Когда я добрался до дома, еще не было одиннадцати. Я отнес пишущую машинку в холл, поставил ее на стол и снял шляпу и пальто. Там уже висело какое-то пальто и шляпа, я осмотрел их, но не узнал, во всяком случае, Фаррелу они не принадлежали. Я отправился на кухню спросить Фрица, но не застал его, видимо, он был наверху. Тогда я вернулся, взял пишущую машинку и отнес ее в кабинет. Однако, сделав всего несколько шагов, я остановился как вкопанный: посетитель, который сидел там, прислонив палку к подлокотнику кресла и лениво перелистывая страницы книги, был Пол Чейпин.
И тут со мной произошло то, что случается не так уж часто — я потерял дар речи. Возможно, из-за того, что под мышкой я держал пишущую машинку, на которой он отстукивал свои стихи, хотя, разумеется, ему было ее не узнать в новом чехле. Однако сообразить, что это именно пишущая машинка, он вполне мог. Я стоял, вытаращив на него глаза, как дурак. Он поднял голову и вежливо сообщил:
— Я жду мистера Вульфа.
Он перевернул еще одну страницу в книге, и я узнал ее — это была «Черт побери деревенщину», тот самый экземпляр, в котором Вульф делал свои пометки. Я спросил:
— А он знает, что вы здесь?
— О, да. Его слуга доложил ему уже довольно давно. Я сижу здесь, — он бросил взгляд на свои наручные часы, — уже с полчаса.
Похоже, что он не обратил внимания на то, что я принес. Я подошел к своему столу, поставил на него машинку и отодвинул ее на дальний край. Затем я бегло просмотрел конверты на столе Вульфа, пришедшие с утренней почтой. Уголком глаза я заметил, что Чейпин с удовольствием читает свою собственную книгу. Я протер письменные принадлежности Вульфа и закрыл его авторучку. И тут я страшно разозлился сам на себя, так как сообразил, что мне не хочется возвращаться за свой письменный стол только из-за того, чтобы не сидеть спиной к Полу Чейпину. Тогда я заставил себя сесть в свое кресло, вытащил из ящика совершенно не нужный мне каталог орхидей и начал его просматривать. При этом я чувствовал себя ужасно неуютно; не знаю, что в этом калеке было такого, что он так меня раздражал. Возможно, он излучал какой-то магнетизм. Мне пришлось по-настоящему сдерживаться, стиснув зубы, чтобы не повернуться к нему лицом. В глубине души я пытался посмеяться над этим, но в голову постоянно лезли всякие разные мысли — есть ли у него револьвер, а если да, то какой: тот самый, со спиленным бойком, или другой. Присутствие Пола Чейпина за спиной я ощущал гораздо сильнее, чем присутствие множества других людей, которые попадались мне на глаза, а то и под руку.
Но я листал странички каталога и не оборачивался до тех пор, пока не пришел Вульф.
Множество раз я видел, как Вульф входит, когда его кто-то ждет, и сейчас следил за ним, изменит ли он своим привычкам, чтобы произвести впечатление на Чейпина. Он не изменил. Остановившись в дверях, он произнес: «Доброе утро, Арчи». После этого повернулся к Чейпину, его туловище и голова с какой-то слоновьей грацией склонились на полтора дюйма: «Доброе утро, сэр». Он подошел к своему письменному столу, поправил орхидеи в вазе, сел и пробежал взглядом почту. Затем позвонил Фрицу, вынул авторучку, попробовал ее на бумажке, а когда пришел Фриц, кивнул ему, чтобы тот принес пиво. Наконец он взглянул на меня:
— Ты встретился с мистером Райтом? Встреча была успешной?
— Да, сэр. Все у меня в кармане.
— Прекрасно. Будь так любезен, придвинь кресло для мистера Чейпина. Позвольте пригласить вас сюда, сэр. Мы слишком далеко друг от друга, будем ли мы беседовать по-дружески или нет. — Он открыл бутылку пива. — Садитесь поближе.
Чейпин встал, взял свою палку и поковылял к письменному столу. Он даже не заметил кресла, которое я ему подставил, а остался стоять, опираясь на палку. Его худое лицо побледнело, он слегка двигал губами, как скаковая лошадь, которая не вполне верит в свои силы перед скачкой, а в его бесцветных глазах не отражались ни жизнь, ни смерть — в них не было ни бодрости живых, ни остекленелости мертвых. Я вернулся к своему письменному столу и закопал в кучу бумаг свой блокнот, так чтобы можно было делать в нем заметки и при этом изображать, что я занимаюсь чем-то другим, однако Вульф дал мне знак головой:
— Спасибо, Арчи, это не понадобится.
— Нам нет необходимости беседовать ни дружески, ни иначе, — отозвался Чейпин. — Я пришел за своей шкатулкой.
— А! Мне следовало бы сразу догадаться, — Вульф избрал свой самый очаровательный тон. — Если вы не возражаете, мистер Чейпин, я хотел бы спросить вас, откуда вам известно, что она у меня?
— Самолюбие любого человека может перенести, когда его похлопывают по плечу, не правда ли, мистер Вульф? Я осведомился о своем пакете там, где я его оставил, и мне сообщили, что его там нет. Я узнал, с помощью какого трюка он был украден. Я немного подумал, и мне стало ясно, что по всей вероятности вор — это вы. Поверьте, я не хочу вам льстить, но я действительно в первую очередь направился к вам.
— Благодарю вас, сердечно вас благодарю. — Вульф опорожнил стакан, откинулся назад и уселся поудобней. — Мне подумалось, а с учетом того, что слово является вашим рабочим инструментом, полагаю, что и вам это тоже должно быть интересно, — я раздумывал над тем, насколько смешон и трагически беден наш словарный запас. Возьмите, например, тот прием, с помощью которого вы сами приобрели содержимое этой шкатулки, и как эту шкатулку и все остальное заполучил я. И мои, и ваши действия можно назвать воровством, и оба мы — воры, в обоих словах содержится осуждение и презрение, а ведь ни один из нас не согласится с тем, что он достоин осуждения и пренебрежения. Это всего лишь слова; однако вам как профессионалу это, разумеется, прекрасно известно.
— Вы сказали «содержимое». Вы ее открывали?
— Дорогой сэр, разве могла бы даже сама Пандора устоять перед таким искушением?
Позднее я выяснил в словаре, что Пандора в древнегреческой мифологии была послана Зевсом, чтобы наказать людей за то, что Прометей похитил для них огонь. Пандора открыла сосуд с несчастьями и выпустила их на волю. Думаю, что она вначале полюбопытствовала, что именно спрятано в этом сосуде.
— Вы сломали замок?
— Нет, он остался нетронутым. Он довольно простой и легко поддался.
— И… и вы ее открыли! Видимо, вы… — Он замолчал и стоял молча. Голос отказал ему, но я не заметил, чтобы на его лице отразилось какое-либо движение мысли, хотя бы даже неудовольствие. — В таком случае… — продолжал он, — она мне не нужна. Не хочу даже видеть ее. Нет, глупости. Разумеется, я ее хочу. Она мне необходима.
Вульф сидел неподвижно, глядя на него полузакрытыми глазами. Он молчал. Так прошло несколько секунд. Совершенно неожиданно Чейпин спросил охрипшим вдруг голосом:
— Черт вас побери, так где же она?
Вульф погрозил ему пальцем:
— Мистер Чейпин, сядьте и успокойтесь.
— Нет.
— Хорошо. Вы не получите эту шкатулку. Я намерен оставить ее у себя.
На лице калеки и на этот раз ничего не отразилось. Он мне не нравился, но я им восхищался. Он смотрел Вульфу прямо в глаза, но теперь его светлые глаза ушли в сторону, он покосился на кресло, которое я ему подставил, уверенно сжал рукоятку палки, сделал, хромая, три шага и сел. Снова взглянул на Вульфа и сказал:
— В течение двадцати лет я жил хлебом милостыни. Я не знаю, насколько вы одарены фантазией и в состоянии представить себе, что творит с человеком подобная диета. Я презирал ее, но жил этой милостыней, ибо голодный берет все, что ему дают. Потом я нашел себе иной источник пропитания, я был в какой-то мере горд своим успехом и ел хлеб, который сам заработал. Я выбросил костыль, который мне дали и без которого я не могу обойтись при ходьбе, и купил себе собственную палку. Я покончил с сочувствием, мистер Вульф. Я его наглотался больше, чем можно выдержать. Я был уверен, что если и буду вынужден получать от своих ближних проявления шутовства или отчаяния, то уж жалости не приму никогда. — Он замолчал.
Вульф прогудел:
— Это отнюдь не так бесспорно. Совсем не бесспорно, разве что перед лицом смерти.
— Правильно. И это я пережил сегодня. Мне кажется, что меня охватило новое, еще более сильное отвращение к смерти.
— А что касается сострадания?
— Я в нем не нуждаюсь. Я требую его. Час назад я узнал, что моя шкатулка у вас, и размышлял о том, какие методы и средства использовать, чтобы получить ее обратно. Я не вижу иного пути кроме как просить вас об этом. О насилии — на его губах блуждала улыбка, однако в глазах улыбки не было, — не может быть и речи. Законный путь заполучить ее тоже исключается. Проворство, ловкость — я совсем не ловок, если речь не идет о словах. Не остается ничего иного, как воззвать к вашему состраданию. И так я и делаю, сэр. Эта шкатулка — моя, потому что я купил ее. А содержимое я приобрел… принеся некую жертву. И в данном случае я тоже мог бы сказать, что купил его, хотя заплатил и не деньгами. Я прошу вас вернуть ее мне.
