— А кого-нибудь еще из ваших друзей, из вашей компании?
— Вот этого я действительно не могу вам сказать.
— А многие из них члены клуба?
— Да почти все. Майкл Эйерс не член, и думаю, что несколько лет назад вышел из числа членов Лео Элкас.
— А в этом закутке есть еще другие машинки?
— Есть там еще одна, но она принадлежит клубному стенографу и всегда заперта. А эту общую, насколько мне известно, подарил кто-то из членов клуба. Она стояла в библиотеке, однако некоторые умельцы-заочники, которые стучат одним пальцем, производили такой грохот, что ее оттуда убрали.
— Порядок. — Я встал. — Можете себе представить, что я чувствую, проделав путь в Филадельфию только ради того, чтобы получить пинок под зад. Могу я передать Вульфу, когда вы собираетесь вернуться? На тот случай, если вы ему понадобитесь.
Он сказал, что, по всей вероятности, завтра, ему нужно подготовить эскизы, чтобы показать мистеру Олленби. Я поблагодарил его за услугу, которая дала нам так мало, и отправился подышать свежим воздухом и поискать трамвай к вокзалу Филадельфия-Норд.
Обратная дорога поездом в Нью-Йорк, в вагоне для курящих, где воздух можно было резать пластами, отнюдь не способствовала веселью. Я не мог придумать ничего такого, что удержало бы меня в состоянии бодрствования, и заснуть тоже не мог. В полночь мы прибыли на вокзал Пенсильвания, и оттуда я пешком добрел до дома.
В кабинете было темно. Вульф отправился спать. На своем письменном столе я не нашел никаких указаний. Ничего экстраординарного не произошло. Я взял из холодильника кружку молока и пошел наверх. Комната Вульфа расположена на том же этаже, что и моя; окна моей выходят на Тридцать пятую улицу, а его — во двор. Мне пришло в голову, что, возможно, он еще не спит; я охотно услышал бы свежие новости. Поэтому я прошел в конец коридора, чтобы взглянуть, есть ли свет у него под дверью. Я не стал подходить близко, потому что у Вульфа есть там устройство, которое он включает, прежде чем лечь в постель, и если кто-то подойдет к двери ближе, чем на восемь футов, у меня в комнате раздается звонок, который способен разбудить и мертвого. Щель под его дверью была темной, поэтому я удалился вместе со своим молоком, выпил его и лег спать.
В пятницу утром после завтрака я уже в половине девятого сидел в кабинете. Сидел я там, во-первых, потому, что мне не хотелось браться за поиски Хиббарда, а во-вторых, потому что я хотел дождаться девяти, чтобы поговорить с Вульфом, прежде чем он уйдет в оранжерею. Однако в восемь тридцать зазвонил внутренний телефон, и я поднял трубку. Вульф звонил из своей спальни. Он спросил меня, хорошо ли я доехал. Я сообщил ему, что для полного счастья мне не хватало лишь общества Доры Чейпин. Он поинтересовался, вспомнил ли Фаррел, какой машинкой он воспользовался. Я ответил:
— Эта рухлядь стоит в Гарвард-клубе в маленькой комнате рядом с курительной. Похоже на то, что на ней стучат свои стишки все члены клуба, когда Муза запечатлеет свой поцелуй на их челе. Просто великолепно, что тем самым сужается возможность выбора. Ведь совершенно исключаются все ребята из Йельского университета, да и другие крутые парни. Так что, как видите, Пол Чейпин явно стремился упростить нам дело.
В ушах у меня прозвучало тихое ворчание Вульфа:
— Прекрасно!
— О да. Это один из тех фактов, которые были вам нужны. Сказочное везение.
— Нет, Арчи. Я говорю вполне серьезно. Мне этого вполне достаточно. Я же тебе говорил, что в этом деле нам не нужны доказательства, нам достаточно фактов. Однако, что касается фактов, тут уж мы должны быть абсолютно уверены в том, что ничто не предоставлено воле случая. Пожалуйста, найди кого-нибудь, кто является членом Гарвард-клуба и кто захотел бы оказать нам небольшую любезность, — только не из числа наших клиентов. Возможно, подойдет Гильберт Райт, а если не он, то кто-нибудь еще. Попроси его зайти в клуб сегодня до ленча и взять тебя с собой в качестве гостя. Напиши на этой машинке копию… нет. Не так. Нельзя оставлять ни одной щели, через которую мистер Чейпин мог бы улизнуть, если бы вдруг оказалось, что он тверже, чем я ожидал. Даже при своем физическом недостатке он, видимо, способен был бы унести пишущую машинку. Сделай вот что: когда ты договоришься, чтобы кто-то провел тебя в качестве гостя, купи новую пишущую машинку, какую-нибудь хорошую, на свой вкус, и занеси ее в клуб. Ту, которая там стоит, забери, а новую оставь там. Организуй это, как сочтешь нужным, — договорись с управляющим, расскажи ему, что тебе придет в голову. Разумеется, с ведома того, кто тебя пригласит, ведь нам нужно, чтобы он сотрудничал с нами, он должен быть в состоянии опознать впоследствии ту машинку, которую ты заберешь. А машинку принесешь сюда.
— Новая пишущая машинка стоит сто долларов.
— Я знаю. Об этом не стоит и говорить.
— О’кей.
Я повесил трубку и взялся за телефонный справочник.
Вот так я оказался в эту пятницу в курительном салоне Гарвард-клуба, где мы сидели с Гильбертом Райтом, вице-президентом компании «Истерн электрик», и попивали вермут. Пишущая машинка в блестящем футляре стояла на полу у моих ног. Райт отнесся ко мне необычайно приветливо, что было вполне понятно, ибо он чувствовал себя крайне обязанным Вульфу, который спас его жену и всю семью от самого настоящего, просто великолепного образчика, шантажа… Впрочем, оставим это. Разумеется, он заплатил Вульфу по счету, кстати, отнюдь не маленькому, но я видел немало жен и семей и убедился, что за них невозможно заплатить по достоинству: либо они человеку дороже любой суммы, которую можно только себе представить, либо их ценность где-то далеко в противоположном направлении. Во всяком случае, Райт был ужасно мил. Я пояснил ему:
— Она стоит вон там внутри, та самая пишущая машинка. Я вам назвал ее фабричный номер, будьте так любезны зафиксировать его. Так хотел мистер Вульф.
Райт поднял брови. Я продолжал:
— А в чем дело? Для вас ведь это не имеет никакого значения, а если имеет, то, возможно, он вам как-нибудь сам все объяснит. Настоящая же причина заключается в том, что он страдает от своей благовоспитанности и ему просто не по себе, когда члены столь прекрасной организации, как Гарвард-клуб, пользуются этой развалиной, стоящей здесь у вас. Я вам притащил новенькую с иголочки машинку, — я ткнул ее носком ботинка, — только что купленную, самой новейшей модели. И я ее там оставлю, а эту развалину заберу, вот и все. А если меня кто-нибудь увидит — ну и что? Это будет всего-навсего такая маленькая шутка, клуб получит то, что ему необходимо, а мистер Вульф — то, что он хочет.
Райт с улыбкой потягивал свой вермут.
— Я колеблюсь главным образом потому, что вы заставили меня зафиксировать эту древность на случай идентификации. Для Ниро Вульфа я готов сделать все, но мне не хотелось бы попасть в какую-то заварушку, а заодно и втянуть в нее свой клуб. Не могли бы вы дать мне в этом деле какие-нибудь гарантии?
Я покачал головой:
— Гарантий я вам не дам, однако, зная, каким образом мистер Вульф намерен решить эту шараду, я предложу вам пари тысячу к одному.
Райт некоторое время молча разглядывал меня, а затем снова улыбнулся:
— Хорошо. Мне пора обратно в контору. Начинайте свою маленькую шутку. Я подожду вас здесь.
Все оказалось очень просто. Я поднял свою машинку, прошел с ней в альков и поставил ее на столик. Клубный стенограф сидел всего в десяти футах от меня и протирал свою машинку, но я вел себя абсолютно уверенно — и даже не взглянул на него. Я вытащил старую развалину, надел на нее блестящий футляр, новую машинку поставил на ее место, а старую забрал и ушел. Райт стоял около своего стула. Он пошел со мной к лифту.
На тротуаре у входа Райт пожал мне руку. Без улыбки. По выражению его лица я догадался, что он вернулся мыслями на четыре года назад, к тому моменту, когда мы тоже подали друг другу руки.
Он сказал:
— Передайте Ниро Вульфу сердечный привет и скажите ему, что я буду так же сердечно к нему относиться, даже если меня выгонят из Гарвард-клуба за то, что я помог вам украсть пишущую машинку.
Я усмехнулся:
— Черта лысого, у меня просто сердце кровью обливалось, когда я оставлял там новую машинку.
Я доставил свою добычу на Сорок пятую улицу, где была припаркована моя машина, положил ее рядом с собой на сиденье и поехал в сторону центра города. Мысль о том, что наконец-то эта машинка стоит в моей машине, на соседнем сиденье, вызвала у меня чувство, что наконец-то мы сдвинулись с места. Правда, я не знал, куда мы двинулись, но Вульф-то наверняка это знал или, по крайней мере, думал, что знает. Не часто со мной бывало, чтобы я смотрел свысока на все Вульфовы расчеты. Конечно, я ломал себе голову, пытаясь вариться в собственном соку, как только мне казалось, что обнаружил что-то такое, что могло помочь нам сдвинуться с места, но почти всегда в глубине души я знал, что все, что я отыскал, в конечном счете окажется совершенно бесполезным для нас. Однако в этом проклятом деле я ни в чем не был уверен, и виноват в этом был этот чертов калека. То, как о нем говорили остальные, его внешний вид и поведение в тот вечер, в понедельник, звучание угрожающих писем, — во всем этом было что-то такое, что вызывало у меня неприятное подозрение, что и Вульфу время от времени случается кое-кого недооценить. Это было на него не похоже. Вульф, как правило, высоко ценил людей, к мнению которых он прислушивался. Мне пришло в голову, что, возможно, на этот раз он ошибается, потому что читал книги Чейпина. Он составил себе четкое мнение по поводу литературных достоинств этих книг, и, оценивая их довольно низко, он, возможно, перенес эту оценку и на человека, написавшего их. Но если он и недооценивал Пола Чейпина, то я склонялся к прямо противоположной точке зрения. Например, вот тут, рядом со мной, стояла пишущая машинка, на которой, вне всякого сомнения, были написаны угрожающие письма, все три, и к этой машинке Пол Чейпин постоянно имел доступ, однако никто и ничто на свете не были в состоянии обвинить его в этом. Более того, к той же машинке имели доступ и все остальные лица, связанные с этим делом. Нет, подумал я, что касается написания угрожающих писем, почти все, что можно было бы сказать о Чейпине, будет звучать как недооценка.
