Он ловил машину, ехал по городу, поднимался к себе в квартиру, но его там нигде не было. Диман остался вместе с ней, он целовал ее в щечки, прижимал к себе, чувствовал ее запах. Наконец-то снова можно кому-то дарить цветы, игрушки, цепочки!
Он все еще побаивался какого-нибудь неожиданного облома, но теперь ему было зачем просыпаться утром — он знал, что проснется и обрадуется оттого, что больше не один.
Уехал, а сам остался. Вот как вышло. Диман все время вспоминал что-то о ней — как она смотрела, как держалась за его руку, как боялась, как смеялась, как танцевала…
«Никуда ты от меня не денешься, никому я тебя теперь не отдам и никаким дурам Катям-каракатицам никогда не покажу» — вот что думал о Маше Диман, поднимаясь на лифте на свой этаж.
Арина проснулась по привычке в 8.30 и поняла, что сегодня ей на работу только к пяти, а в первую смену работает Саша со своим составом — Ксюшей и Мариной. Дальше, после полудневной смены, у них начиналось обычное расписание — день через день, но девочки иногда для удобства менялись между собой. И смены часто перемешивались.
Сегодня к ним должна прийти работать новая девушка из магазина на Тверской. Надо будет провести инструктаж. Но девчонка вроде неплохая, Арина поговорила о ней с менеджером магазина, где прежде работала их новенькая.
Разберемся как-нибудь, подумала она.
Арина потихоньку встала и пошла в детскую. Мишка спал в своей кроватке, с музыкальной погремушкой сверху. Няня тоже спала.
Их няня, Мила, была небольшой и добродушной женщиной пятидесяти с чем-то лет. Она очень любила Мишку, возилась с ним, как со своим внучком, и Арина всегда была спокойна за ребенка. Ей казалось, что Мила его балует и немного перекармливает, но спорить с няней было невозможно: мальчик растет, ему нужно хорошо кушать, вот и все, чего можно было добиться в этом смысле от няни.
Арина отправилась на кухню варить себе кофе. Что-то она должна была вспомнить, вспомнить важное, что дала себе команду припомнить еще с вечера.
Ее мысли тут же метнулись к сыну. Мишка уже давно умел стоять в кроватке, ловко ползал по ковру, почему и держать его приходилось в манеже. Ходил он пока что плоховато, но, держась за руку, выдавал очень даже резвый танец спотыкаш.
Арина с трудом удерживала себя от того, чтобы не ворваться в детскую, не схватить свое сонное чудо и не затискать его.
Мишка совсем не был на нее похож — немчура немчурой: большие серые глаза, светлые волосы, толстенькие кулачки, толстопятенькие ножки. Ползая по ковру, Мишка рычал:
— Ру-ру-ру.
Ему нравилось озвучивать свои движения.
Ресницы у него были длинные, светлые, бровки уже в год имели рисунок и характер. У него уже даже наблюдался профиль.
Ел Мишка хорошо, но в еде был привередлив и овощные подкормки ел с большими уговорами: любил сладкие ванильные кашки, гурманские пюрешечки.
Неужели она сегодня сама будет кормить его завтраком! За едой Мишка шутил: ловко пулял в нее пюрешкой из ложечки и смеялся. Сам он во время еды пачкался весь с головы и до ног, пуская пузыри из пюре. Арина смеялась вместе с ним — ей вовсе не хотелось вырастить ребенка без чувства юмора.
Она обожала сына и гордилась им.
Отцом Мишки был случайный для нее человек — молодой и симпатичный парень из Германии, где она гостила два года назад у своих родственников. Вернувшись в Москву, Арина поняла, что ждет ребенка, и очень обрадовалась этому. Квартира у нее на тот момент была, машина тоже.
Приняв решение рожать, Арина поставила парня в известность через свою родню. Ганс хотел жениться на ней, но она его совершенно не любила, жить в Германии не собиралась, от помощи отказывалась. Он рвался в Москву посмотреть на сына, но этого ей пока тоже не хотелось — это был ее, и только ее ребенок.
Ей было уже двадцать восемь, замужество перед ней не маячило, карьера складывалась как нельзя лучше. Ганс был не то чтобы простоват для нее, но стал бы в ее жизни пришельцем — их миры не совпадали, не соответствовали. С другой стороны, она была единственной дочкой в своей семье. К двадцати восьми родители прямо-таки замучили ее просьбами «родить внука».
В общем, папа у Мишки на самом деле был, да и мама была такая, что каждому дитятке бы по такой маме — и горя бы эти детки не знали.
Нежность переполняла Арину. Она вспомнила, как укачивала Мишку на руках, когда он был поменьше, и малыш тяжелел, засыпая. Он вечно куда-то упрямо стремился. Уже в год был таким крепышом, что таскал по квартире кухонные табуретки, двигал мебель, — маленький медвежонок.
Ее мысли лениво перескочили от сына ко вчерашнему дню, длинному дню с вереницей клиентов, переговоров, продаж.
И тут — трринк! — щелкнуло.
Вика.
Вчера после закрытия Вика попросила ее отойти с ней на минутку и поговорить.
Вот об этом разговоре ей и нужно было кое-что сообщить Василию Иванычу — сообщить не по телефону, а приватно, чтобы не подставить Вичку, хорошую и смелую девчонку, и чтобы все же помочь найти тех, кто напал на Жанну, на замечательную, славную, умную Жанночку.
Арина завязала себе на память узелок.
Она подумала о Жанне, с которой бок о бок проработала в магазине уже семь лет.
Жанна была артисткой своего дела.
Если Жанна говорила с кем-то из посетителей, можно было расслабиться и просто наслаждаться зрелищем.
Она почти никогда не брала никого из их посетителей «на слабо». Все происходило иначе.
Жанна поправляла рукой свою роскошную светлую гривку, выпрямлялась, улыбалась, спрашивала «что дама желает» в самых нежных выражениях и говорила:
— Давайте посмотрим другие варианты. Вот, например, этот хронометр.
Через десять минут завороженный посетитель сидел за столиком и решал, что ему предпочесть — вот это или вот это.
— А что бы вы мне посоветовали? Вы сами? — спрашивали обычно Жанну. — А что вы думаете об этих часах? А об этих?
Жанна советовала — не ту марку, где пару раз отваливались стрелки, и совсем не ту, что пестрела рекламами на огромных щитах повсюду в центре города. Она советовала то, что подходило, должно было действительно подойти к характеру человека, то, что было хорошо сделано.
К ней приводили друзей. Ее спрашивали:
— Когда мне снова прийти, чтобы здесь были именно вы?
И так все семь лет подряд, ни одной серьезной ошибки, ни одного случая недовольства — а люди к ним приходили всякие.
Сколько людей пришло к ним с деньгами в эти праздники потому, что Жанна так хорошо рассказывала об украшениях целый год до этого? Сколько они продали даже без нее, но просто потому, что она работала в этом магазине?
Надо поговорить об этом — с девчонками и с Михаилами.
Арина завязала себе на память еще один узелок. Вот две вещи, которые она сегодня обязательно сделает в свою смену: решит что-нибудь с помощью для Жанны и лично переговорит с Василием Иванычем о том, что ей рассказала Вика.
Арина когда-то поговорила с Мишей Маленьким, и он согласился доплачивать Жанне за оформление витрин.
Когда съемная квартира Жанны вдруг сильно подорожала, и театральная дама-хозяйка, живущая в Праге, резко подняла арендную плату, Арина опять поговорила об этом с Мишей Маленьким, и они прибавили ей к зарплате эту самую разницу на постоянной основе — потому что Арина знала, как Жанна привыкла к своему обиталищу и как ей будет жаль оттуда уезжать.
Арина знала, что Жанна всегда подставит свое плечо, случись что-нибудь в магазине. Теперь настала ее очередь подставить плечо Жанне.
Арина не успела допить кофе, как услышала звонкий победный крик своего ребенка и тут же ласковый голос няни. Это означало, что Мишка проснулся. Стоит в кроватке, держась за перекладину, кричит на своем языке утренние боевые кличи и ждет ее. Она помчалась в детскую, к своему сероглазенькому, сладкому счастью в пижамке с цыплятами.
Василий Иваныч рано утром сидел в кабинете оперуполномоченного Сонных, и они обсуждали результаты экспертизы.
Результаты ее заключались в следующем: почерк в предсмертной записке Тамары и почерк в ее записной книжке были идентичными, но графологи сказали, что записка написана в состоянии ужаса, страха, — буквы и строчки неровные, рука явно тряслась.
Им не удалось найти в квартире тетрадку, из которой Тамара могла бы вырвать лист для своей предсмертной записки. Тем не менее лист был чист, не измят, с отпечатками только пальцев Тамары. Значит, недавно он был в тетрадке, которую кто-то принес в квартиру, а потом вынес из нее.
И ручку, которой записка была написана, они тоже не нашли — с тонким гелевым стержнем черного цвета. У Тамары в квартире имелся замасленный блокнотик, огрызки карандашей и самая обыкновенная пластиковая ручка синего цвета, с синим стерженьком — там же у телефона, где и блокнот.
