отец за накрытым столом, поднимая первый бокал вина. – Ты представить не можешь, как я рад!
– Мне и самому кажется, что это неправда, – отвечал гость сквозь свою жесткую усмешку (не позволяя ей, при этом, появится в глазах).
Гость много пил и ел, но не пьянел, и насытиться тоже никак не мог. Отец же напротив, расчувствовавшись, захмелел быстро и сильно. Он без перебоя обнимал старого друга и твердил одно и то же:
– Как же я рад, что ты жив!
Но тот по-прежнему лишь криво усмехался и почти ничего не отвечал на слова отца.
– Возможно, я умер уже не раз, – сказал он только однажды.
После этого, еще раз выпив, он стал, наконец, рассказывать об ужасах плена. С такими подробностями, что отец быстро удалил Анну из-за стола. Но перебивать товарища при этом он не стал – слишком многое тот пережил, чтобы кто-то имел право, даже вежливо, пробовать заткнуть ему рот.
Принимая тарелку с очередной добавкой, гость сказал:
– У нас есть незаконченное дело, Антонио. Надеюсь, ты помнишь.
– Конечно! – с жаром, но опасливым шепотом, чтобы не услышала возившаяся на кухне Анна, ответил Моредо. – Конечно, Рауль, я помню. Но Анна… Не при ней… Это не здесь.
Других свидетелей у этого разговора не было, сын Андреас был занят в это время пекарне.
– Разумеется, – согласился Пако, в очередной раз усмехнувшись. – Пускай ее папочка останется для нее ангелом. Ничем не запятнавшим белоснежный пух своих чертовых крыльев.
Анне было страшно интересно, о чем говорит отец со своим бывшим сослуживцем, но подслушивать она постеснялась. Они к тому же вдруг решили куда-то прогуляться – оставив ее убирать остатки застолья.
Через полчаса ходьбы (Антонио, не смотря на протез и опьянение, шагал довольно споро) бывшие солдаты и полицейские пришли к разрушенной мельнице, на пригорке недалеко от города.
Антонио полез в развалины, а Пако, не предлагая помощи, стоял и курил, смотря на старого товарища своими зло прищуренными, волчьими глазами.
Наконец, Антонио, справившись с тяжелыми камнями, выудил из развалин ящик из-под патронов.
Моредо поставил его на траву возле остатков мельничной стены и отступил на шаг назад.
– Вот, Рауль. Забирай.
Носком сапога Пако легонько пнул по ящику.
– Там все? – задал он вопрос.
– Я бы не тронул ни единого сольдо, – оправдываясь, сказал Антонио, – но после войны было слишком трудно. Двое детей… Я потратил немного на то, чтобы встать на ноги. Но все остальное – тут. В целости и сохранности. И ты можешь все это забрать себе! Я не хочу больше прикасаться ни к этим деньгами, ни к этим вещам.
– Ты удивишься, – неожиданно ответил Рауль, – но мне они тоже не нужны. Я не верну назад потерянные годы. Помнишь Америку, в которую я все хотел отчалить? Сначала мне не давала сбежать из тюрьмы чертова простреленная нога. Как вспомню, так хочется снова выпустить пару пуль по той маленькой мадридской суке…
Не сразу, но Антонио понял, что так Рауль говорит о девочке из квартиры. Моредо сжал зубы до бегающих желваков и молча уставился на траву под ногами.
– И по остальным этим тварям тоже, – продолжил Пако. – Потом не было случая. Потом фронт и плен. И вот когда пришла, наконец, свобода… У меня не осталось времени, чтобы ей насладиться. Так говорят врачи. Болезнь, которые грызет изнутри все, из чего я состою, доконает меня через пару лет. Может быть через три-четыре.
– Мне очень жаль! – искренне воскликнул Моредо, впервые услышавший эту новость.
– В общем, остаток дней я хочу провести так же, как жил ты. У домашнего очага, в кругу семьи. Чтобы жена подавала мне газету, а дочь помогала накрывать на стол. Семья это прекрасно, правда? Только где ее взять?
Антонио просветлел:
– Жениться? Вот это дело! Конечно!
– Правильно, мой друг. И я хочу, чтобы ты мне в этом помог, – Рауль присел на корточки и положил руку на ящик. – Это и станет единовременной уплатой всего твоего передо мной долга.
– Да о чем ты говоришь! – засиял Моредо. – Конечно! Я сделаю все, что в моих силах!
– Ну, вот и прекрасно, – буркнул Рауль.
– Я знаю в этом городе всех вдовушек, – заговорил скороговоркой хмельной Антонио, – после войны их много. И я знаю всех. Есть вполне аппетитные. И засидевшихся в девках тоже полно, дружище. Война…
– Нет, нет, – остановил Антонио товарищ. – Не спеши. Я уже знаю, кто мне нужен. Совершенно точно.
– Здорово! – обрадовался Моредо. – Это все упрощает. Но когда ты успел, прощелыга? Ты же первый день в городе…
– Верно. И твоя дочь меня полностью устраивает.
Рауль сделал затяжку из почти догоревшего в его пальцах окурка.
– Какая? – расхохотался Антонио. – У меня кроме Анны никого нет. Может ты спутал с Маргаритой? Это соседка, но признаюсь, ее бы я не рекомендовал и злейшему врагу – совершенно несносная баба…
– Нет, я говорю именно об Анне. Я бы хотел взять в жены ее.
– Что за шутки?
– Это не шутки. Это твоя плата за долг. Сколько ей лет?
– Восемнадцать…
Рауль поднялся и выпустил изо рта облачко дыма, глядя поверх стены мельницы, куда-то вдаль, в небо.
– На год больше, чем было Катарине, – произнес он, – когда я попал в плен.
Пако бросил окурок на землю и затоптал его сапогом.
– Ты знаешь, что с ней произошло, Антонио? Она умерла от голода. Подохла, как брошенная хозяевами собака. Я узнавал. Одной десятитысячной этих сокровищ хватило бы, чтобы она осталась жива.
– Боже мой… Мне очень жаль! – искренне воскликнул Антонио. – Но откуда я мог знать? Если бы я знал, я бы обязательно ей помог!
– Ты мог найти меня.
– Я искал! Клянусь тебе! Я потому и оставил ту записку, по которой ты меня нашел.
– Записку? – Рауль недоверчиво склонил голову. – О чем ты говоришь?
– Я забрал саквояж, но оставил тебе записку, где меня искать. Разве ты не…
Рауль, улыбнувшись, пнул траву под ногами. Потом рассмеялся. Потом захохотал на полную. Антонио смотрел на товарища с испугом.
– Ты думаешь, я в это поверю? Я нашел тебя только потому, что запомнил адрес, когда после суда отправлял за тебя письмо.
– Честное слово, Рауль! – Антонио прижал руку к сердцу. – Так и было! Может ты невнимательно смотрел?
Пако взял Моредо за плечи и притянул к себе. Прожигая его насквозь своими едкими глазами, он произнес:
– Меня там не было вообще. Но мне удалось отправить из плена весточку. Катарина приходила забрать клад.
Остолбеневший Антонио застыл в жестких руках Рауля.
– И она ничего не нашла. Ты забрал все себе,
