– Кто тебя подослал?
– А-а-й…
Нажим. Вопрос. Лицо искажено гримасой боли.
– Кто?
– Не могу говорить. Больно.
– Это еще цветочки. Кто тебя подослал? – Он боялся вывихнуть мальчишке руку. Тогда он мог упасть в обморок, и тоже ничего не сказать.
Нажим.
– Кто?
– Ибарра.
Рейнер ослабил нажим, красивое лицо исказилось, а голова вскинулась.
– Подними нож.
Рука дернулась достаточно быстро, пальцы скользнули по камням.
– Дай мне.
Мальчишка держал нож за рукоятку, лезвием к Рейнеру. Если хочешь, то попробуй взять, говорили его глаза. Поэтому Рейнер нажал на руку посильнее, так, что запястье сломалось, и левантинец потерял сознание. Он зашвырнул нож в воду, взял своего противника за рубашку и доволок до бара. Было слишком жарко для того, чтобы оставлять его на улице. Рейнеру пришлось поднять его во весь рост и толкнуть сквозь тростниковую портьеру.
По-над морем стоял целый ряд лачуг, они торчали в гавани, как гнилые зубы во рту. Рейнер остановился у первой же двери, которая не была видна из бара Салидисо и стучал до тех пор, пока ему не отворила испуганная женщина. Раны были неглубокие, но вся рубашка была в крови. Над головой вращалось медное небо; оно хватало лачуги за коньки крыш, и крутило вместе с собой.
Его речь была невнятной, но он старался, чтобы голос звучал достаточно твердо – может быть это успокоит женщину – в первый момент у нее был такой вид, будто она собиралась сразу же захлопнуть дверь.
– Agua, senora… agua fresco – an poco de agua fresco, por favore.[20]
– Pobre chico – pobre, pobre…[21] – в ее словах звучала интонация матери, единственное спасение, которое когда-либо знал мир. Она взяла Рейнера за руку и ввела внутрь.
Две девушки, одна из них очень красивая цыганка, заглянули в дверь, когда мадам промывала раны и поливала их спиртом. Она отослала их прочь:
– Потом!
– Хорошие девушки, – сказал он с благодарностью.
– Чистые и горячие, – ответила женщина тоном матери, напевающей колыбельную. – Откуда вы знаете мой дом, chico mio?[22]
– У него хорошая репутация, madre.[23]
Когда она обработала последнюю рану, он спросил нет ли случайно у ее почтенного супруга рубашки, которую можно было бы купить. Она принесла отглаженную и пахнувшую мылом синюю хлопчатобумажную рыбацкую рубаху, спросила такую цену, за которую можно было бы купить дюжину новых, и Рейнер охотно заплатил. Его могли бы схватить по дороге к любому из ближайших магазинов: с левой рукой, замотанной в бинты ван Кеерлса и ножевыми ранами на торсе он больше всего походил на жертву автокатастрофы, сбежавшую с носилок.
Эмалированные часы с видом Толедо показывали двадцать минут шестого. Невероятно. Закат будет в шесть. Женщина помогла ему одеть рукав на левую руку. Она ни разу не спросила, что с ним случилось – осмотрительность была ее ремеслом.
– Вам не следует идти прямо сейчас, chico. Вы еще слишком слабы.
– Может быть, я еще вернусь.
– У вас еще никогда не было такого выбора.
– Уверен в этом.
Рейнер поблагодарил хозяйку и попросил выпустить его черным ходом. Через десять минут он уже был на Пласа Пастеса, и аптекарь Лусильо по рецепту ван Кеерлса сделал ему укол. В соседнем доме оказалась парикмахерская. Чисто выбритый и подстриженный, Рейнер почувствовал прилив энтузиазма. Он знал имя по крайней мере одного врага, Ибарры. А левантинец был месяца на два выведен из строя – у него сломана правая рука.
Он ждал в заранее выбранном месте, между опор неподвижного крана, вознесшегося в темнеющее небо над белыми сосновыми стволами. На автомобиле она могла подъехать только с одной стороны, а подойти пешком – с другой. Невдалеке Рейнер видел бар Салидисо. Прямо перед ним штабель кончался, и он не мог не заметить любого, кто подошел бы хоть с одной, хоть с другой стороны.
Землечерпалка остановилась, и над водой разносились негромкие звуки двигавшихся по заливу судов и суденышек. Солнце погрузилось в воду за полуостровом. На минуту прибрежная часть города окрасилась в красный цвет, но сразу же навалилась темнота и вот уже не осталось ничего, кроме бледных прямоугольников окон и тонкой цепочки фонарей, растянувшейся вдоль берега. Еще через несколько секунд зажглись огни на пристани, осветив бревна и раструбы двух переулков, за которыми Рейнер должен был наблюдать. В кармане он нащупал свернутый лист бумаги, как будто чтобы верить в реальность записки, ему нужно было физически ощущать ее.
Кастильо Марко был предназначен на слом; в противном случае он должен был вскоре развалиться сам. Номер Рейнера был похож на заброшенный съемочный павильон Голливуда: там имелась даже кровать с балдахином на витых столбиках, а по огромному потолку летали пыльные ангелы. Жужжание москитов, облепивших сетку на окне, вполне могло бы сойти за отзвук скрипок менестрелей на наружной галерее.
Рейнер не мог до конца поверить в то, что она была здесь. Они сидели, не зажигая света, чтобы не приманивать насекомых, хотя те уже успели пробраться в комнату. По стенам разливалось сияние уличных огней с Авениды дель Мар, и он видел ее лицо почти так же ясно, как и при дневном свете. Комнату наполнял ее аромат.
Она оставила «мерседес» невдалеке от причала вскоре после шести; он увидел ее прежде, чем она успела подойти к горам бревен, они дошли пешком до Авениды, взяли такси, и у входа в Кастильо он купил ей розовую орхидею. Этот вечер вполне мог происходить в Кенсингтоне.
– Простите мое опоздание, – сказала она.
– Я думал, что вы не приедете.
– Было… Оказалось не так просто уйти из дома.
– Почему вы пришли?
– Почему? – Она взглянула на огни Авениды за окном.
– Ладно. Вы собираетесь решиться рассказать мне. А я не ожидаю, что вы это сделаете.
– Теперь я могу доверять вам, – ответила она.
– Почему?
– Вы сказали, что полиция разыскивает вас, и в то же время пообещали каждый день приходить туда, где мы были. Я узнала ваше имя.
– Вы никому не говорили, где меня можно найти? – спросил он. – Я не имею в виду полицию. Кому-нибудь из ваших друзей. Скажем, Ибарре?
– У меня нет друзей. Именно поэтому я и пришла. Теперь я должна рассказать вам.
– Теперь у вас есть друг.
– Мне так кажется, – она попыталась улыбнуться.
– Теперь вы знаете, где я живу. Я у вас в руках. – Как смеялся бы Гейтс. Впрочем, к чертям Гейтса.
– Почему вы спрашиваете меня об этом?
– Кому-то стало известно, что я должен там быть. Но это не важно. Наверно, за мной следили уже несколько дней. Но пожалуйста, не говорите никому, что я здесь остановился, даже если вы доверяете этому человеку.
– Я не могу доверять никому…
– Мне.
– Да, – она по-настоящему улыбнулась. Интересно, когда она так улыбалась последний раз. Он протянул в полутьме руку, и она взяла ее в свою.
– Я намерен сделать все, что в моих силах, для того, чтобы поднять затонувший самолет, но хочу прежде всего удостовериться, что это не повредит вам.
– Это не имеет значения. Когда-нибудь все должно закончиться. Двух лет вполне достаточно…
– Расскажите мне, что произошло. – Он встал и склонился к окну, потому что она могла бы не захотеть о чем-нибудь говорить из-за этих дешевых часов, отсутствия драгоценностей и автомобиля… Странная акустика загроможденной комнаты приглушала ее голос.
– Я не знаю, что вы хотите услышать.
– Все, что вы пожелаете мне рассказать.
– Но если я помогу вам узнать, что произошло, это будет означать… – взволнованно начала она после паузы.
– Это не будет означать ничего, Жизель. Даю вам слово.
– Я полетела в Агуадор потому что муж оставил мне по завещанию земельный участок. Не слишком большой, но я все же захотела на него взглянуть. Но не увидела его. – Ее голос сорвался. – Не знаю, что еще сказать.
– Позвольте, я помогу вам, Жизель. Вы сказали, что, возможно, в живых осталось семь человек. Как часто вы их видите?
– Пол, вы не сможете узнать, говорю я правду или лгу.
– Вы не станете лгать, потому что мы верим друг другу и можем друг другу помочь. У нас с вами больше нет друзей в этом городе.
Прошла почти минута. Она заговорила. Очень медленно, переходя порой на французский язык, так как усилие, которого требовал рассказ, сковывало ее.
– Самолет оставался на поверхности около двух часов. Когда стемнело, командир надул два плота, и мы покинули самолет. Нас было человек пятнадцать, часть на одном плоту, а часть на другом. Командир самолета был ранен, но старался изо всех сил. Я не знаю его имени. Мы были должны промазать плоты каким-то маслом. На них было несколько факелов, и мы могли видеть, что происходит. Нас относило от самолета; кто-то пел в темноте. Три человека были тяжело ранены. Потом мы потеряли второй плот из виду. Нас было человек семь, и мы дрейфовали три дня. У нас не было воды, но было несколько пакетов с пищевыми концентратами. Вокруг каждый день плавали акулы. Один сошел с ума и бросился в воду. это было…
