отцом. Он лишь бросил: «Это младшая сестра Масатоси» – и больше не обращал на меня внимания.
Они с братом праздно болтали о Юке, поэтому особой необходимости участвовать в разговоре я не видела. Просто молчала, краем глаза рассматривая девушку.
Как я и ожидала, она напоминала пухленькое моти. Щеки были круглые, а кожа казалась такой белой, что кровеносные сосуды наверняка удалось бы увидеть на просвет. И на этом едва ли не прозрачном лице выделялись только маленькие, точно горошинки, глазки и нос.
Я давно знала, что Масатоси нравятся невыразительные лица, но не могла не удивиться, когда он даже в невесты выбрал самую непримечательную женщину. Сама я похожа на отца, и все черты лица у меня крупные, отчетливые. Масатоси же пошел в мать: незаметный, с тонкими чертами. Несложно догадаться, что он предпочтет женщину еще неприметнее, чем он сам.
– Рэйко-сан, а вы адвокат, да? Вот уж правда, умница и красавица! Потрясающе! – обратилась ко мне Юка, и мое сознание снова очутилось в «приятном» обществе семейства Кэммоти.
Судя по всему, девушку обеспокоило, что я не участвую в беседе, поэтому она решила перевести тему разговора на меня.
– Ну что вы! Но спасибо, – улыбнулась я и приняла скромный вид, который за всю свою жизнь изображала уже раз пятьсот.
– А мне Масатоси-сан столько о вас рассказывал, я всегда поражалась, какая вы замечательная.
Зрачки маленьких глазок Юки при этих словах сверкнули черным. А она действительно хорошенькая.
В тот самый момент, когда мое сердце готово было смягчиться от этой кроличьей миловидности, в разговор вступил отец:
– Ну какой она адвокат? Так, секретарь, пишет под диктовку. Я бы сказал, приходящий работник.
Отец работал в Министерстве экономики, торговли и промышленности. Его отдел был связан с добычей каменного угля и, откровенно говоря, уже терял свою важность. Брат же лицензировал новые лекарства в Министерстве здравоохранения, труда и благосостояния.
Поправляя очки на своем вздернутом носу, отец продолжил:
– Оценки-то у нее в школе были хорошими. Я хотел, чтобы она поступила на работу в Министерство финансов, но слабовольная оказалась, ушла к частникам.
Он верил, что во всем мире нет ничего важнее службы в государственных учреждениях. Любые другие компании называл «частниками», а всех, кто не был чиновником, – «народом».
Сейчас эта его позиция уже не раздражала меня, хотя и промолчать не хотелось. Бросив на него косой взгляд, я отрезала:
– Ни за что не согласилась бы на низкую зарплату госслужащего!
Все вокруг замерли, воцарилась тишина. Наш дом был построен как раз на низкую зарплату госслужащего, и Масатоси с Юкой предстояло на эту низкую зарплату жить.
– Как же чудесно, вы все такие замечательные! А вся моя семья – самые обычные работники компаний, – попыталась смягчить обстановку Юка, пожертвовав собой.
Я восхитилась: хоть и простенькая, но славная. И как такая выбрала себе в партнеры на всю жизнь нашего Масатоси? Он с детства был хилым и слабым, даже я во всем его превосходила. Когда мы ходили на одни и те же курсы после школы, все замечали только меня и удивлялись, узнав, что у меня есть брат.
Зато отец всегда хвалил только Масатоси. Ни в старших классах, когда меня взяли на всеяпонские соревнования по легкой атлетике, ни в университете, когда я заняла первое место на конкурсе устных выступлений, он не сказал ни слова. Да и вообще, оглядываясь назад, я почти не могла вспомнить случаев, чтобы родители хвалили меня. Максимум – если справлялась с работой по дому, которую не любила и вечно не могла выполнить как следует, мать могла обронить: «Ух ты, Рэйко, да у тебя прекрасно получилось!»
Отец же, наоборот, предпочитал меня хаять. Вот и после рискованного вмешательства Юки он пренебрежительно отметил:
– Она в жизни ничего не приготовила, ее и замуж никто не берет.
Ему, конечно, бесполезно что-либо говорить, но молчать я не собиралась:
– Вы с братом вроде тоже не умеете готовить. Хорошо, что удалось жениться.
Услышав это, отец повернул ко мне свое лицо с четкими чертами, такими же, как у меня, и рявкнул:
– Ты как с родителями говоришь?!
Только меня этим не проймешь. С равнодушным видом я ответила:
– Вот ты сказал: «Родители», а я что-то не помню, чтобы ты меня воспитывал. Ты ведь только деньги в дом приносил, разве не так?
Мы с отцом уставились друг на друга. Масатоси с утомленным видом нарушил молчание:
– Ну хватит уже, ведите себя прилично. Сегодня такой день, а вы… Как встретитесь, так сплошная ругань.
Я вдруг почувствовала на себе взгляд съежившейся в страхе Юки и поняла, что тоже повела себя некрасиво. Сама знаю, что мы с отцом очень похожи друг на друга, прекрасно понимаю его чувства. Хуже нас обоих была только мать, которая даже во время наших перепалок стояла молча. Ни за что не пожелала бы такой жизни, как у нее: сидеть дома и терпеть все это.
Ответив отказом на предложение матери переночевать у них, я поспешно уехала. Долго находиться вместе с родителями вредно для моего психического здоровья, и мне хватало благоразумия не делать того, что для меня плохо.
Теперь я тряслась в поезде, чувствуя приятное тепло сиденья с подогревом, и от усталости меня стало клонить в сон. Однако, когда я уже клевала носом, вдруг завибрировал мобильник, который, как оказалось, все это время был в моей правой руке.
Что-то мне подсказывало, что это Нобуо. С того вечера мы не общались. Понятное дело, почему я сама ему не звонила, но меня злило, что и он не пытался со мной связаться вот уже пять дней. Я ведь ожидала извинений. К моему удивлению, письмо пришло от Эйдзи Морикавы. Никак не ожидала.
У меня есть такая особенность: каждый вечер, перед тем как заснуть, я забываю все мелочи, которые произошли за день, а уж то, что случилось еще раньше, кажется мне давним прошлым. Поэтому, увидев на экране имя Эйдзи Морикавы, я какое-то время вообще не могла понять, кто это. А даже сообразив, что так звали моего бывшего парня, лишь удивилась, чего он от меня хочет.
Только прочитав письмо, я поняла, что сама написала ему первой. И все равно этот ответ звучал странно, заставляя меня возвращаться к нему еще и еще. Сон как рукой сняло.
В тексте говорилось: «Дорогая Рэйко Кэммоти, спасибо за письмо. Моя фамилия – Харагути, я ухаживала за Эйдзи Морикавой. Эйдзи покинул нас тридцатого января, и на днях мы провели погребальную церемонию».
То есть
