И все-таки Стелла справилась. Она даже сама удивилась, когда вдруг оказалось, что осталось сдать только курсовую и экзамен по истории искусств, а потом можно и за диплом приниматься. Как-то быстро забылись мучения последних двух месяцев: зубрежка, дикий недосып, изнурительные упражнения в обнаруженном неподалеку от общаги спортзале, бесконечная пытка голодом… Стелла так стремилась похудеть, что вырывалась в своем усердии за пределы разумного. Она даже, кажется, нарушила себе обмен веществ, так как па лице у нее появились прыщики, которых прежде никогда не было, что вызвало неприкрытое злорадство соседки по комнате — Ольги Горячевой, прилагавшей неимоверные усилия, чтобы избавиться от собственных прыщей.
Да, педагоги ее поняли. Придирались? Требовали больше, чем от других? Ну и что? В конце концов, они просто честно делали свое дело.
С подругами и сокурсницами все обстояло значительно хуже. Первую неделю Стелла только и делала, что объясняла: нет, она не лучше — просто повезло. Потом плюнула. Те, кто понял, остались рядом и бескорыстно помогали. Остальные… А черт бы с ними! Стелле всегда была противна зависть в любых ее проявлениях. И теперь, когда, проходя по коридорам училища, она слышала за спиной ядовитый шепоток, девушка лишь гордо вскидывала голову.
То, что про нее говорили, было слишком глупо, чтобы на это стоило всерьез обижаться. Существовали разные версии: во-первых, она конечно же переспала с режиссером (как вариант — с директором или со всей съемочной группой, а то даже и со всем коллективом «Мосфильма»), во-вторых, ее отец (как вариант — любовник матери) — миллионер — просто купил ей, известной всем бездарности, роль в кино или даже заплатил за съемки целого фильма, поскольку ни один здравомыслящий человек такую уродину к кинокамере близко не подпустит, чтобы не доводить до инфаркта слабонервных зрителей, в-третьих, она попалась в Москве на вокзале, где ее взяли за проституцию, и была завербована КГБ, сотрудники которого и устроили ее сниматься, чтобы она следила за режиссером во время предстоящей поездки в Гаагу. Из всего услышанного — подружки заботливо держали в курсе — Стеллу больше всего поразил даже не папаша-миллионер, а Гаага! Почему Гаага-то? Она даже не помнит толком, в какой стране находится этот город!
Не обращая внимания на сплетни, не утруждая себя их опровержением, выбросив из своего лексикона слово «усталость», сжав зубы и кулаки, Стелла шла к своей цели не отвлекаясь и не сворачивая. Как трамвай, который может идти только по лежащим перед ним рельсам. Похудевшая, бледная, измученная и даже подурневшая, она казалась себе снарядом, выпущенным из пушки, который способен смести все на своем пути, чтобы достичь конечной цели. И хотя вожделенная цель почему-то несколько потускнела в ее воображении, в глазах ее горел неукротимый огонь фанатизма.
И вот Стелла почувствовала, что ее «хождения по мукам» близки к завершению.
Ну, экзамена-то она не боялась — наученная горьким опытом последнего месяца, готовилась заранее, да так, что почти наизусть все знала, а вот курсовая… Но ведь она собирается получить диплом руководителя самодеятельного коллектива, а кто сказал, что ей не придется работать с трудными подростками?
Остановившись перед дверью кабинета, на которой висела табличка: «Инспектор по делам несовершеннолетних», Стелла набрала полную грудь воздуха, затем с шумом выдохнула и не без душевного трепета постучала.
* * *
Марина Игоревна Козырева оказалась не грозной грузной матроной с пронзительными глазами и родинкой над усатой губой, какой представляла ее себе Стелла, а хрупкой молодой миловидной женщиной, которой скорее всего приходилось прикладывать массу усилий, чтобы сохранять на лице выражение строгости. С первого взгляда было видно, что она очень добра, хотя и пытается казаться суровой и бескомпромиссной.
У Стеллы сразу отлегло от сердца, и она широко и приветливо улыбнулась.
«Тяжело ей здесь, наверное, работать? Нет, все правильно! Как же иначе? С детьми без доброты нельзя. Они же дети…» — пронеслось у нее в голове.
Марина Игоревна предложила посетительнице сесть и, сняв крупные очки в красивой оправе, принялась сосредоточенно протирать их вышитым платочком.
— Я… Я не знаю, что вам посоветовать, — начала она задумчиво. — Ваш педагог… Галина Борисовна, она просила меня посодействовать. Но я даже не представляю, с какой стороны к этому подступиться. Давайте сделаем так: вы просмотрите несколько личных дел, выберете то, что вас заинтересует, и мы вместе посетим семьи… Ну и, конечно, я постараюсь осветить общую картину. Неблагополучно у нас в городе. Ох неблагополучно! Ведь сколько зон вокруг. Просачивается дрянь всякая. А дети — они как губка. Да еще если в доме Бог знает что творится… — Козырева вздохнула и, тряхнув короткими пушистыми русыми волосами, спросила: — Устроит вас мое предложение?
— Конечно.
— Тогда садитесь за соседний стол и приступайте. Я вам все подготовила.
Часа через два Стелла спешила за Козыревой по еще заснеженным, но залитым мартовским солнцем улицам Перми. Им предстояло посетить несколько семей, если, конечно, с ними захотят разговаривать и вообще пустят. Именно поэтому, вняв предупреждению Марины Игоревны, Стелла отобрала не три, а шесть адресов.
Они остановились перед старым двухэтажным домом, выкрашенным в немыслимый линяло-коричневый цвет. Штукатурка во многих местах облупилась, так же как и краска на окнах — подслеповатых, крохотных и вопиюще грязных, уныло взиравших на освещенную солнцем улицу. Кое-где стекол и вовсе не было — в рамах торчали куски фанеры, свернутые комьями рваные и грязные одеяла и даже покрытая сальными пятнами подушка. У Стеллы мороз пошел по коже. Со второго этажа дома долетали пьяные крики, кто-то старательно, но абсолютно фальшиво пытался затянуть: «Вы слыхали, как поют дрозды?..» Она вопросительно посмотрела на Козыреву.
— Да-да, — отозвалась та. — Нам именно сюда.
— Но разве могут люди так жить? — ужаснулась Стелла, карабкаясь по заплеванной лестнице, в которой ступени кое-где частично раскрошились, а кое-где просто отсутствовали.
— Люди — нет. А эти… И ведь никак родительских прав не можем лишить, а ребятишек спасать надо…
Козырева заколотила кулаком в обшарпанную дверь.
— Чего надо? — послышался хриплый мужской голос.
— Лейтенант Козырева из детской комнаты милиции.
Мужчина за дверью заматерился.
— Настучали, суки! — посоветовал кому-то заткнуться, заявив, что «менты пришли», и завозился с замком. Видимо, он уловил только слова «лейтенант» и «милиция» и решил, что по вызову соседей прибыл наряд. — А мы чё? Мы ничё, — бормотал он, — энтим козлам завидно, что у нас праздник, вот и звонют… Людей от дела отрывают. А мы, товарищ начальник, деньжат заработали, на них и гуляем. Не воруем, поди! А, черт! Щас хозяевов позову, пусть они открывают… Ага!
В этот момент замок щелкнул, и перед глазами Марины Игоревны и Стеллы предстал здоровый, в рваной тельняшке и тренировочных штанах мужик с небритой опухшей рожей и заплывшими глазами.
— Ух ты! — только и произнес он, отступая на шаг.
— Предъявите документы, — строго потребовала Козырева, переступая порог тесной захламленной прихожей.
В нос Стелле ударил едкий тошнотворный запах перегара, пропитавший, казалось, всю квартиру.
— Ух ты! — повторил мужик и осклабился. — Ну, Гошка, здоров — с какими кошечками хороводится… Проходи, девки! У нас вина на всех хватит!
— Предъявите документы. — На сей раз в голосе Марины Игоревны зазвучал металл. Резким движением она скинула с плеч свое серое стеганое пальто, и в полумраке прихожей тускло блеснуло золото звездочек на ее погонах.
Это поубавило алкашу пыла.
— Да какие документы? Я ж другана пришел навестить и его хиврю, — заканючил он.
— Где хозяева?
— Да вон, в той комнате спят. Гошка-то своей благоверной рожу начистил, ко мне, дурак, приревновал. А на кой мне его толстобрюхая? Сама на шею вешалась. — К мужику вернулась уверенность, он понял, что не по его душу пришли, и с некоторой долей самодовольства продолжал: — Ну, теперь помирились и спят, как голубки. А я один скучаю от пустого времяпровождения.
— Вот как? — подняла брови Марина Игоревна. — А кому же вы предложили заткнуться?
— A-а! Да там племяш Гошкин и его бабца. Певец, блин… Шаляпин.
— Так почему же вы утверждаете, что находитесь здесь в одиночестве?
Мужик ухмыльнулся:
— Конечно один. Какая же это компания? Он с утра про дроздов, блин, разоряется, а баба все норовит ему фотокарточку попортить, чтоб, значит, под Верку-продавщику из винного клинья не подбивал.
На шум голосов из комнаты, в которой, как утверждал говорливый алкаш, спали хозяева, выползло уродливое подобие женщины: растрепанная, с подбитым глазом, в неопрятном, криво застегнутом халате с дырами, в которые легко можно было просунуть кулак, она распространяла запах перегара, блевотины и застарелого пота.
