– Бандероль? – Кустистые брови профессора поползли вверх. – Вы что-то путаете. Я на ваш адрес никакой бандероли не посылал.
Софрон Ильич Бричкин пребывал в туманной дреме души и ума: сквозь обволакивающую его слабость он всеми фибрами своего существа ощущал зыбкость мира, неустойчивость стула, на котором сидел, неподатливость мышц шеи, рук, ног, спины. Надежды, что утренние уличные толкотня и многоголосие взбодрят его и стряхнут остатки короткого, беспокойного сна, оказались несостоятельными.
На службу в контору детективного бюро «Господин Икс» он, однако, поспел к сроку, но сомнамбулическое состояние не проходило.
Бричкин, чтобы не заснуть, время от времени забавлялся с игрушкой, коробку от которой использовал вчера для погребения несчастного Рамзеса. Кукла сидела на столе и смотрела на него огромными, темными глазами, рот ее был сжат укоризненным бантиком, а когда он брал ее в руки и переворачивал, фарфоровые глазки закрывались, из-под розовых лент вырывались странные мяукающие звуки.
Господин Бричкин молил Бога, чтобы госпожа Брюховец нынешним утром поспала подольше, – он не сомневался, что явится она непременно. Потребует доказательств, что опрошены все петербургские норвежцы. Слава Богу, порывшись в газетных вырезках, он сумел кое-что накропать. Но к отчету о посещении цирка он еще и не приступал. Потому что вчера, после того как мужчины покинули квартиру профессора Муромцева, они не разошлись по домам.
Карл Иванович Вирхов на подвернувшемся извозчике доставил своих спутников на Николаевский вокзал. Неугомонный кандидат Тернов всю дорогу скулил и выпрашивал у Вирхова письменное разрешение на вскрытие тайника в квартире господина Оттона. Он утверждал, что приставленный к банковскому служащему агент не смыкает глаз – ждет сигнала, чтобы разворотить стену в спальне петербургского лжемасона. Вирхов уступил, только тогда юнец с вожделенной бумажкой в руке скрылся.
А Вирхов поволок Бричкина и доктора Коровкина в багажное отделение. Вид следователь имел безумный – перебудив всех и всех до смерти перепугав, он потребовал выдать бандероль, адресованную Коровкину Климу Кирилловичу. Невзрачный пакет, вынесенный заспанным служащим, Карл Иванович бережно взял в руки сам. Затем вместе с пакетом следователь и доктор отбыли в здание Окружного суда на Литейном. А Бричкин наконец отправился в свою комнатенку и поспал часок-другой. Если точнее, погрузился в полубредовое, переполненное липким страхом забытье.
Бричкин пощупал обнаженную верхнюю губу: он сбрил усы и переоделся в женское платье из-за этой несносной госпожи Брюховец. Отложив куклу, он взял в руки ручку, грыз кончик ставки, пытаясь сосредоточиться. Но поймать вдохновение не удавалось: перед внутренним его взором все время мельтешили какие-то лица, чаще всего хорошенькое личико профессорской горничной Глаши. В уме мелькали обрывки разговоров, реплики доктора Коровкина, явно ревнующего Марию Николаевну к какому-то греку Эросу. Боги любви – норвежская Фрейя и греческий Эрос – мешались в сознании несчастного детектива. Преодолевая подступившее отчаяние, Бричкин бросился писать все, что придет в голову, нимало не заботясь о красоте слога и занимательности интриги: «В программе циркового представления агентка „Господина Икса" обнаружила выступающих животных – лошадей, медведей, обезьян и одного попугая. Обследуя внутренние помещения цирка, агентка не выпускала из рук куриного крылышка в сметане...»
Аппетит приходит во время еды, а вдохновение – во время работы! Софрон Ильич так увлекся своим литературным трудом, что не услышал бряканья дверного колокольчика и испытал немалое потрясение, когда поднял глаза от листа: перед ним, подобно монументу, возвышалась госпожа Брюховец. В комнате потемнело: могучие формы и шляпа, из-за которой невозможно было бы разглядеть и ломового извозчика, преградили путь дневному свету, проникавшему в контору сквозь окно.
– О мадам! – Софрон Ильич оставил перо и менее резво, чем обычно, поднялся, опершись руками на край стола. – Рад вас видеть! Прошу вас, располагайтесь.
Дама величаво опустилась на стул, вынула из ридикюля кружевной платочек и поднесла его к уголку сухого глаза.
– Дописываю отчет для вас, мадам. – Бричкин вновь взял перо в руки.
– Не надо, друг мой. Бесполезно.
– Как бесполезно? Как бесполезно? – неискренне возразил Бричкин, пытаясь угадать ход мысли клиентки, неодобрительно косившейся на пустующее место Муры. – Агентка моя ваше поручение выполнила, информация есть, излагаю для вас сам, так сказать, шлифую стиль. А пока, не изволите ли взглянуть на отчет о норвежской богине Фрейе?
Он порылся в папочке и протянул гостье лист бумаги, исписанный каллиграфическим почерком. Та равнодушно пробежала строки глазами.
– Так я и знала, – сказала она, – в цирке вы тоже не обнаружили моего Василия?
Бричкин осторожно вздохнул.
– Бросьте писанину, – ласково приказала дама. – Вы переутомились на службе. Ведете розыск безостановочно. На вас лица нет от усталости.
– Как чувствует себя ваш супруг, мадам? – Софрон Ильич на всякий случай решил вернуть клиентку к действительности. – Как его сердце?
– О супруге моем не беспокойтесь, – мадам презрительно фыркнула, – он советует прекратить поиски,
Бричкин похолодел. Если так, то денежки уплывут, не видать им новенького «Ундервуда».
– Я тоже уверена, господин Икс, что моего Василия на земле уже нет, – изрекла госпожа Брюховец.
– Вы думаете, он утонул?
– В вас нет полета души. – Дама сокрушенно качнула головой, отчего встрепенулись птички на ее устрашающей шляпе. – Вы в синематограф ходите?
– Никак нет, мадам. – Бричкин повесил голову, чтобы скрыть нарастающее озлобление: какой синематограф, если все время уходит на безумные отчеты. – Тогда котик уже под землей? Погребен?
Бричкин со стыдом понял, что опять продемонстрировал бескрылость ума и отсутствие воображения: посетительница взирала на него с жалостью.
– Я разочарована в вас, господин Бричкин. Вы не знаете того, что должен знать всякий порядочный человек.
Как будто тяжкий камень слетел с души Бричкина – слава Богу, она в нем разочаровалась, эта старая могучая образина не будет более домогаться его симпатии, ужасать намеками на свое расположение!
– Я готов совершенствоваться, мадам! – радостно воскликнул он. – Приказывайте!
– Я ценю ваше рвение и вашу огромную работу. Я оставляю вам залог. Вы заслужили эти деньги. Хотя моего дорогого Василия я нашла сама.
Бричкин, открыв рот и выпятив глаза, потрясенно молчал. Довольная его реакцией дама торжествующе продолжила:
– Вчера я была с племянницей в синема. Показывали прелестную фильму «Полет на Луну». Сходите, не пожалеете. Но не отвлекайтесь на глупости: летательный снаряд, костюмы лунных путешественников, короче, на всяческую ерунду. Смотрите в оба. Эту мысль мне подсказала племянница мужа. На экране, когда люди ходят по поверхности Луны, в правом нижнем углу видно большое черное пятно.
– Лунный камень?
Любопытство Бричкина нарастало. Действительно, отстал от жизни, нового искусства не знает. Мадам Брюховец недовольно махнула рукой.
– Какой камень? Дальше следите за ходом событий – то есть не за людьми и механизмами, а за темным пятном. Оно перемещается по экрану. Поняли?
– Не совсем... но стараюсь.
– Какой же вы несообразительный. – Мадам Брюховец недовольно вытянула губки, сложившиеся в укоризненный бантик. – Без подсказок и помощи вы соображаете туго. Кто же снимал эту фильму?
Торжествующий вопрос рассказчицы остался без ответа.
– Французы! А французы известные воры. Теперь вам все ясно?
Рассчитывая навсегда погибнуть в глазах госпожи Брюховец, Бричкин мужественно признался в своей тупости.
–Французы снимали фильму о первом полете на Луну! – С досадой продолжила дама. – И что же они должны были взять туда с собой?
– М... м... м... французское шампанское? – пролепетал Бричкин.
Госпожа Брюховец смотрела на собеседника, как на убогого инвалида, – с состраданием. Сострадание ее не было лишено великодушия, ибо в конце концов дама сжалилась.
– Я не виню вас, мой дорогой. Обычному, даже образованному человеку, не додуматься до такого вывода.
– Мадам, не томите, – взмолился Бричкин и тут же прикусил язык: прихлынувший к щекам госпожи Брюховец румянец наводил на мысль, что просьба избавить его от томления воспринята ею вполне по-женски.
– Дорогой господин Икс, – заворковала мадам Брюховец после многозначительной паузы, сопровождаемой непередаваемой игрой ее темных глаз, – уж кто-кто, а я томить вас не буду...
Истязаемый детектив неопределенно промычал. Госпожа Брюховец с плотоядной улыбкой проследила, как Бричкин откинулся на спинку стула, не ведая, что замедленное движение говорило не столько о мужской готовности ответить взаимностью на игривые намеки, сколько о том, что инстинктивно стремящийся вжаться в спинку стула Софрон Ильич из-за недосыпа реакциями своими владел плохо.
