После неожиданного отъезда его жены в США, чтобы ускорить покупку земельного участка в Кетчуме, он остался один и хотел по крайней мере несколько дней насладиться острым и забытым ощущением одиночества, которое когда-то оказывалось весьма плодотворным, но теперь слишком напоминало о старости. Чтобы побороть это чувство, он вставал каждое утро с солнцем и, как в лучшие времена, крепко и честно работал, стоя перед пишущей машинкой и успевая за день написать больше трехсот слов, хотя с каждым разом правда, которой он хотел добиться в противоречивой истории под названием «Райский сад», казалась ему все более неуловимой. Он никому не признался бы в том, что на самом деле просто-напросто вернулся к своей старой вещи, задуманной десять лет назад как рассказ, но уже сильно разросшейся, поскольку он был вынужден прервать работу над новой редакцией «Смерти после полудня» и не нашел иного способа занять освободившееся время. Вчитываясь в старую хронику, посвященную искусству и философии корриды и нуждавшуюся в серьезной обработке для планируемого нового издания, он обнаружил, что его мозг работает слишком медленно, и не раз, дабы убедиться в правильности своих оценок, ему приходилось делать усилие, чтобы вспомнить что-либо, и даже прибегать к помощи специальной литературы по тавромахии и выискивать там кое-какие существенные подробности о мире, который он, в своей долгой любви к Испании, так хорошо знал.
В то утро вторника 2 октября 1958 года ему удалось написать триста семьдесят слов, и в полдень он пошел поплавать, но не стал подсчитывать, сколько раз преодолел из конца в конец бассейн, чтобы не стало стыдно за смешные цифры, столь далекие от ежедневной мили, которую он проплывал еще три-четыре года назад. После обеда он велел шоферу отвезти его в Кохимар, желая переговорить со своим старым другом Руперто, шкипером «Пилар», и предупредить его о том, что в ближайшие выходные он намеревается отправиться в Залив в надежде добыть хорошую рыбу и дать необходимый отдых своему измученному мозгу. Преодолев давнюю привычку, он вернулся домой под вечер, не зайдя во «Флоридиту», где никогда не мог ограничиться одной порцией.
Он с аппетитом поужинал двумя кусками жареной меч-рыбы, обложенными кольцами сладкого и пахучего белого лука, и съел целую тарелку зелени, заправленной соком лайма и зеленым испанским маслом, а в девять попросил Рауля убрать со стола и закрыть окна, сказав, что после этого тот может идти домой. Но сначала пусть принесет ему бутылку кьянти, полученную на прошлой неделе. За обедом он предпочел легкое, с фруктовым ароматом, вино из Вальдепеньяса, и теперь его страждущее нёбо нуждалось в сухом и мужественном привкусе этого итальянского вина.
Встав из-за стола, он заметил движение у входной двери и мелькнувшую темную голову Каликсто. Его всегда удивляло, что, будучи старше и проведя пятнадцать лет в тюрьме, Каликсто до сих пор не обзавелся ни единым седым волоском.
— Можно войти, Эрнесто? — произнес Каликсто, и он сделал приглашающий жест. Каликсто шагнул вперед и вгляделся в него: — Ну как ты сегодня?
— Хорошо. По-моему, хорошо. — И показал рукой на пустую бутылку на столе.
— Рад за тебя.
Каликсто был поистине вездесущ, поскольку выполнял в усадьбе самую разную работу: то помогал садовнику, то заменял находившегося в отпуске шофера, работал на пару с плотником или становился маляром и красил стены дома. Однако в эти дни, по настоянию Мисс Мэри — так он, как и все, называл жену Хемингуэя с легкой руки писателя, — он отвечал за ночное дежурство и должен был следить за тем, чтобы хозяин не оставался в своем обширном владении один. Если это распоряжение не означало, что его считают стариком, то какого дьявола оно тогда означало? Они с Каликсто были знакомы уже тридцать лет, с тех времен, когда тот возил контрабандный алкоголь в Ки-Уэст и продавал его Джо Расселу. Не раз они выпивали вместе в Sloppy Joe's[2] или в доме Хемингуэя на островке, и писатель любил слушать рассказы этого сурового кубинца с черными как уголья глазами, который во времена «сухого закона» более двухсот раз пересек Флоридский пролив, чтобы доставить кубинский ром на юг Соединенных Штатов и тем самым осчастливить множество людей. Потом они перестали видеться, и когда Хемингуэй стал бывать в Гаване и бродить по ее улицам, он узнал, что Каликсто сидит в тюрьме за убийство, совершенное в пьяной драке в портовом баре. Когда в 1947 году кубинец вышел на свободу, они случайно встретились на улице Обиспо, и, узнав о бедственном положении Каликсто, Хемингуэй предложил ему работать на него, не слишком представляя, однако, чем его занять. С тех пор Каликсто слонялся по его усадьбе, стараясь сделать что-нибудь полезное, дабы оправдать свое жалованье и вернуть долг другу-писателю, протянувшему ему руку помощи.
— Я собираюсь выпить кофе. Принести тебе? — спросил Каликсто, удаляясь в сторону кухни.
— Нет, сегодня уже не буду. Остановлюсь на вине.
— Смотри не перебери, Эрнесто, — донеслось из кухни.
— Не бойся. И вообще иди к черту со своими советами раскаявшегося пьяницы…
Каликсто вернулся в гостиную с зажженной сигаретой в зубах. И с улыбкой заметил хозяину:
— В старые добрые времена на Ки-Уэсте я всегда тебя отправлял в нокаут. Что с ромом, что с водкой. Или ты забыл?
— Никто уже не помнит об этом. Тем более я.
— Ты побеждал меня только с джином. Но это питье для гомиков.
— Да, ты говорил это, когда мочился в штаны от такого количества выпитого…
— Ладно, я пошел. Чашку захвачу с собой, — сообщил Каликсто. — Мне сделать обход?
— Нет, лучше я сам.
— Я тебя еще увижу?
— Да, немного попозже.
Если бы Мисс Мэри была дома, то после обеда и бесед он прочел бы несколько страниц какой-нибудь книги — возможно, недавно полученного издания под названием «Печень и ее заболевания» некоего Г.П. Химсуэрта, где столь грубо описывались его печеночные недуги и их неутешительные последствия, — прихлебывая разрешенную порцию вина, как правило не допитого за обедом. Мисс Мэри играла бы в канасту с Феррером и Валери, а он издали молча любовался бы профилем девушки, которую Мисс Мэри предусмотрительно забрала с собой под тем предлогом, что та поможет ей в Нью-Йорке оформить необходимые юридические и финансовые документы. В конце концов, старый лев — все равно лев. Допив вино и немного почитав, он недолго оставался бы на ногах и вскоре пожелал бы всем спокойной ночи, после чего покинул бы Феррера, Валери и Мисс Мэри: им было известно, что с недавних пор у него вошло в обычай ложиться около одиннадцати, независимо от того, делал он обход усадьбы или нет… Сплошная рутина, примелькавшиеся детали, устоявшиеся привычки, ожидаемые поступки — все это, по его мнению, свидетельствовало о преждевременно наступившей старости, поэтому ему нравилось обманывать себя тем, что он якобы ощущает ответственность перед литературой, хотя не испытывал ничего подобного с далеких парижских времен, когда не знал ни кто издаст его книги, ни кто станет их читать, и вступал в ожесточенную схватку с каждым словом, как будто в этом состояла его жизнь.
— Вот ваше вино, Папа.
— Спасибо, сынок.
Рауль поставил откупоренную бутылку и чистый бокал резного стекла на крышку маленького бара, размещавшегося рядом с креслом. Хотя он служил у Хемингуэя с 1941 года, то есть с того времени, как писатель переехал сюда жить со своей третьей женой, он никогда не осмелился бы сделать ему замечание по поводу выпитого, и Хемингуэй знал, что Рауль не проболтается и не выдаст его Мисс Мэри. Он был так же безгранично предан хозяину, как и Каликсто, но невозмутимая и немногословная преданность Рауля чем-то напоминала собачью. Из всех слуг он был самым давним, самым любимым и единственным, кто, обращаясь к Хемингуэю «Папа», делал это так, словно тот на самом деле его отец. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было.
— Папа, вы действительно опять хотите остаться в одиночестве?
— Да, Рауль, не беспокойся. Кошки поели?
— Долорес вынесла им рыбы, а я покормил собак. Вот только Черный Пес не стал есть, возбужденный он какой-то. Некоторое время назад вдруг метнулся на заднюю сторону и начал там лаять. Я спустился туда и дошел до бассейна, но никого не заметил.
— Я дам ему что-нибудь. У меня он всегда ест.
— Что верно, то верно, Папа.
Рауль Вильяррой взял бутылку и наполнил бокал до половины. Хозяин научил его не наливать вино сразу, как только откроешь бутылку, а выждать несколько минут, чтобы оно задышало и отстоялось.
— Кто сегодня делает обход, Папа?
— Я сам. Каликсто уже предупрежден.
— Вы действительно хотите, чтобы я ушел? Хотите побыть один?
— Да, Рауль, и не волнуйся, все в порядке. Если ты мне понадобишься, я позвоню.
— Обязательно позвоните. Но я в любом случае зайду попозже вас проведать.
