— Я не уверен, что согласен с твоей версией, — медленно проговорил Пински. — Разве он не под наблюдением?
— Нет, — пояснил Страйкер. — Я спросил по телефону.
— Разве к нему никто не приставлен? — удивился Нилсон.
— Нет.
— Бог мой — почему?
— Догадайся.
Пински и Нилсон переглянулись.
— Друзья? — предположил Пински.
— Что-то знает? — высказал свою версию Нилсон.
— Выбирайте кому как нравится, — сказал Страйкер.
— А ты думаешь, что это он все сделал? — спросил Пински, указывая на дверь кухни и развороченный телевизор.
— Кто еще мог сделать это? — возмутился Страйкер. — Я уверен, если мы поищем, то сможем найти связь между всеми убитыми офицерами и Лири. Но он промахнулся с Тосом и мной. Теперь дважды — со мной. И наверняка попытается убить меня снова. Он сумасшедший, но слишком хитер, чтобы это показать.
— Тогда вы с Тосом нуждаетесь в охране, — сказал Пински.
— Тос — да, но я не… — начал Страйкер и остановился. Снаружи послышался вой сирены.
Нилсон подошел к окну и выглянул.
— Кажется, кто-то из соседей все еще верит в полицию, — сказал он. — Черно-белая машина у подъезда и двое в форме идут сюда.
— Черт побери, черт побери! — провыл Страйкер.
Пински посмотрел на Нилсона.
— И как раз когда все так хорошо пошло, — проговорил он.
В палате было темно и тихо, разве что слышно было жужжание приборов, контролирующих состояние Тоскарелли. Страйкер, выглядевший устало, опустился на стул возле постели. Он посмотрел на профиль Тоса — и вздохнул.
— Дело в том — что бы там ни делал Пински, он никого сюда не посадит до утра, правда? Даже если он получит разрешение на это вообще, — сказал Страйкер. — Так что, пока такие вот дела, я посижу здесь, пока не придет твоя мать, ладно? Не думаю, что кому-то удастся проникнуть через кордон твоей престарелой леди и твоей сестры Марины. Она, может, и выглядит как ангел, но у нее костлявые кулаки. Если я выскажу ей свои опасения, даже у сестер возникнут проблемы — как к тебе проникнуть.
Тос ничего не отвечал.
— А если Пински не удастся уговорить Клоцмана выставить охрану, я снова приду завтра ночью. Есть возражения?
По-видимому, у Тоса не было возражений.
— Как я думаю в настоящий момент, это должен быть Лири, — доверительно продолжал Страйкер. — И что мне нужно — это чтобы у меня были развязаны руки, ты понимаешь? Ты знаешь, я люблю действовать на свободе, правильно?
Тос все понимал.
Страйкер рассказал ему обо всех своих мыслях, о телефонных справках, которые он навел, сидя в своем кабинете долгий этот день, и, наконец, рассказал ему о дробовике.
— Так что я выкинул такую штуку: когда приехал Клоцман со всеми этими мальчиками из экспертизы, я упал в обморок — якобы от нервного напряжения, понимаешь? Это было жалкое зрелище. Нилсону пришлось нести меня наверх. Я был полной развалиной. А когда Пински позвонил моему врачу, тот по моей просьбе пообещал Клоцману, что отошлет меня в санаторий за городом, где я буду в полной безопасности. Так что вот я уже здесь, в санатории под Филадельфией, отдыхаю и хорошо себя веду. Глянь в мое лицо — разве я не наслаждаюсь отдыхом?
Тос бы его не выдал.
— А теперь я начну охотиться на Лири — за тебя. Я вытрясу из него все кишки. Я собираюсь арестовать его. Черт возьми, я арестую его.
Удовлетворенный тем, что проинформировал своего партнера, обрисовал ему ситуацию, Страйкер позволил себе задремать на стуле. Это был не рядовой сон рядовых граждан, а неглубокий, тревожный сон только что родивших женщин и старых копов. Его мозг рассортировывал шумы в комнате: любой новый звук, любой щелчок, шепот, стон, шаги — и все, что было необычного. Его мозг дал бы сигнал тревоги, если что-то случилось бы.
Он доверял своему мозгу.
Но ничему более.
— Ты можешь вести машину?
Дэйна стояла возле постели; завернувшись в полотенце, оставив на полу влажные следы, когда бежала из ванной.
— Конечно, я вожу машину. Кто это?
— Это Джек Страйкер. Я внизу.
— Разве тебе не следует быть в постели? — Когда на этот вопрос не поступило ответа, Дэйна сжала зубы. — Это не приглашение, черт побери, а просто вопрос о твоем здоровье.
— Я прекрасно себя чувствую. Можно с тобой поговорить?
— Не знаю, есть ли мне о чем говорить с тобой. Мне сказали, что ты отстранен от расследования.
— Да… вернее, и да — и нет. По большей части я в вынужденной голодовке. Я заказал завтрак, но не могу съесть его сам. Не могла бы ты сойти вниз и нарезать для меня бекон, если не трудно?
— Понятно: требуется гуманитарная помощь.
— Можно и так сказать.
— Дай мне несколько минут.
— Я — в гриль-баре, столик в углу направо.
Она пришла и села напротив, пододвинула к себе его тарелку и начала резать бекон. Взглянула на него и поморщилась.
— Ты уверен, что сможешь прожевать это без посторонней помощи? Ты выглядишь совсем слабым.
— Моя внешность обманчива… рефлексы молнии и тело атлета, совершенное, как…
Она придвинула к нему тарелку.
— Заткнись и ешь.
Он старался как мог, пока она заказала кофе, апельсиновый сок, булочки. Когда все было съедено, она зажгла сигарету.
— Я не знал, что ты куришь, — сказал Страйкер.
— Я не курю, — ответила она.
— Но… — Он взглянул на ее угрюмое лицо и умолк. — Рад это слышать, — чуть погодя добавил он. — Курение плохо на тебя подействует.
— Говорят… — Дэйна с опаской смотрела на него.
Он выглядел слегка очумелым в это утро. Не зная его долго, можно было подумать, что он вообще не в себе. Она слышала, что он потерял много крови, но сейчас его глаза горели — от жара? — и щеки полыхали тоже. Она сдержала порыв — потрогать его лоб и сосчитать пульс… судя по выражению его лица, он сбил бы ее с ног, если бы она попыталась. Несмотря на рану, которая, видимо, мучила его, она видела в его лице выражение спресованной энергии и агрессии, которое она заметила, когда впервые встретила его. У нее было ощущение, что он представляет проблему — большую проблему для всех, даже для себя самого. Часть ее существа тянулась к нему, часть — боялась его. Она затянулась и постаралась не закашляться.
— Зачем тебе знать, умею ли я водить?
— Потому что я хочу, чтобы ты вела машину.
— Ты оставляешь департамент и основываешь таксомоторную фирму?
— Мне нужно преследовать подозреваемого, а я сам не смогу вести… — Он указал на раненую руку. Она видела, как напрягалось его лицо при каждом болезненном движении.
— Я думала, тебя не допускают к расследованию.
— На самом деле… — начал было он, но остановился. Придавил ее взглядом маньяка и широко, чарующе ей улыбнулся. — В самом деле, я основываю свою фирму. Это сулит гору развлечений. Есть и программа разделения доходов. Войдешь в долю?
— Распорядок работы?
— Распорядок работы таков: пока не поймаем. — Чарующая улыбка сошла с его лица.
— Кого?
— Его — Тимоти Лири. — Он рассказал ей суть дела и свою версию. — В настоящий момент у меня нет ответа на многие вопросы. К тому же я сейчас должен быть в санатории.
— В самом деле? И дела идут на поправку?
— Пока кто-то будет резать для меня бекон. Чтобы преследовать Лири, мне нужно две вещи: кого-то, кто бы водил для меня машину, и кого-то, кто был бы горазд в компьютере, чтобы вычислить связь между жертвами и Лири…
— Даже если этой связи не существует?
Страйкер поморщился:
— Она существует. Должна существовать.
— Почему?
— Потому что я говорю это. — И маниакальный блеск в его глазах усилился.
— Потому что ты хочешь добраться до Лири?
Он увидел в ее глазах подозрительность и попытался сбавить обороты.
— Потому что мне нужен снайпер. Если это не Лири, мы можем исключить его. — Он тяжело вздохнул. — В любом случае мы работаем на департамент. У меня есть подозрения, так давай раскрутим это дело. В любом случае, на что еще я гожусь, черт возьми?
— Я не знаю насчет тебя, но думаю, что я не подхожу для многого, — сказала Дэйна. — И первым делом я гожусь лишь для той работы, для которой была послана.
— Тогда — делай ее. Но делай ее со мной.
Она глубоко затянулась, погасила сигарету, сдвинула пустые тарелки.
— Кто у тебя на компьютере?
— Нилсон.
Она подняла брови:
— Не кажется ли это тебе… ненадежным?
— Весьма.
— А не мог бы он потерять эту работу?
— Мог бы. И Пински тоже.
— Бог мой, а что Пински для тебя делает?
Он усмехнулся:
— Пински? Он занимается Подозреваемым номер два.
Дэйна согласилась водить машину на том условии, что сможет контролировать действия Страйкера. Перед этим она извинилась и пошла в свою комнату переодеться.
