— Что ж ты с концерта сбегаешь, а? — весело поинтересовался мужской голос. — Взял и наплевал на культуру. Нехорошо. Сам-то я, конечно, редко в театр выбираюсь, но всегда до конца сижу.
— Рад за вас, — сквозь зубы ответил я. Я уже догадался, кто это.
— Ага, — жизнерадостно продолжал мой собеседник. — Только я больше драматические постановки люблю. Островский там, Чехов. Потом еще вот этот, как его? «Трамвай желание» написал, фамилия из головы вылетела. Короче, в таком духе. Оперы-то, они, конечно, поскучнее будут. Заведут волынку: «О, дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить!» — эту фразу мой собеседник пропел фальшивя. — Дай свободу, как же! — злорадно возразил он. — Тебе дашь, а ты опять воровать будешь!
— Что вы хотите от меня, Валентин Сергеевич? — спросил я, стараясь не выдавать голосом нахлынувшие на меня эмоции.
— А ты приезжай ко мне и узнаешь, — гостеприимно предложил Лихачев. — А то по телефону долго рассказывать. У меня как раз спектакль один идет, очень даже драматический. Вместе поглядим. Дуй прямо сейчас, а то не успеешь. Уже самое интересное началось.
— Вам нравится играть с людьми в кошки-мышки, правда? — холодно осведомился я.
— Еще как! — не задумываясь, ответил он. — А тебе нет, что ли?
— Представьте себе, нет.
— Это потому, что я — кошка, а ты — мышка, — с удовольствием объяснил он. — А если бы наоборот, тебе бы тоже нравилось. Давай, давай, гони быстрее, а то обижусь.
Я залез на водительское место и посмотрел на Настю.
— Что-то случилось? — спросила она обеспокоенно. — У вас сразу лицо переменилось.
— Извините, но с вечными ценностями придется подождать. Наша прогулка переносится. Надеюсь, что до завтра, — прибавил я хмуро. — Это не от меня зависит, а от одного приятеля, который только что звонил. Он просит, чтобы я приехал, и мой визит к нему может затянуться.
— Затянуться на сутки? — удивленно переспросила она.
— Может быть, и дольше. Я вам перезвоню, как только освобожусь.
— Хорошо, я буду ждать. Только лучше сделать это хотя бы до конца следующей недели, ладно? А то я потом уеду в Москву. Меня в деканате отпустили, чтобы я могла поработать над курсовой в Ленинской библиотеке.
— В таком случае я прилечу к вам в Москву. Там мы и в Большой театр сходим, и побродим среди памятников архитектуры. Где вы остановитесь?
— Я еще не знаю. Вообще-то у меня там подруга живет, но я с ней пока не созванивалась.
— Постойте, — перебил я, — у вас ведь нет мобильного телефона?
— А зачем мне? Я вполне обхожусь домашним.
— Как же я отыщу вас в Москве?! Я подарю вам мобильник. Только, пожалуйста, не отказывайтесь. Это не для вас, это для меня!
— Ну, хорошо, — согласилась она. — Спасибо.
Я отвез ее домой и сразу позвонил Виктору.
— Меня Лихачев вызвал. Прямо сейчас. Кстати, он знает наши секретные номера.
— Во как? — удивился Виктор. — Зачем же ты ему понадобился? Мог бы и с меня начать.
— Готов уступить свою очередь, — нервно хмыкнул я.
— Я подожду, — покладисто заметил Виктор. Он помолчал, размышляя: — Думаешь, закроет?
— Думаю, может, — ответил я, стараясь говорить ему в тон.
— Страшно? — спросил он с любопытством.
— Есть немного, — признался я.
— Да ладно, брось, — посоветовал он. — Подумаешь! До свадьбы выйдешь. Плохо, конечно, если тебя посадят. Скучно. Я к тебе только-только привыкать начал.
— Глупая шутка, — заметил я.
— А я вообще не умный, — отозвался он. — Да и чувства юмора у меня нет.
4На проходной в налоговой полиции меня уже дожидался прилизанный помощник Лихачева. Он поздоровался со мной холодно, без тени былого дружелюбия, даже не протянув мне руки, хотя еще месяца не прошло с тех пор, как он при встречах раскрывал мне объятия. Я понял, что в нашей дружбе с генералом произошли некоторые изменения. Челядь — лучший барометр начальственного настроения.
Следуя за ним по извилистым коридорам, я старался угадать, какую еще ловушку приготовит мне изобретательный генерал. Я надеялся, что мой арест не включен в сегодняшнюю программу. Для столь артистичного специалиста по вытягиванию жил, каким являлся Лихачев, это было бы слишком топорно. Чтобы унять предательскую дрожь, я закурил.
— Здесь не курят, — строго сообщил помощник, не поворачивая головы.
Я мысленно охарактеризовал его половую принадлежность как нетрадиционную, загасил сигарету об угол подоконника и, не найдя, куда ее выбросить, сунул назад в пачку. Мы вошли в крыло, занимаемое Лихачевым, но до генеральской приемной не добрались. Помощник остановился и открыл неприметную дверь, пропуская меня вперед. Я выдохнул, как перед прыжком в воду, и шагнул внутрь. Помощник остался снаружи.
В полутемной комнате без окон практически не было мебели: лишь стол да пара стульев. Лихачев, по-домашнему, в рубашке и пуловере, в полном одиночестве увлеченно смотрел телевизор. Он обернулся ко мне, приложил палец к губам, призывая к молчанию, и указал на стул рядом с собой. Я бросил взгляд на экран и медленно сел.
На экране я увидел главного бухгалтера нашего холдинга, Марину Сергеевну Кабанкову, которую допрашивал майор Тухватуллин. Я почему-то сразу, без всяких сомнений понял, что это именно Кабанкова и именно в кабинете Тухватуллина, хотя черно-белое изображение искажало ее внешность, а майор и вовсе виднелся фрагментарно. Установленная за его спиной под потолком камера захватывала лишь его плечи да затылок. Указательным пальцем майор сучил по клавишам компьютера, повторяя вслух текст, чтобы не сбиться.
«То есть — эти векселя являлись по сути фиктивными. Фиктивными. И все имущество с азотного завода переводилось на фирмы Храповицкого незаконно. Незаконно». Точка.
Он прервался и, подняв голову, посмотрел на Кабан-кову в ожидании комментариев. Но та лишь мелко, как курица, кивала, выражая полное согласие.
— Ну вот, — откидываясь на стуле, с облегчением произнес майор. — Хоть с азотным заводом, похоже, разобрались. Вы мне только потом в моем блокноте схемку начертите по этим векселям, чтобы я начальству мог наглядно растолковать, что там к чему. А то уж больно хитро у них наверчено. Записать-то я записал, а до конца еще не уловил. Лады?
— Да я прямо сейчас могу, — предложила Кабанкова, хватая ручку. — Где чертить?
— Подождет, — снисходительно успокоил ее Тухва-туллин. — Когда протокол допроса подписывать будем, тогда уж все и подобьем. Вы ведь мне что-то еще рассказать хотели?
Кабанкова подалась вперед и заговорщицки заулыбалась.
— Нашла я все-таки номер счета, про который вы вчера спрашивали, — не без гордости доложила она. — Полночи в своих бумагах рылась, но отыскала.
— Это хорошо, — рассеянно похвалил майор. — Только мы с вами вчера много про какие счета говорили. Я, если честно, и не помню, какой из них вы в виду имеете.
— Ну, как же! Вы еще интересовались, открывал ли он своим любовницам счета за границей? Храповицкий-то.
— А, вы вон про что! Да это я просто так спросил, без задней мысли. Что-то мне вдруг вчера интересно стало, чисто по-человечески.
— Можно закурить? — шепотом спросил я генерала.
— Кури на здоровье, — пожал он плечами. — Только меня угости, а то я сигареты в своем кабинете оставил.
Когда я начал работать в холдинге, Кабанкова уже была главным бухгалтером и входила в узкий круг приближенных, поскольку считалась хорошим специалистом, к тому же обладала крепкими связями в налоговой инспекции. Мне не нравилась угодливость, которую она демонстрировала руководству, и грубость, с которой она обращалась с подчиненными. Меня забавляла ее манера одеваться: не по годам открыто, не по должности ярко и не по фигуре тесно. Но в целом я относился к ней уважительно и, хотя однажды видел ее растерянность во время обыска, все же не мог представить, что животный страх способен в одно мгновенье превратить властную, самолюбивую, неглупую женщину в трясущийся студень.
— Нет, раз уж я пообещала, то обязательно сделаю, — внушала Кабанкова майору, поедая его преданным взглядом. — Такой уж у меня характер. Больше всего ценю в людях надежность и порядочность, — она достала из сумки сложенный вдвое листок и протянула через стол Тухватуллину. — Мне выписки с ее счета недавно в руки попали, ну я и сохранила на всякий случай. Как в воду глядела! Вот имя, фамилия, название банка, а вот номера. Тут для долларов, а тут для швейцарских франков. Это он ей открыл, когда в Женеву возил в прошлом году.
— Что-то я не пойму, на каком языке тут написано, — пожаловался Тухватуллин, крутя бумажку в руках. Он явно не был полиглотом. — На швейцарском, что ли? Ольга вижу, а фамилию не разберу. Это, значит, какая же Ольга? Которой он дом строил?
— Да нет, — поправила Кабанова. — Дом он Марине Березкиной строил. А это другая, Ольга. Сухарева.
