ли ему об этом рассказывать? И наверное, решила, что стоит, потому что продолжила: – Как будто мы с ней приятельницы. Сегодня платила она, а завтра позволяла рассчитаться мне. И все это время, за кофе и сладостями, мы были с ней словно настоящие подруги.
Комиссар торопливо прикидывал в уме: пятнадцать дней в месяц, каждый раз по пять или шесть евро, итого – семьдесят пять евро. Хм, к венецианской алчности, так точно подмеченной его матушкой, стоило бы добавить хитрость…
– Потом, в конце месяца, синьора отдавала мне все назад, советовала купить себе сапожки или послать деньги матери.
Беата улыбнулась этим воспоминаниям. А Брунетти, переварив услышанное, спросил:
– Куда еще вы ходили вместе?
– Иногда на рынок Риальто. Или просто разглядывали витрины и обсуждали выставленные в них товары. Или я сопровождала синьору к ее лечащему врачу, а однажды – на прием к окулисту.
– Когда начались эти перемены, вы всполошились? – спросил Брунетти.
Раздумывая над ответом, молодая женщина теребила полотенце.
– Нет, пожалуй, ведь это происходило так медленно! Время от времени, и то одно, то другое…
– Синьорина, не могли бы вы привести пример?
– Синьора перестала брать меня с собой в кабинет к доктору, как раньше, и в аптеку стала ходить без меня, хотя она находится в Каннареджо. Хозяйка просит выйти из комнаты, когда собирается позвонить по телефону, не позволяет следить за тем, принимает ли она вовремя лекарства. – Сиделка помолчала, давая Брунетти возможность сделать комментарий, однако его не последовало. – Думаю, ей неловко, потому что подергивания становятся все сильнее, и иногда она путает события.
Беата метнула в комиссара быстрый взгляд и передернула плечами, словно стряхивая заботы.
– Мы с ней и теперь ходим пить кофе, но не так, как раньше. Синьора всегда платит сама. Я предлагаю, настаиваю, но она отказывается, и удовольствие уже не то, ведь мы будто бы уже и не подруги. Она всегда padrona [57], и это неприятно, ведь раньше мы с ней болтали по-приятельски… – Фраза повисла в воздухе, и через некоторое время, даже не пытаясь скрыть грусть, Беата сказала: – Наверное, она забыла, что мы с ней успели подружиться.
Брунетти испугался, что она сейчас заплачет, поэтому резко спросил:
– Вам известно что-нибудь о купонах?
– О каких купонах? – переспросила молодая женщина.
– Из аптеки. На покупку косметики.
Ее удивление было очевидно. Беата посмотрела мимо комиссара, словно там, в коридоре, можно было разглядеть в увеличительное стекло события прошлого.
– Так вот это откуда, – проговорила она.
– Купоны? – уточнил Брунетти.
– Нет. То, что она мне подарила. Летом, вскоре после моего дня рождения, синьора принесла домой пакет с помадами, кремами для лица и маслом для ванны и подарила все это мне.
На ее лицо вернулась улыбка.
– Несмотря на то что она уже сделала мне подарок – золотую цепочку с крестиком. Следующим летом я отдам ее своей матери, когда, как обычно, поеду домой.
– Выходит, косметика – это был как бы дополнительный подарок?
– Да. Синьора сказала, что ей все это тоже подарили. Я хочу взять косметику с собой, на родину. – Глаза молодой женщины слегка затуманились. – Здесь она мне все равно ни к чему.
– Можно взглянуть на нее? – попросил Брунетти.
– Что?
– Не могли бы вы показать мне эту косметику?
– Но она же у меня в комнате! – воскликнула Беата с таким выражением, словно комиссар предложил ей что-то непристойное.
– Пожалуйста, принесите ее сюда. Хотелось бы на нее посмотреть. – Взгляд у женщины был такой встревоженный, что Брунетти вынужден был пояснить: – Это может помочь синьоре.
Беата кивнула и прошла в комнату на другой стороне коридора.
Вскоре она вернулась с оранжевым фирменным пакетом в руке. Hermès, ни много ни мало… Брунетти, естественно, решил, что и косметика той же фирмы, но, увидев выражение его лица, Беата сказала:
– Нет, синьоре. Хозяйка переложила косметику в этот пакет, зная, что он мне очень нравится.
Она поставила пакет на один из многочисленных массивных комодов тут же, в коридоре, и стала вынимать предметы по одному. Четыре помады, бутылочка с маслом для ванны, еще одно масло, маленькая коробочка с кремом для лица и три тюбика с какими-то fondo tintа [58].
– Синьора отдала вам косметику прошлым летом и вы до сих пор ее не использовали? – спросил Брунетти.
– Нет, синьоре. Лучше следующим летом я отвезу ее домой и подарю матери и сестре. У них никогда не было такой хорошей косметики. – И сиделка посмотрела на все эти тюбики и коробочки с таким вожделением и чуть ли не с благоговейным трепетом, словно они таили в себе всю роскошь и богатство Запада.
– Спасибо, синьорина Беата, – произнес Брунетти. – Скажите, а не приносила ли синьора домой еще что-то вроде этого?
– Думаю, приносила, но это было в начале лета. А потом – точно нет.
– Это произошло уже после того, как она перестала просить вас ежедневно ее сопровождать?
– Откуда вы знаете?
– Это всего лишь догадка, – легко отозвался Брунетти.
Дверь хозяйской комнаты открылась, и в коридор вышла Гриффони. Послав с порога прощальный воздушный поцелуй синьоре Гаспарини, она направилась к ним. Клаудиа сказала Беате:
– Синьора просила, чтобы вы принесли ей чаю.
Молодая женщина хотела было присесть в полупоклоне, но вовремя спохватилась.
– Да, конечно! – проговорила она и удалилась в сторону кухни.
– Как у тебя это получается? – спросил Брунетти, подразумевая, естественно, все эти воздушные поцелуи незнакомым старушкам.
И Гриффони прекрасно его поняла.
– Я всего лишь слушаю. И спрашиваю. И задаю уточняющие вопросы.
Взгляд ее упал на тюбики и бутылочки, выстроенные в ряд на комоде, – совсем как те вещи, что они извлекли из ящика синьора Гаспарини. Клаудиа взяла коробочку с кремом и аккуратно, чтобы не помять, отогнула картонный клапан. Все так же бережно извлекла бледно-голубой тюбик и прочла надпись на этикетке.
– Я уже видела такой недели две назад. Здесь сто пятьдесят граммов, стоимость – девяносто семь евро.
Она положила тюбик в упаковку и закрыла клапан. Поочередно открыла все помады, демонстрируя Брунетти, что все они неиспользованные.
– Надо сказать племянникам в Неаполе, чтобы завязывали со своей коммерцией. Зачем торговать наркотиками, когда можно продавать вот это?
Брунетти промолчал. О родственниках Гриффони вспоминала редко, и ему не хотелось быть назойливым. Но маркетолог из нее получился бы что надо.
– Что интересного? – спросил он.
– Синьора рассказала мне немного о своей юности. – Клаудиа стала перекладывать тюбики и коробочки обратно в пакет, устанавливая их на донышке строго вертикально. Один все же задержался у нее в руке. – Я спросила, в чем ее секрет – благодаря чему она выглядит так молодо?
Клаудиа умолкла и посмотрела на Брунетти, словно спрашивая: «Ну неужели тебе не интересно, что она ответила?»
– И в чем же он?
– Держаться подальше от докторов и пользоваться лучшей косметикой, – сказала Гриффони, помахивая тюбиком.
– Значит, синьора Гаспарини заплатила за все эти средства? – спросил Брунетти.
– Да. Она уже начала мне объяснять, что, оказывается, есть прекрасный способ сэкономить на таких покупках, но вдруг зажала рот рукой и сказала, что это, мол, секрет, который никому нельзя рассказывать.
– А ты ей что?
Из кухни вышла Беата с подносом, на котором стояла единственная чашка с чаем и лежали три сладких печеньица на тарелке. Брунетти поспешил открыть для нее дверь и вошел следом.
Когда хозяйка дома подняла на него глаза, комиссар произнес:
– Синьора, благодарю вас за помощь. Надеюсь, мы не слишком утомили вас расспросами.
– Что вы, нет, – ответила синьора Гаспарини с неуверенной улыбкой. – Прошу вас, передайте при встрече привет моему племяннику. И не могли бы вы попросить его мне перезвонить?
Она потянулась за чашкой, которую подала ей Беата. Снова посмотрела вверх, на Брунетти, и улыбнулась:
– Ваша спутница очаровательна.
– Полностью с вами согласен, – сказал комиссар и вышел из комнаты, предупредительно закрыв за собой дверь.
Гриффони ожидала его
