его погибшей невесте, лежа голыми в постели.
— Пошли пить кофе. Я привезла свежемолотый, — мягко произнесла она.
Борисоглебский молча поднялся и стал одеваться.
Кира обругала себя скотиной еще раз и отправилась варить кофе. Пока она рассказывала о том, как вышла на Сванидзе, Андрей успел выпить две чашки и поставить на огонь новую порцию.
— Чтобы выяснить, где Константин сейчас, мне понадобится помощь. Можно зайти со стороны денег Кружилина. Уверена, что именно он содержит сына. Хотя тот и сам зарабатывает неплохо, но чтобы так тщательно маскироваться, другие деньги нужны. С финансовыми потоками может по старой памяти подсобить Семченко, хотя если мой интерес к старому делу стал достоянием общественности, соваться к нему опасно. Не хочу подставлять старого друга. Другая тема — выяснить, не лечился ли Константин от какой-нибудь болезни. Это сложнее, но может помочь. Место работы я уже проверила. Никаких сведений. Сейчас это в норме. Удаленка. Со стороны родителей Александры тоже надо зайти. Они в Москве живут. Тут я хотела подключить тебя. Остальным придется заняться самой.
— Помнишь, Ольга Субботина сказала тебе, что у брата рыло в пуху, — вдруг вспомнил Андрей. — Тогда мы не знали, на что подумать, а оказалось, он ребенка еще в школе родил.
— Ты прав. Не знать о существовании мальчика Ольга не могла. Надо встретиться с ней еще раз. Вдруг знает, где он сейчас. И еще. Когда будешь разговаривать с родителями Александры, постарайся раздобыть фото Константина.
— Ты считаешь, что сын мог быть у отца наводчиком? Добывать информацию о женщинах, родившихся шестого июня, и передавать папаше? Немного из пальца высосано, не кажется? Делать ребенка соучастником безумия — это ж кем надо быть!
Кира бросила на него странный взгляд и привычным жестом заправила за ухо прядь волос.
— Андрей, ты не понял. Я не считаю Константина соучастником. Я думаю, что он и есть маньяк-убийца.
Он долго дожидался, когда тетка заглянет в его комнату и, услышав старательное сонное сопение, уберется наконец к себе. Тупая дура. Впрочем, пока она бдит возле него, он может считать себя в относительной безопасности. Но вообще-то странно, что отец так ей доверяет. А может, не так уж и доверяет. Просто ему проще перекинуть докуку на чьи-то плечи, чтобы в случае чего было на кого свалить.
Он усмехнулся, поглядел на часы, потом бесшумно встал и вышел из комнаты. Проходя мимо спальни надзирательницы, прислушался. Спит, как будто совесть у нее, как у младенца.
Ну и отлично.
Свое тайное убежище он оборудовал неподалеку от их домика, в подвале. Когда-то в нем хранили овощи, но потом бóльшую часть подвала заняли разросшиеся корни стоявшего над ним вяза, и хранилище забросили. Здесь, в прохладной глубине, он и устроил то, что называл местом силы.
Вытяжка бывшего хранилища работала исправно, поэтому можно было смело зажигать свечи. Он сделал это в определенной последовательности и сразу почувствовал едва ощутимое присутствие ЕГО.
ОН не всегда являлся сразу и только здесь. Там, наверху, в мерзостной суете людского бытия почувствовать ЕГО было невозможно. Это злило, порой окончательно лишало сил, и он бесился, мечтая лишь об одном: попасть сюда, где можно будет хоть несколько минут побыть с НИМ.
Компьютер загорелся жутким синеватым светом. Отцу он сказал, что разбил его в приступе ярости, и тот купил другой. Теперь их было два. Один легальный и этот. Портал для связи с НИМ.
Файл он решил выбирать наугад. Тот, на который укажет ОН.
Зажмурившись, он кликнул мышкой, открыл глаза и удивился. Зачем снова об этом? Почему? Неужели не все загадки отгаданы, не все смыслы поняты?
Он почувствовал нарастающее бешенство, но тут же усилием воли подавил в себе невольное сопротивление.
— Повинуюсь, — тихо промолвил он и начал читать.
«Помнила она об этом и через десять лет. Хотя убежала от своих воспоминаний очень далеко. В блестящий и холодный Петербург.
Теперь она известный литературный критик, поэтесса, властительница дум. Ее салон не обходит вниманием ни одна из знаменитостей. А их тут пруд пруди.
Зинаида Николаевна потянулась у окна и, бросив взгляд на затянутый пеленой дождя город, нахмурилась.
Лето девяносто шестого приходить явно не торопится. Затерялось? Или просто обленилось?
Да, как она запамятовала! Сегодня же у них с Дмитрием важный выход. Издатель Суворин устраивает прием. Не отвертеться.
Зинаида Николаевна не хотела лишь одного: чтобы к Алексею Сергеевичу заявился Аким Волынский. Сама не знала, почему. С ним — полулюбовником или полудругом — все было кончено еще в прошлом году, но и теперь иногда что-то зудело в груди тоненько и противно.
Прием планировался на Фонтанке, в Театре Литературно-артистического кружка, в честь закрытия сезона, который в тысяча восемьсот девяносто шестом был столь удачным, что Суворин расщедрился на французское шампанское и устриц.
Июнь только чуть растопил петербургский холод, да и моросило, но Зинаида решила ехать в открытой пролетке в белой тунике с широкими, откинутыми назад рукавами, что шевелились за спиной, точно крылья.
Мережковский, разумеется, вытаращил глаза.
— Зина, ты только на прошлой неделе температурила! Нельзя же не понимать, в конце концов!
Она все прекрасно понимала. Ее вялотекущая чахотка в Петербурге постоянно напоминала о себе повышенной температурой и болями в груди. Но ведь болезнь давно стала частью ее самой. Она даже бравировала ею, напоминая всем, что смерть с детства идет за ней по пятам. Они просто как сестры-двойняшки. «Болезнь — это хорошо, потому что скоро. Ведь надо же умирать от чего-нибудь», — говорила одна из ее героинь мисс Май.
Еще целый час ушел на макияж. Она сама не знала, почему ей так нравится «мазаться»: густые, слишком откровенные белила, искусственный румянец и ярко-красная помада на узких губах.
Нет, пожалуй, все-таки знала. Накладывая грим, она прятала свое лицо, потому что не хотела, чтобы кто-то видел ее настоящую. Лучше пусть называют насквозь искусственной и фальшивой. С вывертами, как сказала эта бездарность Тыркова-Вильямс. Пусть. Иначе слишком мучительно. И больно.
Июнь она ждала со страхом. Нет, не тем очевидным и понятным, с каким ожидают смерти, но интуитивным, глубинным, а потому еще более изматывающим.
Шестое июня восемьдесят шестого года. Этот день запечатлелся навечно. Прошло ровно десять лет, а все, будто вчера. Нет! Словно мгновение назад!
Горничная закончила укладывать ее длинные золотистые волосы в вычурную прическу, и Зинаида обвязала голову лентой с черным камнем так, чтобы он лег на середину лба. Так еще надежней. Все будут впиваться взорами в подвеску, и
