– Сиреневым? – быстро переспросил Бричкин. – Таким задушили Рамзеса!
Мария Николаевна Муромцева разразилась рыданиями.
–Барышня, душечка, Мария Николаевна, – бросилась к ней горничная Глаша, – не убивайтесь. Все разъяснится. Не может быть грек сумасшедшим, он в целости и сохранности довез вас до дому, никак вас не обижал, правда?
– Пра-а-а-в-в-д-а-а-а, –всхлипывала на ее плече Мура. – Сегодня столько несчастий... И Рамзес погиб, и родителей Степана жалко, и банкира убили...
–Какого банкира? – всполошились Бричкин и доктор Коровкин. Барышня плакала.
– И я, старый болван, – всплеснул руками Вирхов, – терзаю девушку расспросами, забыв, что сегодня она стала свидетельницей ужасного зрелища. Простите дурака великодушно...
– А где убили банкира? И кто? –Доктор Коровкин очень хотел, чтобы виновником был Васька-Кот, тогда уж убийца Ульяны Сохаткиной виселицы не миновать.
– Ведется расследование.
После рассказа о дневном событии Вирхов обратился к Бричкину, проявившему беспокойство при упоминании имени погибшего банкира:
– Имя Магнус вам что-то говорит?
Бричкин замялся.
– Лично я с покойным не встречался. Но в газетках его имя мелькало. Причем в самых неподходящих местах.
– Выражайтесь яснее, прошу вас. – Утомленный Вирхов уже не имел сил для расспросов.
– В фельетонных колонках встречал, очень забавно выражался господин Магнус о старце Зосиме, блистал остроумием, Достоевского цитировал.
– Зачем это баловство ему было нужно? – изумился Вирхов.
– Темперамент, страсть. Очень острый человек. Обо всем желал свое мнение высказать. Смею заметить, о старце Зосиме в печати высказывались и Павлов, и Витте, и Брюсов, и отец Онуфрий, и господин Рерих, и еще многие другие. Даже под псевдонимами.
– Погодите, погодите, – остановил его Вирхов, – а что это они все в литературу ударились?
– Скрытая полемика, – понизив голос, ответил Бричкин. – На церковную жизнь покушаются, ведут подрывную деятельность.
– Достоевского цитировал и господин Фрахтенберг. – Мура перестала плакать. – Что из этого? Модная тема.
– Помнится, и я с ним в «Аквариуме» рассуждал о провонявшем старце, – потер подбородок доктор.
– Нашли место для богохульства, –осуждающе заметил Вирхов. – Однако ваши сообщения требуют некоторого раздумья. Значит, и покойный отец Онуфрий, и покойный Магнус говорили о старце Зосиме. И оба погибли. О готовящихся покушениях на Витте только ленивый не знает. Если эго не случайно, то следующим погибнет господин Фрахтенберг. Или вы, Клим Кириллович, если вы выступали в газете на эту тему, даже под псевдонимом...
– Вольно ж вам шутить, господин Вирхов, – перекрестилась Глаша, убирая со стола самовар.
– Может быть, господин Фрахтенберг о чем-то догадывается? – не обращая внимания на ворчание горничной, продолжил размышлять вслух следователь. – Или ощущает нависшую над ним угрозу? Придется срочно мчаться к Фрахтенбергу...
– А господин Глинский был на отпевании Степана Студенцова? – неожиданно поднял голову доктор.
– Был, – ответила Мура, – он, похоже, испугался еще больше, чем я.
– Жаль, не успел с ним побеседовать, визит высокого начальства помешал, – заметил Вирхов.
– Но он исчез еще раньше, – припомнила Мура.
– Вот-вот, а не арестовать ли Глинского? – предложил доктор. – После взрыва в Воздухоплавательном парке он скрылся в Бологом. Стоило ему вернуться в город – еще один наглый взрыв, опять в его присутствии.
Веки Вирхова слипались, он чувствовал, что если сейчас же не встанет и не ринется куда-нибудь, то свалится со стула и заснет мертвецким сном. Он с превеликим трудом собрал последние силы и поднялся, но не успел сделать и шага, как раздался звонок в дверь.
– Кто это? – Вирхов потянулся за револьвером.
– Думаю, обезумевший от страсти Эрос, – насмешливо пробормотал доктор и с удовлетворением отметил недовольную гримаску Муры.
Клим Кириллович ошибся.
– Извините, простите, – закричал с порога юный кандидат на судебные должности Тернов, – но утерпеть не мог. Срочное сообщение.
– Нехорошо врываться в приличный дом посреди ночи, – осадил своего ученика Вирхов.
– Светло как днем, – оправдывался Тернов, – и все равно никто не спит. В суде мне сказали, что вы сюда отправились, вот и счел долгом...
Вирхов снова присел на стул.
– Ладно, ладно... Докладывайте.
– Вырисовывается прелюбопытная картина. – Тернов старался говорить медленно. – После осмотра номера господина Ханопулоса, о чем я вам, Карл Иваныч, уже докладывал по телефону, решил я осмотреть и квартиру господина Оттона, она ведь рядом, в том же Дмитровском переулке. Вместе с дежурившим агентом мы проникли туда.
– Надеюсь, обошлось без взлома? – Вирхов нахмурился.
–Самым мирным путем, – похвастался Тернов. – Удалось уломать горничную. И что же мы там обнаружили?
– Кота Василия? –Вирхов не проявлял никакого интереса к захлебывающемуся словами помощнику.
Мура насторожилась:
– А разве у господина Оттона есть кот?
– Есть, есть, – поспешно ответил Вирхов, – здоровенный, черный котяра.
– В белых носочках и галстучке? – с надеждой спросила Мура.
– Кота я не видел. – Тернов нетерпеливо мотнул головой, как бы отмахиваясь от навязчивой мухи. – Господин Оттон не масон!
– Ну и что? – Вирхов пожал плечами.
– Как что? Как что? – едва ли не плачущим голосом тянул свое Тернов. – Тогда неясно, зачем он хранил в своем доме фартук, мастерок и молоток.
– Частный гражданин имеет право хранить дома, что хочет, – поддержал следователя доктор.
– А я так не думаю. – Павел Миронович с вызовом обернулся к непрошеному защитнику. – И готов свою позицию обосновать. Я нашел путь к сердцу горничной господина Оттона! Она рассказала, что господин Оттон собственноручно вынимал кирпичи из стены в своей спальне и затем отверстие замуровывал.
– Ну и что? – тупо повторил Вирхов.
– Тайник! Спрятал свидетельства преступной деятельности: детали адской машинки, динамит. А сам скрылся.
– Да, – Вирхов напрягся, – Прынникова намекала, что Оттон скрытый социалист.
– А может, Оттон убил господина Магнуса, потому что тот поймал его на банковских махинациях? – ужаснулась Мура. – Оба работают в банке Вавельберга!
– А Степан Студенцов? Он в банке не работал, как и отец Онуфрий, – возразил доктор.
В гостиной повисло напряженное молчание, сменившееся немым вопросом во взорах. В гулкой тишине из прихожей, дверь в которую не закрыл беспутный Тернов, явно слышался скрежет проворачиваемого в замочной скважине ключа. Следователь достал револьвер.
– Эрос безумный с отмычкой крадется к богине, – шепнул доктор.
В прихожей раздались уверенные шаги, плотная зеленая портьера на дверях вспучилась, и на пороге появилась массивная фигура профессора Муромцева с двумя тяжеленными чемоданами в руках.
– Что здесь, черт возьми, происходит? – Из освещенной прихожей профессор с удивлением смотрел на застывшего перед ним Вирхова с револьвером в руке.
– Папа! Папочка! Как хорошо, что ты приехал! – Мария Николаевна промчалась мимо следователя и бросилась на шею отцу. – Как нам тебя не хватало! – Она тормошила отца, вела в гостиную, без умолку тараторила: – Почему ты не прислал телеграмму?
– Думал, вы все на даче, –бормотал обескураженный профессор. – Я и на окна не взглянул, увидел бы свет, вызвал бы полицию с перепугу.
– Все к лучшему, все к лучшему, – повторяла Мура, усаживая отца в его любимое мягкое кресло. – Вот ты и дома. Все живы, здоровы, мы с Климом Кирилловичем здесь временно, скоро тоже уедем на дачу, вместе с тобой. Тебе надо отдохнуть.
Профессор исподлобья смотрел на Вирхова, тот смущенно убирал пистолет.
– Как видите, дорогой Николай Николаевич, – пробормотал галантно Вирхов, – ваша дочь находится под надежной защитой закона.
– Вижу, вижу, – озирался профессор. – Всех благодарю. Я тоже съездил на Урал не напрасно. Привез образцы плавикового шпата. И топазик для тебя, Мурочка, синенький, настоящий уральский.
– Думаю, нам пора откланяться, – сконфузился доктор Коровкин. – Завтра, дорогой Николай Николаевич, если позволите, привезу вам бандероль, которую вы прислали на мое имя из Екатеринбурга. Не успел ее получить.
– Бандероль? – Кустистые брови профессора поползли вверх. – Вы что-то путаете. Я на ваш адрес никакой бандероли не посылал.
Софрон Ильич Бричкин пребывал в туманной дреме души и ума: сквозь обволакивающую его слабость он всеми фибрами своего существа ощущал зыбкость мира, неустойчивость стула, на котором сидел, неподатливость мышц шеи, рук, ног, спины. Надежды, что утренние уличные толкотня и многоголосие взбодрят его и стряхнут остатки короткого, беспокойного сна, оказались несостоятельными.
