ГЛАВА 17
Теперь мне нужно, что называется, набрать побольше воздуху, потому что примерно с этого момента события вдруг начали развиваться в ускоренном темпе.
Придя домой, я еще раз набрал номер Мышкина — мне просто необходимо было как можно скорее поделиться новостью про Глинку. Телефон молчал по-прежнему. Я стал слоняться по дому взад-вперед, пытаясь додуматься до чего-нибудь самостоятельно. Больше всего меня сбивало с толку то, что я не видел между отцом и Глинкой никакой связи.
А она должна была быть, эта связь… Тут я застыл на месте, прямо-таки пораженный собственной глупостью. Непосредственной связи не было… Ну и что с того?! Ольга, Ольга — в ней все дело! Страсть и ревность. Возможно ли, что за Глинкиной бесстрастно-иронической маской крылось нечто принципиально иное? Поразмыслив немного, я вынужден был признать: да, возможно. Больше того, в известном смысле он подходил на роль дикого ревнивца лучше, чем кто бы то ни было из Ольгиных поклонников — именно потому, что меньше всего подходил для нее внешне. Не знаю, понятно ли… За таким хладнокровием запросто могут водиться черти. Что я, в сущности, о нем знал? Да практически ничего. И вообще — вопрос поставлен неправильно. Любой из Ольгиных обожателей имел основания ненавидеть моего отца. И никаких особых связей искать не нужно. Немного информации — и готово. Отец и Глинка — это ладно, это понятно… хотя «понятно» тут, наверное, не вполне подходит… А вот где связь между Глинкой и асфомантами? Откуда он мог знать про суматоху в театре? И что? Да и не только это. Если он так сильно любил Ольгу, что смог из ревности пойти на убийство, то как же, спрашивается, он решился… ее саму?.. Что-то тут не сходилось, не хватало какого-то звена. А скорее всего, не хватало моих мозгов, чтобы его обнаружить. Отсутствие Мышкина начинало меня нервировать. Как раз в тот момент, когда я в очередной раз потянулся к телефону, он внезапно зазвонил сам, так что я невольно отдернул руку. Звонил Мышкин. Почему-то я обрадовался его голосу, как ребенок.
— Есть новости, — коротко отрапортовал я.
— Через пятнадцать минут у вас во дворе, — ответил он в том же стиле.
По-видимому, он доехал быстрее, чем думал, потому что, когда я спустился во двор, на скамейке под липой уже маячила темная фигура. Не знаю, как — но даже на расстоянии было видно, что он очень устал. Я сел рядом и пересказал ему то, что услышал от Лели.
— Ах, черт возьми! — воскликнул он, мгновенно оживляясь. — Ну да, ну да… Но если предположить… — тут он внезапно смолк на полуслове и погрузился в раздумья.
Словом, реакция была какая-то странная. Кроме того, он молчал так долго, что я начал осторожно на него коситься, пытаясь понять, не заснул ли он часом.
— Наверное, нужно поговорить с ним еще раз, — робко предположил я. — С Глинкой. Только пошлет он меня, вот что…
— Непременно пошлет! — неожиданно бодро согласился Мышкин. — Глинкой я займусь сам. Попробую…
— Он и вас пошлет, — я безнадежно махнул рукой.
— А меня, может, и не пошлет, — задумчиво протянул Мышкин. — Может, и нет… Я попробую.
Я не понимал, на что он рассчитывает, но в любом случае не мог не согласиться, что из нас двоих лучше пробовать ему, а не мне. Я свой лимит исчерпал — можно было не сомневаться, что Глинка видеть меня не захочет.
— И знаете что, Володя, — ни с того ни с сего заявил Мышкин. — Вы, пожалуй, вообще больше никуда не ходите. Я хочу сказать: ни к кому из этих…
Тут я, надо признаться, возмутился. Что за манера обращаться со мной, как с безмозглым щенком! Втравить меня в это дело, между прочим, без особого моего желания, и послать на фиг, как только во мне отпала необходимость. Принес, щенок, поноску? Ну вот и ладно, а теперь — пошел вон!
— Вы хотите сказать, что больше не нуждаетесь в моей помощи? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более ядовито, а главное — чтобы он не заметил, что в горле у меня кипят злые слезы.
— Что вы, Володя! — очень серьезно ответил он. — Как раз наоборот. Все-таки бегать по долгу службы положено мне. Я и так уж злоупотребил… А помощь ваша мне совершенно необходима. Вы должны сосредоточиться на «Первой любви».
Домой я вернулся в некоторой растерянности. На «Первой любви»! Легко сказать! Я ее видеть не мог, эту «Первую любовь». Я ее, можно сказать, уже наизусть знал! Меня прямо-таки тошнило от одного вида зелененьких корешков полного собрания Тургенева. Сперва я покорно побрел в библиотеку (да-да, у нас в доме была специальная комната-библиотека, все как положено) и даже вошел внутрь, но там сломался — повернул кресло спинкой к нужному стеллажу, сел и задумался. Мышкин имел все основания быть недовольным мною. Я размышлял как раз о том, что не имело непосредственного отношения к поставленной им задаче. Он сказал, что берет Глинку на себя, а я упорно продолжал думать о Глинке… Мысль о наркотике меня почему-то ужасно мучила… Потом я стал думать о Джефе, о его прозорливости и о том, как, в сущности, любопытно получается: из всех Ольгиных визитеров только двое усомнились в версии самоубийства. Именно те двое, кого в тот вечер не было у нее в гостях. Хотя чего уж тут любопытного? Все понятно… Потом в голове у меня снова всплыла Джефова «средняя женщина», и я, сам толком не зная зачем, вдруг решил пойти к матери и выяснить, не заходила ли Марфуша в тот день к Леле на чаек.
И тут последовала сцена, которая начисто вышибла у меня из головы все предыдущее. Мать была у себя в кабинете. Когда я вошел, она стояла ко мне спиной, слегка нагнувшись над одним из ящиков своего бюро. Услышав мои шаги, она резко распрямилась и обернулась. Мой приход застал ее врасплох — она не успела скрыть своих чувств. Я никогда не видел у нее такого лица. Оно отчетливо выражало две одинаково сильные эмоции — изумление и страх. Я застыл на месте, как соляной столб. Все это длилось не больше секунды. Мать резким движением захлопнула ящик, повернула в замке ключ, сунула его себе в карман и снова повернулась ко мне. Я не выдержал и отвел глаза. Почему-то я не сомневался, что сейчас она начнет делать вид, будто ничего не случилось. И точно.
— Как дела, Володечка? — спросила она. — Где был, что делал?
Голос звучал почти нормально. Почти.
Я не выдержал. Не по душе мне были эти игры. И попер напролом.
— У тебя что-нибудь случилось?
Она потерла виски и проговорила медленно, как будто даже рассеянно:
— Нет… Да… Случилось. Это связано с работой. Неприятности.
— Серьезные?
— Д-да… Серьезные. Но ты не морочь себе голову… я разберусь… как-нибудь. Мне надо подумать… хорошо подумать. Как следует. Ты меня извини, милый, я пойду к себе. Нужно сосредоточиться и разобраться. Не беспокойся…
Закончив этот сбивчивый монолог, она поцеловала меня и удалилась с совершенно отрешенным видом. Я постоял еще несколько секунд, потом усилием воли стряхнул оцепенение и тоже отправился к себе.
Казалось бы, достаточно для одного вечера, не правда ли?… Ан нет! На пути меня, как выяснилось, поджидал очередной сюрприз. Из темного коридора навстречу мне, откуда ни возьмись, появился Саша и быстро прошел — чтобы не сказать прошмыгнул — мимо, не говоря ни слова. Я не успел разглядеть его лица. Для того чтобы понять, что меня смутило, надо знать расположение комнат в нашей квартире. Моя комната, или, точнее, мой отсек, потому что комнат там две — спальня и кабинет — находится в самом конце коридора, дальше идти некуда. А между тем Саша именно оттуда и шел. Конечно, можно было с известной долей вероятности предположить, что он просто бродит в задумчивости взад-вперед по коридору, но с той же степенью вероятности можно было предположить, что он только что вышел из моей комнаты. И если бы мне предложили выбирать, я поставил бы на вторую возможность. По-хорошему, следовало бы пойти за ним и прямо спросить, что ему понадобилось у меня в комнате. Но в первый момент я растерялся, а тем временем он успел войти в их с Петькой общую спальню. Вызывать же его оттуда мне совсем не хотелось. Кроме того, было довольно ясно, что толку я так или иначе не добьюсь.
