девушки, и не заметил, как сон тут же сморил его.
Проснулся он от настойчивых звонков своего смартфона. Сначала Владимир почему-то подумал, что звонят в дверь, ринулся в прихожую, налетел спросонья на холодильник, который сразу же затрясся и зарычал на него.
Квартира, которую снимал Владимир, была старой, давно не ремонтированной, и вещи в ней были такими же древними. Он уже предупредил квартирную хозяйку, что сразу после свадьбы съедет.
Они с Ириной договорились временно пожить в квартире её крёстной, которая уехала на пять лет с научной экспедицией в Африку и попросила крестницу приглядывать за квартирой. А когда узнала, что Ира выходит замуж, разрешила молодым пожить это время в её квартире. И это было классно!
Наконец Владимир сообразил, что звонит его смартфон, и ринулся из прихожей обратно в комнату.
– Алло! Алло! – закричал он, едва включив связь. – Кому это не спится по ночам?
– Это я, мама, – всхлипнул женский голос.
– Мама? – растерянно переспросил Владимир и подумал про себя: «Дожил! Голос родной матери не узнаю!» И всё-таки он не узнавал.
– Мама, это ты? – переспросил он настороженно.
– Это я, мама Ирины!
– Ах, – облегчённо вырвалось из его груди. Теперь-то он точно узнал голос! Он принадлежал его будущей тёще. – Что случилось, Прасковья Геннадьевна? Почему вы звоните мне среди ночи?
– Ирочку! Нашу Ирочку убили! – выкрикнула женщина и страшно завыла в голос.
Парень машинально отодвинул трубку подальше от уха и пролепетал испуганно:
– Что вы такое говорите?
И тут же из трубки донёсся уже мужской голос:
– Володя, сынок, приезжай скорее. Беда у нас.
Владимир сразу же узнал голос отца Иры и спросил:
– Что случилось-то, Григорий Александрович?! Я ничего не понимаю.
– Нет больше нашей Иры. Приезжай, – ответил Коржиков и отключился.
Сенчуков некоторое время сидел со смартфоном в руках и смотрел пустым взглядом в темноту. Он был не в состоянии поверить услышанному. Потом сосредоточился, вспомнил номер таксопарка, в котором всегда заказывал такси, и попросил прислать машину срочно.
Через полчаса он уже был недалеко от дома Коржиковых. Подъехать ближе такси не смогло, так как место преступления было оцеплено. Рядом стояла «Скорая» и две полицейские машины.
Когда Владимир попытался пройти, его остановили.
– Вы здесь живёте? – спокойно спросил один из полицейских. – Ваши документы?
– Я здесь не живу, – начал было Сенчуков, доставая из кармана паспорт.
– Тогда вам здесь делать нечего, – отрезал полицейский.
– Нет, нет! – заторопился Владимир. – Мне надо туда! Там моя невеста!
– Невеста?
И тут парень увидел спешащего к ним Григория Александровича.
– Это мой зять! – на ходу кричал Коржиков.
– Разве ваша дочь была замужем? – перехватил его полицейский.
– Да нет! Не была! Они не успели расписаться! Но это Володя!
– Тогда он вам никакой не зять, а несостоявшийся жених вашей покойной дочери, – бесцеремонно заявил другой полицейский.
Сенчуков увидел, как сжались кулаки отца его невесты, как заходили желваки, и мужчина, точно зомби, ринулся на оскорбившего его лучшие чувства служаку.
– Тише, тише, – проговорил первый полицейский, перехватывая Коржикова, – мой товарищ неловко высказался, он не хотел вас обидеть.
Владимир слышал, как клацнули зубы Коржикова.
Между тем полицейский пролистал его паспорт и вернул со словами:
– Это отец вашей невесты?
– Да, – ответил побледневший как полотно Владимир.
– Тогда уведите его в дом и постарайтесь как-то успокоить. Конечно, я тоже говорю глупости: как успокоиться отцу, у которого только что убили дочь. Но тем не менее постарайтесь. Накапайте ему валерьянки, налейте коньяка.
– Я постараюсь, – ответил Владимир и спросил непослушными губами: – Как её убили? Мою Ирочку?!
– Стрелой из лука, – тихо ответил полицейский. И приказал: – Ступайте уже!
– Стрелой? – переспросил Сенчуков, и тут приблизившийся к нему Коржиков буквально повис на его руках.
От дома отъехала «Скорая».
– Это мать её увезли, – донёсся до ушей парня приглушённый женский голос.
– Жива ли Прасковья Геннадьевна?
– Живая пока, – ответил шёпотом другой голос, – но плохая совсем. В больницу повезли.
– Да и отец-то вот-вот свалится, – донеслось до ушей Владимира.
– Григорий Александрович, пойдёмте, – сказал он, забрасывая руку Коржикова себе на шею.
– Куда нам идти-то теперь, сынок? – едва ворочая языком от горя, спросил отец Ирочки Коржиковой.
– Домой, надо идти домой. – Коржиков был грузным мужчиной, ноги не слушались его, и Владимиру приходилось буквально тащить его на себе.
– Давай подсоблю, – предложил выскочивший невесть откуда юркий мужичок.
– А вы кто? – спросил Владимир.
– Сосед я их, не бойся, сосед.
– Это Михалыч, – выдохнул Коржиков.
– Вот, – сказал мужичонка, подхватывая Коржикова с другой стороны, – я же говорю, сосед. Как в сказке про медведей.
– Каких ещё медведей? – не понял Владимир.
– Обыкновенных. Только там был Михаил Потапович, а я, значит, наоборот, Потап Михайлович. Усёк?
– Усёк, – ответил Владимир и свободной рукой вытер пот со лба.
Мужичонка, несмотря на то что был ростом невелик, силой обладал немалой. С его помощью довести до квартиры несостоявшегося тестя оказалось делом пустяковым.
Когда они вошли в квартиру и довели хозяина до дивана, Михалыч распорядился:
– Ты сними с него ботинки и уложи поудобнее. Под голову вон ту подушку повыше. А я сейчас на кухню, чайник поставлю, и старлей вроде велел дать Александровичу коньяку.
– Или валерьянки, – пробормотал Владимир.
– Валерьянки, – хмыкнул Михалыч, – он что, кот тебе, что ли?
– Тогда коньяка, – покорно кивнул Сенчуков.
Прошло часа полтора прежде, чем в квартиру вошли люди в форме. Среди них были следователь, участковый и оперативники.
Соседа опросили и выпроводили восвояси, хоть Михалыч и упирался как мог, говоря, что Гришу без присмотра оставить нельзя.
– За ним есть кому присмотреть. – Неумолимый участковый чуть ли не вытолкал соседа на лестничную площадку и закрыл за ним дверь.
Коржиков к этому времени сумел взять себя в руки и рассказал всё, что ему было известно. Мужчина не только страдал от потери дочери, но и сильно беспокоился за жену. Его убедили, что с его женой всё будет нормально, насколько это вообще возможно в такой ситуации.
Самого Владимира расспрашивали никак не меньше двух часов. Следователя интересовало всё, что он мог сказать о жизни Ирины, её друзьях, врагах, увлечениях.
Сенчуков пытался добросовестно отвечать на все задаваемые им вопросы.
Наконец полицейские ушли, оставив измученных морально и физически мужчин наедине с их горем.
Целых две недели Владимир Сенчуков метался между домом Коржиковых, где лежал всё-таки слёгший Григорий Александрович, и больницей, где находилась мать Ирины.
Но вот настал день, когда сосед Михалыч решительно выпроводил его:
– Всё, парень! Нельзя так! Сам свалишься. А я тут госпиталь устраивать не собираюсь. За Гришей я присмотрю, а ты иди домой и отоспись. Позвонишь мне вечером или завтра утром. Вот номер моего телефона, запиши!
Сенчуков хотел было возразить, но понял, что сосед прав, силы его на исходе, и покорно поплёлся в свою съёмную квартиру.
Едва занялся рассвет. В саду было так тихо, что даже ветер не проникал сквозь открытое окно.
«Как хорошо», – подумала Мирослава и повернулась на другой бок, чтобы досмотреть свой предутренний сон.
Но не тут-то было! До её уха как бы издалека донёсся звонок городского телефона.
Аппарат стоял на первом этаже, и Мирослава настаивала на том, чтобы вечером его отключать, а утром, лучше после завтрака, включать.
Но Морис был с ней не согласен. Мирослава сама не понимала, почему она мирилась с его упорством. Ведь доводы, которые он приводил, казались ей бессмысленными.
Например, Миндаугас утверждал, что их помощь может потребоваться людям немедленно, в том числе и ночью. Мирослава отвечала ему, что для срочной помощи существует служба спасения, полиция и «Скорая помощь», в конце концов! А мы не можем приступить к расследованию немедленно!
– А если людям нужна будет моральная поддержка? – возражал ей Морис.
– За моральной поддержкой среди ночи обращаются к родственникам, друзьям или в специальные службы психологической помощи! Мы-то тут с какого боку?
Морис предпочитал отмалчиваться, а телефон продолжал поддерживать связь их детективного агентства с окружающим миром круглые сутки.
Вот и на этот раз он начал надрываться ни свет ни заря.
Мирослава
