— Проходите, Марина Игоревна, — ответила та, поджав узкие бледные губы.
Стелла почувствовала, что визит инспектора удовольствия женщине не доставил.
Пройдя на кухню бедно, почти убого обставленной, но чистой и опрятной квартиры и разглядев хозяйку при свете горевшей под потолком не прикрытой абажуром лампы, Стелла ужаснулась: она отлично помнила запись в деле — Гуняева Ольга Федоровна, 37 лет, мать-одиночка, инвалид труда третьей (рабочей) группы, продолжает работать уборщицей на комбинате, где получила травму, в результате которой частично лишилась трудоспособности. Пенсионерка.
«Тридцать семь лет! Не может быть! Наверное, это ее мать?» — подумала Стелла. И тотчас же перед ее глазами встали другие строчки: Гуняев Кирилл Дмитриевич, 14 лет. Состоит на учете. Имеет три привода. Неоднократно уличен в употреблении наркотиков. Ворует из дома вещи. Школу не посещает. Кроме матери, родственников не имеет.
«Кроме матери, родственников не имеет. Господи! До чего же он ее довел!» Стелла готова была растерзать малолетнего подонка. Каково же было ее удивление, когда она услышала монотонный голос Гуняевой:
— У нас все хорошо. Кирюша из дому почти что не выходит. Все со мной. Вот с осени в школу опять пойдет. Или вот еще — Николай Петрович обещался его в ученики взять, только подождать надо… Тоже ведь можно? А если вам кто сказал, что Кирюша из дому вещи опять выносил, так вы не слушайте Вальку-стерву! У самой-то ребеночка нет, так и помрет вековухой, вот она из зависти и клепает…
«Боже мой! Из зависти! Да чему ж тут завидовать? Вырастила чадо… На свою голову, — с тоской подумала Стелла. — Хорошо у нее все, а что ж голос-то загробный? Н-да… Что вещи не выносил — поверить можно. Нечего тут выносить!»
— Хорошо, так где сейчас Кирилл? — терпеливо спросила Козырева.
— А в комнате, — неохотно ответила Гуняева. — Отдыхает.
— От каких таких трудов? — усмехнулась Козырева и вышла из кухни, Стелла двинулась за ней.
На диване под полупустой книжной полкой, укрывшись с головой стареньким ярко-зеленым верблюжьим одеялом, лежал Кирилл Гуняев и старательно изображал человека, погруженного в беспробудный сон.
— Гуняев, вставай, хватит дурака валять, — спокойно предложила Марина Игоревна.
Мальчик всхрапнул.
Инспектор усмехнулась и потрясла притворщика за плечо. Тот вскочил, выпучил глаза и завопил, тряся белобрысыми взлохмаченными вихрами:
— Что вы меня будите? Что вам надо? Что пристали? Права не имеете!
— Угомонись! — сердито оборвала его Козырева.
— А что? — заныл мальчишка, сразу изменив тон. — Ничего плохого не делаю. Из дому носа на улицу не показываю! Даже курить бросил!
— И наркотики тоже?
Мальчишка снисходительно и лукаво улыбнулся:
— Это шмаль, что ли? Да я, Марина Игоревна, с тех пор, как вы меня тогда заловили, — ни-ни! Только шмаль, Марина Игоревна, это ж разве наркотик? Зря вы меня тогда. Ведь в первый разок только и попробовал…
— В третий. Тебя тогда в третий раз поймали.
— Ну уж и в третий? Скажете тоже!
— В третий, в третий, Гуняев. И не кривляйся.
Мальчишка улыбнулся еще шире:
— Но вы-то в первый? Разве нет?
— Ну, допустим, — согласилась Козырева, не понимая, куда он клонит.
— Вот видите? А те два раза меня оклеветали! Или просто с кем-то другим перепутали. Я ведь, Марина Игоревна, только вам и доверяю…
— Ладно, раз доверяешь, тогда скажи, кто из старших с вами на пустыре ошивается? Кто вас наркотой снабжает?
Выражение лица Кирилла неуловимо изменилось, но он тут же снова улыбнулся и зачастил:
— Насчет наркоты — не знаю, не интересуюсь. А старшие — ну, Прыщ.
— Калугин Алексей, — уточнила Марина Игоревна и дополнила: — Ему всего пятнадцать.
— Так старший же? — ухмыльнулся белобрысый нахал. — Теперь Козява.
— Кузмин Михаил, — поправила Козырева, — но он и вовсе твой ровесник.
— На два месяца старше! Потом Бычара…
— Прекрати! — Терпению инспектора явно пришел конец. — Ты прекрасно знаешь, что я не о них тебя спрашиваю!
— Да ничего я не знаю! И вообще не понимаю, что вам от меня надо?! — Светлые глаза мальчика, окруженные глубокими нездоровыми тенями, превратились в колючие льдинки. — Мама! Мама! — вдруг истерически закричал он. — Почему ты ее сюда пустила? Выгони! Выгони!! Гестаповка проклятая! Пытай! Мучай! Ничего я не скажу! Ничего не знаю! Ничего не понимаю! А-а-а!!! — Крик его превратился в истошный звериный вой. Он упал на пол и забился, глаза его закатились, на губах выступила пена…
В комнату вбежала Ольга Федоровна и, прижав сына к полу, принялась умело засовывать ему между зубов ложечку.
Стелла перепугалась и бросилась на помощь; суетясь и мешая Гуняевой, она попыталась подсунуть под голову больного сдернутое ею с дивана зеленое одеяло, а Козырева отошла на шаг и презрительно бросила:
— Талантливая симуляция эпилептического припадка. Прекрати, Гуняев. Матери-то хоть душу не рви! И когда мыло сожрать успел, фокусник?
Мамаша Гуняева бросила на нее злобный взгляд. Заметив это, Марина Игоревна сказала:
— Он и в отделении попытался такой номер отколоть. Только раскусили его мгновенно. Притворяется он, Ольга Федоровна.
Кирилл тотчас же перестал биться и затих. На мгновение Стелла встретилась с ним взглядом и прочла в его глазах отчаяние, боль и такой страх, что даже отшатнулась.
Мальчик отодвинул мать рукой и переполз с пола на диван.
— Уходите, — глухо и яростно сказал он. — Уходите. Ничего я не знаю.
Уронив голову в ладони, Кирилл вдруг тяжело, по-взрослому зарыдал.
* * *
Темная вечерняя мгла опустилась на город. Зажглись фонари, и от деревьев протянулись длинные угловатые тени.
Стелла проводила Козыреву до самого ее дома. Они посетили еще три семьи — картина везде была приблизительно одна и та же: потерявшие человеческий облик родители и обреченные на существование в жутких условиях, предоставленные сами себе и подворотне дети. Впрочем, у Гуняевых и Скобелевых ситуация сложилась иная — матери-одиночки, самоотверженно взращивавшие любимых и неповторимых чадушек, были доведены теми самыми чадушками, что называется, до ручки. Дочь Скобелевой — четырнадцатилетняя Анжела — уже двое суток не появлялась дома. На вопрос Марины Игоревны о местонахождении дочери мамаша ответила истерикой:
— В Сосновке. Где еще? Я же нищенка! На кроссовки ей заработать не могу! Навезли иностранцев! Организовали бордель под боком! Так она за колготки… За трусы в кружавчиках… А от матери нос воротит. Сволочи! Гады! Милиция называется! Педагоги! Прозевали девчонку! Прошляпили!
Она кликушествовала довольно долго, обвиняя и милицию, и школу, и лично Горбачева, и всех на свете в том, что ее дочь стала проституткой…
Стелла пошла провожать Марину Игоревну, желая продолжить разговор. Они так увлеклись беседой — как можно было бы занять подростков в клубах, в кружках по интересам, если б были средства и… энтузиасты, без которых никакое дело не ладится, — что и не заметили, как оказались у дома Козыревой.
— Вот здесь я и живу, — сказала Марина Игоревна, указывая на освещенные окна второго этажа. — Мама, наверное, заждалась уже…
— Да-да, — опомнилась Стелла. — Спасибо вам большое! Я побегу.
— Заходите, если что понадобится…
— До свидания.
Едва за Козыревой закрылась дверь, Стелла, окинув взглядом выстуженную темную улицу, направилась к автобусной остановке — идти пешком до общежития было слишком далеко, да и похолодало к вечеру. Повернув за угол, она уловила боковым зрением какое-то движение и насторожилась: за ней кто-то шел, причем этот кто-то явно не хотел быть замеченным.
Стелла прибавила шагу — на остановке стояли люди, и она справедливо решила, что лучше побыстрее оказаться среди них. Хотя красть у нее было решительно нечего, на ее затылке-то это не написано…
Когда до освещенного тусклым фонарем павильончика осталось метров пять, она услышала за спиной шепот-шелест:
— Подожди…
Стелла остановилась, резко развернулась и едва не столкнулась с… Кириллом Гуняевым.
Мальчишка явно очень замерз: он шмыгал носом и, ежась, совал в карманы синей болоньевой курточки сжатые в кулаки руки.
— Что тебе? — Раздражение Стеллы против бессовестного притворщика еще не улеглось, но она вспомнила, как он заплакал перед их уходом, и сказала уже несколько мягче: — Чего ты от меня хочешь?
— Поговорить надо.
— Ну?
— Давай в какой-нибудь подъезд зайдем? А то я замерз очень, пока за вами ходил.
Стелла пожала плечами:
— Ну давай.
В подъезде было значительно теплее, чем на улице. Кирилл сразу же вытащил покрасневшие руки из карманов и вцепился в батарею. Стелле на мгновение показалось, что он и нос готов засунуть между секциями. Она сняла перчатки и принялась растирать подмерзшие пальцы.
