третьему зданию – двухэтажному, стоящему в глубине участка, ближе всего к будущим строительным котлованам. Именно оно и горело уже два раза с начала этого января.
В нем частично уцелели оконные стекла, хоть и не везде. К примеру, окно на первом этаже, через которое в первый раз метнули банку с подожженной краской, разбито, а доски, которым его пытались заделать, отодраны. Гордеев подумал, что Макаров, когда поправится, оторвет им с Феоктистычем голову и в общем-то будет прав. Консервация объекта, конечно, дело не быстрое, но и такому разгильдяйству не место, это уж точно.
Мысль пришла и ушла, вытесненная резким чувством тревоги, таким внезапным, что Гордеев на мгновение перестал дышать. От темнеющего красным кирпичом здания исходила, нет, не опасность. Скорее, безысходность, ужас… Он был таким ощутимым и вязким, что Александр физически не мог сделать больше ни шагу.
– Успокойся, истеричка, – сказал он вслух, чувствуя, как голос, тихий, неуверенный, испуганный, разрезает утреннюю тишину заброшенного участка.
Где-то далеко звенела суета утренних улиц, наполненная спешащими на работу людьми и машинами, но здесь было так тихо, что стук собственного сердца казался Гордееву набатом.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук.
Шумно выдохнув, он дошагал до того самого разбитого окна, подпрыгнул, зацепился руками за подоконник, подтянул тело, вообще-то достаточно спортивное, но сейчас казавшееся ватным, нащупал оскальзывающимися ногами каменный выступ переходящего в стену фундамента, потоптался, находя точку опоры и заглянул внутрь.
Было все еще темно, однако Гордеев увидел какую-то кучу то ли тряпья, то ли еще чего, наваленную посредине открывшейся его взгляду комнаты. Опять к поджогу готовятся, что ли?
Уцепившись одной рукой покрепче, другой он снова нырнул в карман за телефоном, достал, включил непослушными от холода пальцами фонарик, направил луч внутрь и застыл от открывшейся ему картины. То, что он принял за кучу тряпья, оказалось неподвижно лежащим на загаженном полу телом пропавшего сторожа.
– Николай Иванович, – позвал Гордеев, внезапно вспомнив нужное имя. – Николай Иванович, вам плохо?
Сторож не отвечал. Снова сунув в карман бесполезный телефон, Гордеев подтянулся, перебросил себя через подоконник, слыша, как со звоном сыплются на пол осколки оставшегося стекла.
«Мама расстроится, если порежусь», – подумал он и тут же забыл и о маме, и о возможных порезах, не чувствуя ни страха, ни боли. Мягко спружинили ноги, не давая упасть. Он спрыгнул с той стороны комнаты, стараясь не натоптать, подошел к лежащему ничком сторожу, присел, нащупывая пульс. Того не было. Снова достав фонарик, Гордеев посветил на лицо лежащего перед ним человека. Да, действительно Николай Иванович. Окончательно и бесповоротно мертвый, ибо нельзя выжить при такой ране в височной части головы. Сторожу сильным ударом разнесли череп.
Все, что происходило вокруг дальше, напоминало детективный сериал. Разумеется, плохой. Впрочем, для Гордеева все сериалы были плохими. Не любил он их. И никогда не смотрел. Сначала он ждал полицию, сидя прямо на снегу и бездумно глядя в морозное пространство. Потом давал показания. Как приехал на площадку. Как обнаружил пустой, давно выстывший вагончик. Как пошел обходить территорию и нашел тело.
Да, приехал в связи с участившимися пожарами, уточнить, все ли хорошо. Нет, никого не видел. Да, понял, что вагончик пуст несколько часов. Как понял? По выключенному обогревателю, стылому воздуху, отсутствию следов вокруг, ведь снегопад под утро закончился. Нет, не знал, что сторож в здании. Нет, не подозревал, что его убили. Нет, не в курсе за что.
Следователь, приехавший на место преступления, был тот же самый, что и в деле об убийстве Ренаты. Рябинин, кажется, его фамилия.
– А вам не кажется, Александр Петрович, что вы подозрительно часто имеете отношение к предумышленным убийствам? – спросил он Гордеева.
– Я не имею к предумышленным убийствам ни малейшего отношения, но соглашусь, что предпочел бы сталкиваться с ними меньше, – ответил тот. – Правда, пока это не больше чем совпадение. Вряд ли смерть Ренаты Максимовой имеет отношение к тому, что случилось здесь.
– Разберемся, – сказал следователь.
Прозвучало зловеще.
Разумеется, Гордеев поставил в известность Дмитрия Макарова сразу, как вызвал полицию. И фотографии сделал и послал, чтобы начальник четко представлял, что случилось.
– Феоктистычу звонил? – спросил Макаров.
– Я ему сразу позвонил, когда обнаружил, что сторожа в вагончике нет. Теперь жду, пока он мне сам перезвонит, чтобы уточнить, нашел я его подчиненного или нет. Что-то не звонит пока. Видимо, не взволновался.
Макаров витиевато выругался матом.
– Саша, а тебе не кажется, что время для того, чтобы меряться мужскими органами (разумеется, он сказал конкретнее) вы выбрали неподходящее? У нас черт знает что с объектом творится. Сначала поджоги, теперь убийство. И это, не считая всех остальных неприятностей. А вы все выясняете, кто из вас ревностнее относится к работе. Ты уж прости меня, Саша, но детство это.
– Ну, детство так детство, – зло ответил Гордеев. – Только я сначала нашел труп, потом вызывал следственно-оперативную группу, поскольку являюсь законопослушным гражданином, при обнаружении криминального трупа звонящим в полицию, а потом набрал тебя, поскольку ты – мой непосредственный начальник. Если бы я сначала позвонил Феоктистычу, ты бы решил, что мы за твоей спиной что-то мутим. Скажешь, не так?
– Так, – согласился Макаров уже спокойнее. – Ладно. Сиди, жди полицию. Рюмину я сам позвоню. Скажу, чтобы все бросал и ехал к тебе. А ты бы адвокату своему позвонил. То есть адвокатше. Пока ждешь.
– Зачем? – не понял Гордеев. – Она-то тут при чем?
– Она тебе объяснит, – и начальник отключился.
Поразмыслив, звонить Волиной Гордеев не стал. Ему вряд ли что-то угрожало, поскольку невооруженным глазом было видно, что сторож мертв уже много часов, а все это время, со вчерашнего вечера до утреннего приезда на площадку, наверняка запечатленного камерами, он находился дома, рядом с мамой, у которой, к счастью, приехала с вечера и осталась ночевать подруга.
Так что алиби на момент убийства сторожа у Гордеева имелось надежное и без адвоката. Так что незачем держать Волину на морозе. Он ей все потом расскажет, когда уложит в голове, что же здесь все-таки стряслось.
Рюмину надо было отдать должное, он приехал практически одновременно со следственной группой. Минут на семь позднее, если уж совсем точно. Представился следователю, попросил разрешения посмотреть на место преступления, получил отказ, заглянул через окно, составляя свое мнение.
Гордеев знал, что до того, как прийти в «Турмалин», Валентин Феоктистович возглавлял службу безопасности какого-то банка, правда, некрупного, а туда пришел из полиции, так что опыт, позволяющий оценить ситуацию, пусть даже и через окно, у него имелся.
– Позвонить не мог? – спросил он у Гордеева, воспользовавшись тем, что
