Никто не отозвался, кроме Конрада. Конрад посмотрел на Саймона с жалостью и сказал:
- Печатай, дорогуша. Печатай все.
Хотя печатать должен был вовсе не Саймон.
Помещение бара было просторным и прохладным, с толстыми белеными стенами и полом, выложенным коричневой плиткой. Днем здесь было довольно уютно, но днем мы тут бывали редко. А вечером бар выглядел чересчур суровым из-за ослепительных ламп дневного света, которые какая-то не слишком чуткая душа развесила под потолком. Когда солнце зашло и включили свет, лица четырех девушек, лениво восседавших за столиком, прихлебывая из полупустых бокалов «Баккарди» с лаймовым соком и содовой, приобрели зеленоватый цвет и сразу постарели лет на десять. Мешки под глазами у Конрада стали отбрасывать густые тени, а подбородок Саймона вылез вперед.
Еще один длинный вечер, точно такой же, как и девять предыдущих. Несколько часов болтовни и сплетен, перемежаемых рюмочками бренди, сигарами и обедом в испанском духе. Мне даже текст на завтра зубрить не надо было: все мои реплики в эпизодах 624 и 625 ограничивались разнообразными хрипами и стонами. Господи, как хорошо будет вернуться домой!
Ужинать мы отправились в небольшой обеденный зал, такой же негостеприимный, как бар. Я очутился между Саймоном и девушкой с наручниками, в дальней трети длинного стола, за которым мы рассаживались как попало. Всего нас было человек двадцать пять - в основном техперсонал, за исключением меня и еще одного актера, игравшего мексиканского крестьянина, который должен был прийти мне на помощь. Съемочная группа была урезана до минимума, и наше пребывание здесь должно было быть как можно короче. Дирекция вообще собиралась снимать сцены в пустыне в Пайнвуде или по крайней мере в каком-нибудь засушливом уголке Англии. Но прежний режиссер настоял, чтобы на экране появилась настоящая жара. Упокой, господи, его душу.
На дальнем конце стола одно место пустовало. Ивена не было.
- Пошел звонить, - сказала ассистентка. - Он, по-моему, висит на телефоне с тех самых пор, как мы вернулись.
Я кивнул. Ивен почти каждый вечер разговаривал с продюсером, хотя обычно недолго. Видимо, возникли какие-то проблемы.
- Как хорошо будет вернуться домой! - вздохнула девушка. Для нее это была первая работа на местности. Она так мечтала об этой поездке - и разочаровалась. Жарища, скукота и никаких развлечений. Джил - ее на самом деле звали Джил, но Ивен с самого начала звал ее Наручники, и теперь это прозвище прилипло к ней намертво - задумчиво покосилась на меня и спросила: - А вы как думаете?
- Да, - ответил я ровным тоном.
Конрад, сидевший напротив, громко хмыкнул:
- Наручники, дорогуша, это нечестно! Имейте в виду, если вы станете его подзуживать, ваша ставка будет объявлена недействительной.
- Я не подзуживаю! - обиженно ответила девушка.
- Вы недалеки от этого.
- И сколько же народу участвует в пари? - саркастически спросил я.
- Все, кроме Ивена, - весело признался Конрад. - Ставки растут!
- И многие потеряли свои деньги?
Конрад хихикнул.
- Большинство, дорогуша! Сегодня днем.
- А вы?
Конрад прищурился и склонил голову набок.
- Видите ли, он не может ответить на ваш вопрос, - объяснила Джил. - Это тоже против правил.
Но это был уже четвертый фильм, над которым я работал вместе с Конрадом, так что, можно считать, он мне все сказал.
Ивен наконец пришел. Решительно направился к своему стулу, сел и принялся деловито хлебать черепаховый суп. Решительный и сосредоточенный, он не отрывал глаз от тарелки и либо не слышал, либо не желал слышать общих фраз Терри, осторожно пытавшегося завязать беседу.
Я задумчиво смотрел на Ивена. Сорокалетний, жилистый, среднего роста, агрессивно-энергичный. Непокорные черные курчавые волосы, лицо, на котором, казалось, каждая мышца исполнена решимости, яростные и горячие карие глаза. В тот вечер его глаза смотрели в никуда, словно Ивен прокручивал в голове какое-то кино. Бурная мыслительная деятельность отражалась в напряжении всех его мускулов. Ивен судорожно стискивал ложку и сидел прямо, точно аршин проглотил.
Не нравилась мне его вечная напряженность. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Она всегда пробуждала во мне иррациональное желание поступить наперекор тому, на чем он так настаивает, даже если его идеи были вполне разумны. А сегодня он явно был на взводе, и во мне пробудилась антипатия равной силы.
Ивен быстро расправился с паэльей, которую подали следом за супом, и решительно отодвинул пустую тарелку.
- Итак… - начал он.
Все умолкли, готовые слушать. Ивен всегда говорил громко, голосом, звенящим от внутренней энергии. Невозможно было находиться в одной комнате с ним и не слушать его.
- Как вам известно, фильм, который мы снимаем, называется «Человек в машине».
Да, это нам известно.
- И, как вам известно, машина фигурирует почти в половине уже отснятых эпизодов.
Это мы тоже знали, и куда лучше его, поскольку участвовали в съемках с самого начала.
- Так вот… - Ивен сделал паузу и оглядел стол, привлекая общее внимание. - Я поговорил с продюсером - он согласен… Я хочу перенести акценты. Изменить все впечатление от фильма. Теперь в нем будет не одна ретроспекция, а несколько. Они станут перемежаться эпизодами в пустыне, и каждый такой эпизод должен будет создавать впечатление, что дни идут и герой теряет силы. Спасение не придет. Так что, Стивен, - он посмотрел на второго актера, - боюсь, это означает, что ваша роль выпадает вообще. Но, разумеется, обещанный гонорар вам все равно выплатят.
Он снова обратился ко всей съемочной группе:
- Те миленькие сценки воссоединения с девушкой, которые снимались в Пайнвуде, мы выкинем. Фильм завершится кадрами, противоположными тем, что идут вначале. То есть сперва машина крупным планом с вертолета, потом она постепенно удаляется и наконец становится лишь точкой на равнине. В самом конце появится крестьянин, который идет по гребню холма, ведя под уздцы осла. И каждый зритель сможет сам для себя решить, спасет крестьянин героя или пройдет мимо, не заметив его.
Ивен прокашлялся. В зале царило молчание. Все внимательно слушали.
- Конечно, это означает, что нам придется гораздо дольше проработать здесь, на местности. По моим расчетам, мы пробудем тут еще около двух недель, может быть, больше, поскольку придется сделать гораздо больше эпизодов с Линком в машине.
Кто-то застонал. Ивен яростно глянул в ту сторону. Недовольный немедленно заткнулся. Высказаться вслух решился один только Конрад.
- Хорошо, что я буду за камерой, а не перед ней! - лениво заметил он. - Линк уже вымотался.
Я ковырял вилкой два последних куска курятины, не видя тарелки. Конрад смотрел на меня в упор - я чувствовал его взгляд. И не только его. Все уставились на меня. Мое актерское мастерство заставило их дождаться, пока я прожевал еще один кусок, запил его глотком вина и наконец посмотрел на Ивена.
- Хорошо, - сказал я.
По группе пробежал легкий ропот. Я осознал, что они все сидели, затаив дыхание, и ждали скандала века. Но если оставить в стороне мои собственные чувства, следовало признать, что с точки зрения киноискусства Ивен прав. Он был бесчеловечен, но его профессиональному инстинкту я доверял. А ради того, чтобы снять хороший фильм, я готов был пойти ка многое.
Мое согласие изумило и в то же время подстегнуло режиссера. Видения хлынули из него таким мощным потоком, что он едва успевал облекать их в слова.
- Там должны быть рыдания… потрескавшаяся кожа… солнечные ожоги… жуткая жажда… мускулы и связки, дрожащие от напряжения, точно скрипичные струны, руки, скрюченные от бесплодных усилий… муки отчаяния… и ужасающая, давящая, оглушительная тишина… А ближе к концу - постепенное разрушение человеческой психики, так что, даже если его спасут, он никогда уже не будет прежним… И каждый, кто увидит этот фильм, уйдет измученным, выжатым как лимон и унесет в душе образы, которые он запомнит навсегда!
На физиономиях операторов было написано: «Все это мы уже слышали». Девушка-гримерша делалась все задумчивее. Похоже, один только я представлял, как все это будет выглядеть изнутри. Меня пробрала дрожь, как будто мне предстояло умирать по-настоящему, а не просто делать вид. Как глупо! Я встряхнулся, отмахиваясь от иллюзии, что все это относится ко мне лично. Чтобы хорошо сыграть, надо именно играть, а не жить в картине.
Ивен сделал паузу и уставился на меня, ожидая ответа. Если я не хочу, чтобы он подмял меня под себя, пора предложить что-то свое…
- Крики, - спокойно заметил я.
- То есть?
- Крики, - повторил я. - Поначалу он будет кричать. Звать на помощь. Кричать от ярости, от голода, от страха. Орать во всю глотку.
Глаза Ивена расширились. Он понял, что я прав.
- Да… - сказал он и глубоко вздохнул, точно в трансе. - Да!
Огонь, пылавший у него в мозгу, поутих и перешел в более продуктивный жар, не мешающий трезвым расчетам.
