— Вы думаете про револьвер, Володя? — мягко поинтересовался он.
Я молча кивнул.
— Так ведь это как раз не сходится. Подумайте сами. Если она была связана с асфомантами, то должна была знать, что покушение состоится. Зачем же в таком случае дублировать выстрел? Достаточно не препятствовать… Давайте лучше думать о письме… Предположим, Соня сообщила вашему отцу, что разгадала анаграмму… Судя по вашим словам, это его ужасно обеспокоило. Почему? Что еще было в этом письме? Может быть, она угрожала, что расскажет о своем открытии асфомантам? Могла ли она его шантажировать? Тут вам, Володя, и карты в руки. За неимением фактов придется довольствоваться психологическими характеристиками.
— Как вам сказать… — я старался тщательно взвешивать каждое слово. — Она, конечно, непредсказуемая… со странностями, прямо скажем… Но шантаж… Нет, это, пожалуй, вряд ли. Понимаете, она ведь максималистка, романтическая, литературная насквозь… Ей любовь нужна, а любви шантажом не добьешься — уж это-то она наверняка понимает. Не знаю… может, это, конечно, неубедительно…
— Да нет, вполне… Но что же тогда? Что его напугало?
Я пожал плечами.
— Если он заговорил о Мёбиусе… — продолжал бормотать Мышкин. — Заговорил, как только прочел письмо… Значит, что-то уже произошло. Возможно она успела кому-то сказать. Могла проговориться случайно… или из мести… Вот вам и Мёбиус, между прочим. Он думал тут две интрижки: одна любовная, другая политическая, а вышло, что все едино… Анаграмма эта несчастная… это же вроде бомбы. Причем сам он ее и заложил…
— Зачем?
— Кто его знает… Для остроты ощущений, надо думать. Итак — бомба. Но только при условии, что о «шутке» узнают заинтересованные лица.
— И Сонька зачем-то это условие выполнила, — задумчиво дополнил я. — Детектив из меня никакой. Какие-то обрывки… Ничего не складывается.
— В нашем деле всегда так, — сказал Мышкин. — Одно запомни, другое не забудь. Одно подходит, а другое, вроде, ни при чем. И наоборот… Впрочем, неважно. Я хотел сказать: не унывайте, Володя! Что вас, например, сейчас беспокоит?
— Да мало ли что! Ну скажем… тот разговор, о котором рассказал Петька. «А то, не ровен час, промажете!» Помните? Приветливо, с улыбочкой… Это как?
— По-моему, одно из двух, — задумчиво проговорил Мышкин. — Впрочем, суть дела от этого не меняется. Либо ваш отец зачем-то задумал эту инсценировку вместе с асфомантами, а те, узнав про анаграмму, внесли в план изменение. Всего одно, но очень существенное… Либо…
— Зачем? — перебил я.
— Зачем — что?
— Я говорю, зачем она ему понадобилась, на что она сдалась ему, инсценировка эта? Можете вы мне объяснить?
— Я могу только строить предположения. Ну, например… Не знаю, известно ли вам, Володя, что в последнее время полз слушок о его связях с асфомантами. Слыхали, я думаю… Наверняка просветили добрые люди. А тут — пожалуйста: очередной теракт, а заодно возможность все это дело опровергнуть. Так сказать, всем сестрам по серьгам. Или еще… Помните, а впрочем, вы, может, и не помните, пару лет назад была такая история: один кандидат в депутаты сам себе устроил взрыв прямо перед выборами? Разумеется, без членовредительства… В рекламных, как вы догадываетесь, целях…
— Он… отец… собирался баллотироваться… — пролепетал я.
— Ага! — воскликнул Мышкин.
— Ладно, — мрачно пробормотал я. — Там у вас было какое-то «либо».
— Да… Значит, либо он задумал так, а асфоманты скорректировали, либо они задумали все это сами, уже после Сониной информации, а это значит, что они с самого начала имели в виду убийство. Бунт марионеток против кукловода. Отцу же вашему преподнесли это как инсценировку. Зная его авантюрный характер, отплатили ему той же монетой — заставив готовить собственную смерть. И если Соня его не шантажировала, то, очень возможно, она его предупреждала.
— Ну хорошо, — сердито сказал я. — Если она его предупредила, то какого черта он туда поперся, хотел бы я знать! Что? Я знаю, что вы подумали. Суицидальные идеи? Безумная отвага? Ничего подобного! Не тот случай.
— Н-нет… — в раздумьи пробормотал Мышкин. — Я не о том. Меня интересуют те несколько дней… между письмом и спектаклем.
— Ничего не знаю, — я беспомощно развел руками. — Одно могу сказать — через день он опомнился.
— То есть?
— Ну… не знаю… Подавленности как не бывало. Наоборот, оживился. Глаза горели… активный такой, деловитый… даже больше, чем обычно… Бегал куда-то… Я хочу сказать — неизвестно куда, потому что с работы звонили, его разыскивали…
— Если он действительно пошел в театр вопреки предупреждению, — медленно проговорил Мышкин, — то, скорее всего, за эти несколько дней он успел придумать новую комбинацию — и собирался ее разыграть, но где-то просчитался…
— Не проще ли было не пойти?
— Не скажите… Просто не пойти значило проявить откровенную слабость, дать асфомантам понять, что он знает, в чем дело, и признает свой проигрыш. Нет, это не в его духе. Кроме того, можно не сомневаться, что раньше или позже они бы с ним разобрались. Жизнь под Дамокловым мечом — это, знаете ли… Нет, он должен был придумать какой-нибудь новый ход, да еще, по возможности, красивый…
— Что тут можно придумать? По-моему, это как раз называется словом «пат».
— Человека с платочком помните? — спросил Мышкин вместо ответа. — На каком-то этапе к этому делу подключилась служба безопасности. Кто ее подключил? По-моему, это довольно ясно. Не кто иной, как ваш отец, я думаю. Если верить слухам, у него и раньше были контакты…
— Вы хотите сказать, что он был двойным агентом? — для чего-то уточнил я.
— Н-нет, это не совсем то… Я думаю, асфомантов он от них до времени скрывал.
— А зачем они ему вообще понадобились, контакты эти?
— Там ведь тоже… играют… По крайней мере — пытаются… — пояснил Мышкин. — Теперь смотрите, Володя, что получается… Развивая его же метафору — он делает еще один шаг по ленте Мёбиуса. История с Соней плавно перерастает в совсем другую историю, оборачивается реальной опасностью. Тут самое время сделать выбор: попытаться избавиться от наваждения, сойти с этой самой ленты — или двигаться по ней дальше. Выбор, впрочем, достаточно иллюзорен. «Мёбиус» так просто не отпускает. Приходится ориентироваться в заданных условиях. В общем, он придумал следующий шаг — и сделал этот шаг… возможно, рассчитывал вернуться в начальную точку… А результат оказался… — сами понимаете… Потому что гебисты его надули. Он решил распроститься со своим детищем, с асфомантами то есть, — и сдать их кому следует. А взамен ему обещали их обезвредить и обеспечить его безопасность. И надули.
— Хорошо, — сказал я. — Тогда объясните мне, почему он не сделал попытки бежать из театра, когда начался переполох? Он-то знал, что это означает!
— Мог не успеть… — неуверенно предположил Мышкин.
— Нет, подождите! — воскликнул я. — Что-то не то! Ведь игрек — я хочу сказать, второй убийца… Нет… черт, никак не поймаю!
— Верно! — подхватил Мышкин. — Раз игрек пошел в театр с револьвером, значит он знал, что там будет заваруха…
— Может, он знал, а отец не знал? — предположил я. — Кто сказал, что они должны были знать одно и то же?
Тут Мышкин, до того сохранявший невозмутимость, вдруг схватился за голову.
— Сейчас лопнет! — пожаловался он. — Кто он вообще такой, этот игрек? Он не асфомант, не гебист… Что ему было известно? Ему было известно о совместном намерении вашего отца и асфомантов устроить представление… Но неизвестно, что асфоманты кое-что изменили в первоначальном плане… Кто рассказал ему об этом? Кто преподнес сюжет именно в таком виде? И почему? Не знаю, не вижу… Ни игрека этого, ни его информатора. Ну ладно, что делать… Не выходит с игреком — попробуем вернуться к иксу…
— Никак не возьму в толк… — перебил я. — Если отец считал, что инсценировка не состоится…
— Погодите! — внезапно воскликнул Мышкин, явно осененный новой мыслью. — Откуда мы, собственно, это взяли?
