— Вот уж не думала, что творения природы могут выглядеть так вульгарно,— шепнула Дженни мне на ухо, когда мы задержались перед чудовищно огромной, составленной из множества цветов композицией, которая мучительно корчилась перед нами в своей неестественной, насильственной симметрии.
— Любопытный факт,— сказал Сэм Коринне,— срезанные цветы стали использовать для украшения жилищ всего около ста лет назад.
— Очаровательное зрелище!— воскликнула Коринна, подделываясь под преувеличенно восторженный тон дебютантки.— А вот и Джимми, хелло!— И она побежала навстречу мальчику, которого только что привела мать. При падении в карьер он сломал запястье; но сейчас вид у него был хоть и осунувшийся, но бодрый.
Когда мы подошли к разделу фруктов и ягод, я услышал, как один пожилой крестьянин сказал другому:
— Том опять огреб вторую премию за свою малину.
— Должно, выставил судьям несколько пинт пива.
— Или хорошо заплатил пастору, чтобы тот за него помолился.
— Пусть сам жрет свою малину. Ягоды здоровущие, а вкус дерьмовый.
— Говорят, всю эту жратву передадут в больницу.
— Ну и простак же ты! Попомни мои слова: все самое лучшее пойдет в брюхо Пейстону.
— Вот-вот. Так же, как после праздника урожая все пошло пастору Хэндесайду.
— Слыхал, как он говорит с кафедры: «Плоды земли да созреют в урочное время! И первые из них принадлежат мне, братья мои. Зарубите это себе на носу!»?
— А старый сквайр выставлял что-нибудь в этом году?
— Он-то? Да у него нет и шести пенсов на пакетик цветочной смеси. Совсем обнищал, пидер несчастный.
— При жизни его отца дела шли не так плохо.
— Что верно, то верно. «Куда ни гляну, тлен и разрушенье»[40]. Как твой ревматизм?
— То припрет, то отпустит. Смерти никому не миновать.
— «Ибо всякая плоть — как трава»[41].
— Да, раз уж мы заговорили о траве, ты слыхал, что Пейстон покупает пустырь, где пасутся клячи этого дикого Карта?
— Ну и что?
— Мне сказал один толлертонский мужик. Младший Карт только арендует эту землю.
— Зачем она Пейстону?
— Может, думает чего построить. У них это называется «расширять свои владения».
— Если хочешь знать мое мнение, приятель, Пейстон покупает этот пустырь только потому, что старается прибрать все к рукам.
Мы так и не дослушали этого разговора, в котором явственно слышались отголоски феодальной эпохи. Прежде чем собеседники принялись перемывать косточки другим именитым жителям деревни, мы двинулись дальше. В дальнем конце шатра висел занавес с надписью «ЖЮРИ И КОМИТЕТ». Из-за него появился Роналд Пейстон. Он приветствовал нас с такой подчеркнутой любезностью, как будто мы были членами важной депутации.
— Не забудьте, пожалуйста, заглянуть к нам перед раздачей призов и получить свою веточку, Дженни,— сказал он в заключение.
Мы вышли в сад.
— Про какую веточку он говорит?
— Он выдает всем женщинам — членам жюри и комитета — по цветку. Бьюсь об заклад, это будут орхидеи. И всем мужчинам — по бутоньерке. Фирма Пейстона — обслуживание по высшему классу. Шикарное шоу, правда? И какие туалеты!
На лужайке за домом и в самом деле происходил неофициальный конкурс туалетов: преобладали свободно ниспадающие шифоново-прозрачные платья, какие надевают обычно для приемов на открытом воздухе. Крестьяне держались стесненно, с видимым напряжением, как на богослужении. Только дети свободно резвились в отгороженной плетнями аллее с указателем: «К спортивной площадке».
В конце аллеи, застенчиво приветствуя гостей, стояла Вера в своем самом великолепном золотом сари. Простые крестьяне глазели на нее с откровенным или тайным любопытством, деревенская знать маскировала свое смущение под преувеличенно любезными манерами. Пройдя мимо Веры, они принимались обсуждать хозяйку с тонкой светской иронией.
— Здесь, кажется, есть все, кроме большого военного оркестра,— резюмировал Сэм, когда мы всем семейством собрались за обнесенными забором огородными грядками.
Была уже половина третьего. Берти Карт начал организовывать состязания по бегу среди детей. Соревнования происходили на площадке, по периметру которой размещались ларьки, аттракционы, игровые павильончики. Тут же, в сторонке, должны были устроить игру и мы с Фредом Киндерсли. Около площадки расхаживал Элвин Карт: он выглядел очень эксцентрично в своих поношенных бриджах и панаме с лентой, где красовались буквы Ч С Г — член совета графства. Он приветливо беседовал со всеми собравшимися.
Время шло. Жители Нетерплаша Канторума были в полном сборе, к ним присоединились и люди из соседних деревень. Играли в кегли. В небесную синь взмыло множество воздушных шариков. На состязаниях по бегу с препятствиями все матери без зазрения совести старались поставить своих детишек хоть на ярд впереди стартовой линии. С той стороны, где в неизвестной мне игре катали кокосовые орехи, то и дело слышались громкие крики Чарли Максвелла: «А ну валяй! Еще раз!» Это простодушное, чистосердечное веселье и необыкновенная яркость зрелища будили во мне ностальгические воспоминания о временах царствования Эдуарда Седьмого, когда я был еще ребенком.
— Что же все-таки случилось с собачонкой Коринны?— спросил меня Фред, воспользовавшись временным затишьем. Его вопрос возвратил меня к нынешней мрачной реальности.
— Только не для разглашения, Фред. Кто-то прокрался в наш дом, задушил ее и повесил на люстре.
— О Господи!… Никогда не верил этой басне о кроличьем силке. Кто же обнаружил щенка?
— К счастью, я увидел его первым. Дженни и Коринна шли за мной, но я успел остановить их и послал за сигаретами. А Сэм быстро похоронил его.
— Представляю, каким бы это было для них потрясением… Кого-нибудь подозреваете?
— В тот день к нам приходил Элвин Карт. У ближайшей нашей соседки побывал Роналд Пейстон. Но это ничего не значит. Все так бессмысленно.
— Вы правы, на все сто.— Пронзительные голубые глаза Фреда заволокла дымка размышлений.— С тех пор не случилось ничего худого, спасибо и на этом. Может, этот подонок угомонился? Хотя сегодня самое время что-нибудь отмочить… Дорри, поди сюда на минутку.
Подошла Доротея Киндерсли, спокойная и очень элегантная в темно-коричневом льняном костюме, отделанном белыми кружевами.
— Помнишь тот вечер, когда у Коринны пропал щенок?— спросил Фред.— Сразу после открытия к нам ввалился Берти Карт, так?
Доротея кивнула.
— Я был на заднем дворе, и обслуживала его Дорри. Расскажи Джону, что случилось.
— Вообще-то ничего особенного. Он швырнул бокал на стойку, расколотил его вдребезги — и выскочил. Настроение у него было препоганое. Я только успела сказать ему, что вы со всей семьей уехали кататься на яхте. Я знала об этом от Сэма.
— Как вы думаете, почему он так взбесился?— спросил Фред.— Может, вы договорились с ним о встрече, да забыли?
— Нет, конечно!— Но сердце у меня упало.— Я с ним не договаривался.— Тут я вспомнил, что Дженни сначала отказывалась ехать с нами: она, мол, плохо переносит качку. Может, она назначила ему свидание, а потом передумала, но не предупредила его об этом? Тогда понятно, почему он так взбеленился, когда обнаружил, что наш дом пуст. Но неужели он способен выместить свою злость на щенке?
Одно то, что я мог подозревать в убийстве щенка Берти, свидетельствует, в каком смятении я был все эти недели: наш милый шутник создал атмосферу, в которой я утратил ощущение реальности. Должен, однако, признаться, что не последнюю роль тут сыграло мое чувство к Вере. Наша собственная вина ищет себе оправдание в чужой. Когда в семнадцать тридцать мы все собрались в шатре, некий малопочтенный Джон Уотерсон принялся убеждать меня, что если Дженни обманывает меня с Берти Картом, то ничто не препятствует моему сближению с Верой.
Вера Пейстон появилась из-за занавеса с надписью «ЖЮРИ И КОМИТЕТ» и взошла на невысокий помост, воздвигнутый перед ним; она была невыразимо прекрасна в своем золотом сари. Я стоял в первом ряду, и мне показалось, что ее взгляд задержался на мне. За ней вышли еще несколько женщин, украшенных — Дженни угадала совершенно точно — веточками орхидей. Следом -потянулись судьи-мужчины с гвоздиками на лацканах; стебли цветов были упрятаны в металлические чехольчики. Замыкал это маленькое шествие Роналд Пейстон.
Послышался гул рукоплесканий. Роналд обратился к Элвину Карту с несколькими словами, тот, со странно оробевшим видом, спустился с помоста и зашептал на ухо своему брату. Берти нырнул за занавес и вынес оттуда какой-то небольшой предмет, этот предмет он передал Элвину, который стоял спиной к публике. Элвин поставил его на пол, около занавеса; это была бутоньерка в металлическом чехольчике.
