и с беспокойством вглядывался в них.
Селдом вынул из бумажника свою для сравнения.
– В Братстве у нас у всех визитки с нашими именами и этим рисунком Тенниэла. – Он сложил два прямоугольника вместе и указал Питерсену на края. – Тому, кто положил эту визитку, достаточно было отрезать полоску со своим именем, чтобы создать впечатление, будто подарок послан от всего Братства. Хинч определенно решил, что подобный жест – попытка загладить трения, возникшие у нас с ним по поводу договора на публикацию дневников, и без опасений открыл коробку. Кому эту коробку вручили? Можно поговорить с секретаршей?
– Да, мы позвонили ей в Бристоль. Она в полном замешательстве. И совершенно уверена, что не видела коробки и не прикасалась к ней. Но также сказала нам, что боˆльшую часть писем и пакетов, поступающих в издательство, попросту бросают в почтовый ящик на входной двери. Хинч самолично заказал ящик достаточного размера, чтобы там помещались даже самые толстые рукописи.
– Значит, кто угодно, проходя мимо двери издательства, мог оставить коробку, – пробормотал Селдом.
– Да, – кивнул Питерсен, – вряд ли здесь мы сможем серьезно продвинуться. Но я хотел бы показать вам еще кое-что. Осматривая коробку, мы вынули пластмассовую подкладку с углублениями для конфет, и внизу, на самом дне нашли… вот это.
Он пододвинул к нам лежавшую на столе фотографию, вызывающую еще более тревожные ощущения, чем предыдущая. На ней была изображена девочка лет семи, тоже совершенно нагая: она лежала в траве, закинув руки за голову и чуть согнув ноги. Но на сей раз белый треугольник лобка был целиком выставлен на обозрение. Казалось, фотография сделана в безлюдном лесу, хотя я разглядел, что силуэт девочки наложен на пейзаж фона. Поза была выверенной, руки закинуты, чтобы выставить грудь и подмышку, волосы падают на одну сторону, удерживаемые сцепленными на затылке маленькими ручками. Одна нога согнута и чуть сдвинута назад, чтобы треугольник лобка выделялся рельефнее.
Питерсен спросил у Селдома, смущенно покашливая, может ли тот что-либо еще сказать об этой фотографии. Он тоже был ошарашен, увидев воочию, без всяких прикрас, эту сторону личности Кэрролла.
Селдом принялся размышлять вслух. Две фотографии, две атаки, направленные на то, чтобы произвести именно такой эффект: высветить, способом самым резонансным из всех возможных, через убийства, на которых максимально концентрируется внимание публики, эту наклонность Кэрролла, вероятно, чтобы сделать предупреждение и помешать изданию дневников.
– Братство всегда относилось к этому бережно и благосклонно, однако представляется, что некто, объявивший крестовый поход против педофилии, придерживается иного мнения и атаками желает обозначить свое неприятие фигуры Кэрролла.
– Да, это звучит разумно, – признал Питерсен.
– И все-таки я не могу до конца в это поверить, – продолжил Селдом. – Уж я-то, по-моему, хорошо знаю каждого из членов Братства и не представляю, чтобы кто-нибудь из них имел такое грубое и примитивное мнение о Кэрролле. Тем более мог бы пойти на преступление. Разве что в нашу среду проник, что называется, крот: кто-то, кто постоянно притворялся, на каждом из наших заседаний, даже в собственных книгах о Кэрролле.
– Вероятно, другое объяснение возникнет по ходу следствия… надеюсь, раньше, чем погибнет кто-либо еще. Но в ближайшее время, согласно протоколу, – предупредил нас Питерсен, – я должен хранить факт появления данных фотографий в строжайшей тайне. Мы даже пока придержим новость о том, что Хинча отравили. Нельзя, чтобы такая подробность, как эти фотографии, просочилась в прессу, и в дальнейшем всякий мог бы отделаться от своего злейшего врага, просто положив на труп фотографию, снятую Кэрроллом. Но есть в этом деле еще кое-что, о чем я должен вам сообщить. Я встретился с сэром Ричардом Ренлахом, чтобы узнать всю подноготную Братства, и выяснил, что принц является его почетным президентом. Можете вообразить, насколько меня это выбило из колеи.
– Назначение чисто символическое, – пояснил Селдом. – Он не присутствовал ни на одном из наших заседаний, этого почетного членства добился Ричард, задействовав свои связи, чтобы мы могли производить впечатление на наших зарубежных корреспондентов и обмениваться материалами с университетами и обществами по изучению Кэрролла во всем мире.
– Да, он тоже так говорил, но все равно: данный факт вынуждает меня действовать более осмотрительно и даже поставить в известность спецслужбы. Вряд ли его высочеству пришлось по душе оказаться замешанным в скандале, связанном с преступлениями и педофильскими фотографиями. Убедительно вас прошу не вступать в контакт с журналистами. Мне известно, что один из них, Андерсон, вчера что-то вынюхивал в морге.
На этом Питерсен вроде бы закончил беседу и встал, чтобы проводить нас до двери. Он уже собирался распахнуть ее, как Селдом вдруг обернулся.
– А что вы думаете о двух этих делах? – спросил он.
Питерсен усмехнулся, явно не ожидая такого прямого вопроса.
– У меня пока нет версий, но я обратил внимание на то, что в первом случае был использован автомобиль, а это заставляет предполагать, что преступник – мужчина. А вот теперь – яд. По статистике в подавляющем большинстве случаев яд предпочитают использовать женщины.
– Двое разных людей? – произнес я.
– Или супружеская пара, – заключил Питерсен.
– Или любой, кто узнал об этой статистике, прочитав пару детективов, – скептически заметил Селдом. – По-моему, в каком-то из своих романов уже Николас Блейк над этим подсмеивался, изобразив попугая, который повторял: «Яд – оружие женщин, яд – оружие женщин».
– Да, – кивнул инспектор, – возможно, один и тот же человек использовал столь различные способы убийства, чтобы сбить нас со следа. Сегодня вечером мы произведем тщательный осмотр письменного стола и всех бумаг Хинча. Придется взломать пару ящиков, надеюсь, там что-нибудь обнаружится.
– Питерсен подозревает Альберта Раджио и его жену? – спросил я Селдома, когда мы спустились с лестницы.
– Нет, не думаю, что он об этом заговорил в таком буквальном смысле, – ответил Селдом. – Вряд ли инспектор даже имел в виду именно супругов, это могла быть, к примеру, и пара влюбленных. Он скривил рот в иронической ухмылке и заговорил тоненьким голоском: – Милый, ты уже употребил грубую силу, давай теперь попробуем мой способ.
– В таком случае не ясен мотив: зачем влюбленной паре обличать эту сторону личности Кэрролла? Зато я легко представляю супругов с маленькой дочерью, к которой втерся в доверие педофил, может, с помощью книг об Алисе или какого-нибудь другого трюка в стиле Кэрролла. Потом педофил обнаружил себя, и это нанесло девочке серьезную травму…
Селдом остановился и пристально взглянул на меня:
– Вы, наверное, говорили с Лорой Раджио?
– Нет, просто вспомнил один рассказ, который прочитал в юные годы: «Если бы умереть до рассвета». А почему вы спрашиваете?
– У Альберта и Лоры была дочь,
