Я спросил:
— Признаться? Этот калека сам признается?
Он кивнул:
— Это не должно быть сложно. И я уверен, что это будет несложно.
— И какие же это три факта?
— Во-первых, найти мистера Хиббарда. Во плоти. Без признаков жизни можно обойтись, если жизнь нашла себе иное поле деятельности. Тем не менее я говорю об этом скорее ради того, чтобы успокоить наших клиентов и выполнить одно из условий нашего меморандума, а не ради воздействия на мистера Чейпина. Такого рода факты на него не произведут впечатления. Во-вторых, найти пишущую машинку, на которой были отпечатаны письма с угрозами. Вот она мне нужна ради него самого. И в-третьих, если получится, узнать, целовал ли он когда-нибудь свою жену. Но этот факт не так уж необходим. Если у меня будут первых два, я не буду, видимо, ждать третьего.
— И этим вы можете заставить его признаться?
— Думаю, что да. Не знаю, что еще я мог бы сделать.
— И это все, что вам нужно?
— Мне представляется, что этого более чем достаточно.
Я вытаращил на него глаза. Иногда мне кажется, что я в состоянии определить, до какой степени он фантазирует, а иногда я точно знаю, что это мне просто не под силу.
— Значит, я могу прямо сейчас позвонить Фреду, Биллу и Орри, да и остальным, чтобы они зашли за расчетом?
— Ни в коем случае. Вполне возможно, что к пишущей машинке или же к Хиббарду во плоти нас приведет сам мистер Чейпин.
— Значит, по вашему мнению, я лично был страшно как полезен. Зачем же вы тогда оплачиваете бензин, который я израсходовал вчера и сегодня, если уже в воскресенье вечером вы решили, что Чейпин вам больше на фиг не нужен? Я начинаю чувствовать себя чем-то вроде предмета старинной обстановки или чистокровной собаки, ну просто предметом роскоши. Вы держите меня здесь только для мебели. Знаете, что я подумал? Я подумал, что с вашей стороны это просто способ сообщить мне поделикатней, что я погорел на этом деле Дрейера и вы считаете, что я мог бы попытаться заняться чем-то другим. Отлично. Чем?
Щеки Вульфа несколько растянулись:
— Честное слово, Арчи, ты неисправим. Ты реагируешь так же бурно, как карпатские перекаты. Но было бы совсем неплохо, если бы ты нашел мистера Хиббарда.
— Я думаю. А Дрейера бросить?
— Оставь его почивать спокойно, хотя бы до завтра.
— Тысяча детективов и пятнадцать тысяч полицейских искали Хиббарда восемь дней подряд. Так куда мне его девать, когда я найду его?
— Живого — сюда. Если же он будет мертв, то ему будет так же все равно, как и мне. Однако я предполагаю, что не будет все равно его племяннице. Так что к ней.
— А вы подскажете мне, где его искать?
— На нашей маленькой планете Земля.
— О’кей.
Разозлившись, я отправился наверх. У нас еще не было такого дела, и я думаю — не будет никогда, чтобы Вульф рано или поздно не начинал вести себя загадочно. В деле Фэйрмонда — Эвери он специально тянул с разоблачением Питта Эвери целых восемнадцать часов, хотя тут же испекся и был сварен в мешочек лишь ради того, чтобы с удовлетворением следить за тем, как мы — я и Дик Морли из канцелярии окружного прокурора — играем в кошки-мышки с этим старым дураком, который постоянно терял свою слуховую трубку и ни черта не слышал. Я бы сказал, что ужасающее самомнение Вульфа представляет собой один из приводных рычагов той машины, с помощью которой он добивается своих успехов. Но я каждый раз злюсь на нас обоих, причем отнюдь не на шутку. В ту среду вечером я наносил удары по его самолюбию с помощью зубной щетки, да так, что чуть не содрал себе эмаль с зубов.
На следующий день утром, в четверг, я позавтракал и в восемь часов заглянул в кабинет, чтобы еще раз изучить фотографию дяди Эвелин Хиббард, которую мы от нее получили. Позвонил Саул Пензер, и я сказал ему, что мы встретимся с ним в 8.30 в холле отеля «Мак-Элпин». Выжав из фотографии все, что можно, я сделал два телефонных звонка: один — Эвелин Хиббард, а второй — инспектору Кремеру. Кремер вел себя весьма приветливо. Он сообщил мне, что довольно широко раскинул сеть для поисков Хиббарда. Даже если на пляже мыса Монток волны выбросят тело мужчины, или будет найден мертвец в угольной шахте в Скрентоне, или кто-то почувствует вонь из чемодана в какой-либо деревенской гостинице, или же труп выловят из силосной башни на юге Джерси, ему будет известно об этом всего через десять минут, и он тут же затребует уточнения деталей. Тем самым он убедил меня в том, что нет никакого смысла расходовать свое время и подошвы на поиски мертвого Хиббарда. Лучше сконцентрироваться на варианте, что он жив.
Я зашел к Мак-Элпину и проговорил это с Саулом Пензером. Внешне, особенно своей морщинистой рожей, он не производит ни на кого, кто его не знает, впечатления крутого парня. Тем не менее, он уже неоднократно доказывал, какой он чертовский ловкач. Он сидел на самом краешке мягкого стула и, покуривая длинную гладкую светло-коричневую сигару, которая воняла так же, как то, что по весне разбрасывают на полях, рассказывал мне что и как. Судя по инструкциям, которыми он руководствовался, было ясно, что Вульф пришел точно к такому же выводу, что и я, а именно, что рутинная полицейская машина — это самый лучший и самый быстрый способ обнаружить Хиббарда в том случае, если его уже нет в живых, то есть Вульф тоже предполагает, что он жив. Саул раскопал в городе и пригородах всех, с кем Хиббард встречался за последние пять лет, неважно, в каких отношениях он с ними был, — мужчин, женщин, детей — и посещал их. Учитывая, что Хиббард преподавал в крупном университете и к тому же был весьма компанейским человеком, Саул не продвинулся дальше самого начала списка. По-видимому, Вульф допускал определенную вероятность того, что третье угрожающее письмо Чейпина было всего лишь подделкой, а Хиббард просто перепугался, причем настолько, что не осмеливался даже дышать и в результате куда-то сбежал и спрятался. В этом случае он практически неизбежно встретит кого-то, кто его узнает.
Мне это не особенно понравилось. Что касается меня, то я верил в нашего паралитика, в третье угрожающее письмо и во все остальное, так как, во-первых, Вульф не говорил явно, что он в это не верит, а во-вторых, Вульф тоже не всегда бывает прав. Такое случается не часто, однако это уже случалось, причем не раз. А когда ход событий вдруг свидетельствовал, что он ошибался, было просто очарование смотреть, как он это воспринимал. Он покачивал пальцем немного быстрей и энергичней, чем обычно, и, почти целиком закрыв глаза, обращался ко мне: «Арчи, я страшно люблю ошибаться. Для меня это единственная возможность убедиться в том, что действительно никто не может всерьез требовать от меня, чтобы я взвалил на себя бремя всемогущества». Однако, даже если я и верил в нашего паралитика и полностью разделял точку зрения, что Хиббарду вообще уже не требуется никакого дыхания, я не видел ничего, что можно было бы сделать, кроме как поразнюхать поблизости от тех мест, где он бывал при жизни. Основной список — соседей, друзей, однокашников и так далее — я оставил Саулу, а себе выбрал членов Лиги запуганных мужчин.
Редакция «Трибюн» находилась в семи кварталах от нас. Поэтому я прежде всего направился туда, однако Майкла Эйерса на работе не было. Дальше я пошел на Парк-авеню в цветочную фирму Драммонда. Маленький толстенький тенор даже вспотел от желания пообщаться со мной. Он собирался выведать у меня кучу вещей и, я так думаю, искренне поверил всему, что я ему наговорил. Однако взамен он не смог предложить мне ничего такого, что мне бы хоть как-то помогло. Оттуда я возвратился на Тридцать девятую улицу, чтобы навестить главного редактора Эдвина Роберта Байрона. И тоже безрезультатно. За полчаса с лишним он едва улучил минутку, чтобы сказать мне: «Извините», прежде чем снова схватить трубку телефона. Мне пришло в голову, что если бы он вдруг лишился работы в качестве главного редактора, он благодаря этой практике вполне мог бы тут же получить где-нибудь место телефониста.
Всякий раз, когда я по работе нахожусь вне дома, я должен в одиннадцать часов, когда Вульф обычно спускается вниз из оранжереи, позвонить ему и спросить, нет ли для меня каких-то новых поручений. Выйдя за несколько минут до одиннадцати из редакции Эдвина Роберта Байрона, я решил, что по дороге на следующие свидания я вполне могу зайти домой, поскольку для этого нужно было пройти всего пару кварталов.
Вульф еще не спускался. Я пошел на кухню и спросил у Фрица, не подбросил ли нам кто-нибудь труп у дверей дома, а он сказал, что, как он полагает, нет; услышав шум лифта, я прошел в кабинет.
Вульф был в одном из своих вздыхательных настроений. Он вздохнул, сказав мне: «Доброе утро», вздохнул, опускаясь в кресло. Это могло означать все что угодно: от тли, напавшей на какую-то жалкую орхидею, вплоть до тяжкого рецидива обжорства. Прежде чем решиться произнести пару слов, я подождал, пока он закончит свои каждодневные мелкие делишки.
