Ознакомительная версия.
— Помилуйте, — на благожелательном лице читалось явственное недоумение. — Насколько я знаю, Василий Бакрин скончался.
Маша театрально понизила голос:
— Есть сведения, что «покойный» Бакрин вовсе не покоен. И более того, часто наведывается к своей тете в ваш дом инвалидов.
Ниркабов откинулся в кресле, переплетя перед собой пальцы:
— Но это невозможно! За столько лет его обязательно увидел бы кто-нибудь из персонала.
«То-то и оно», — усмехнулась Маша. А вслух сказала:
— Согласна, поверить в это сложно. — «Мне в том числе», — добавила она про себя. — Но у нас есть неопровержимые доказательства.
Маша замолчала, выдерживая паузу.
— Вот почему начиная с завтрашнего дня органы следствия будут держать дом инвалидов под постоянным наблюдением. Мы надеемся, что вы, как директор, окажете нам все возможное содействие.
Ниркабов кивнул:
— Конечно. Конечно.
Маша встала:
— Спасибо! — она уже подошла к дверям и — не выдержала, обернулась, кинув прощальный взгляд на беспомощные пейзажи в дешевых рамках на стенах. — Отличные рисунки, — сказала она, глядя прямо в серо-стальные глаза директора. И исчезла за дверью.
Он уже ругал себя, что послал Машу одну к Ниркабову. Черт его знает, что может произойти! Вдруг Маша выдала себя, Бакрин все понял и взял ее в заложницы? Потом выбежал с черного хода, прижимая к Машиной груди ствол пистолета? И сейчас они уже мчатся в неизвестном направлении, а он сидит тут, как истукан, и слушает спятившую бабульку?!
Старушенция между тем цепко держала его за руку своей сухонькой, перевитой старческими венами, лапкой.
— Ну как ты, Васенька? — в сотый раз спрашивала она, и у Андрея не хватало смелости высвободиться из этих пут.
— Хорошо, тетя.
— Хорошо? — недоверчиво переспрашивала Бакрина. И Андрей чувствовал, как завязывается тугим узлом сердце от жалости.
— Просто отлично, — повторил он.
Дверь дома инвалидов открылась, и Маша выбежала на крыльцо. Они встретились взглядами.
«Все прошло гладко, — говорил Машин взгляд. — Задание выполнено».
«Никаких результатов с моей стороны», — говорил беспомощный Андрей.
Он пожал плечами и перевел взгляд на Бакрину. Ну и как ему теперь выбираться из этой ситуации?
— Нам пора, — подошла к ним Маша, и Бакрина перевела невидящий взгляд на нее.
— Тебе пора, Васенька? — с покорностью спросила она.
— Пора, тетя, — Андрей высвободил потную ладонь, мимолетно перед уходом погладив старческую руку.
Света выдохнула и вновь начала пилить: пилите, Шура, пилите! К этому призыву она прислушивалась уже несколько дней и, частично, ночей подряд. Веревка, больше похожая на канат, была крепкой. Но и крепкой же, слава богу, оказалась та самая разбитая тарелка.
Больше всего на свете Света боялась, как бы он не обнаружил спрятанного в мягкой войлочной начинке стула осколка. И постепенно истончающегося каната (а она специально выбрала место подальше и от кольца в стене, к которому та была привязана, и от собственной ноги). Волокна поддавались один за другим, медленно, слишком медленно, и каждая разорванная нить была маленькой победой, придававшей ей сил.
Существовала и еще одна опасность: на правой руке от постоянного нажима образовалась мозоль: длинная, воспаленная, она пересекала ладонь и кровоточила на указательном пальце. Поврежденная плоть — это уже становилось и правда рискованным. Ее тело — было единственным, на что он обращал пристальное внимание. Все остальное — и предметы убогого быта, будь то даже удерживающий ее в плену канат, мало его интересовали. Но за травмированную кожу он мог преждевременно отправить ее «на свалку» (так она это в последнее время для себя обозначала) — как тех девушек. Тот страшный стон она слышала лишь однажды, но знала, что существовали и другие: для нее одной он не стал бы несколько раз подниматься, нагруженный, судя по запахам, едой. И еще однажды она обнаружила в ванной в подвале чужой русый волос. Нет, она была не одна. Но осталась — последней. Успеть, только бы успеть!
И она пилила, пилила, как в забытьи. А когда нитей осталось совсем немного, со звериным рыком вцепилась в них зубами, размачивала слюной и рвала, не обращая внимания на кровь, обильно текущую из десен. И порвала!
Выплюнула куски нитей, обтерев кровь с подбородка, вскочила и бросилась к двери: свобода! Дверь не поддалась. Она бросалась на нее всем телом, как дикий зверь, еще и еще раз, уже осознав тщетность своих попыток, крича и в истерике сбивая кулаки в кровь.
А потом сползла спиной по двери вниз, с сухими глазами. И затихла.
Они только и успели, что съездить к Маше за бутербродами. Натальи, к счастью, не было дома, и они разложили всю снедь из холодильника на кухонном столе, прикидывая, что тут может сойти для пикника в парке при доме инвалидов.
— Бутерброды, Маня, основа сыщицкого выживания, — наставительно говорил Андрей, моя длинный грустный зимний огурец и бледные помидоры. — Если мы будем нормально питаться и возьмем горячительного… Горячительного, Маня, не смотри на меня так, а не алкогольного! То мы продержимся всю ночь.
— У нас нет никаких доказательств, — завела опять свою пластинку Маша, и он сунул ей в руки огурец — пусть порежет, может, отвлечется от пессимистических дум. — Даже если этот Ниркабов и есть Бакрин…
— А это он и есть, — вставил Андрей, кромсая Натальину одурительно пахнущую буженину толстыми шматами.
— Может быть, просто похож? — спрашивала его уже в который раз Маша.
— Ага. И тетка его тут совсем ни при чем!
— Но если это не он убивал? — упрямо продолжала она.
Он отложил нож, подошел к сидящей Маше и прижал ее умную голову — хотел к сердцу, а получилось к животу.
— Все. Успокойся. Мы все сделали правильно. Это он. Гений Бакрин. Больше некому. Помнишь, ты сама мне однажды цитировала какого-то японца: «Не следует множить версии без необходимости».
— Принцип бритвы Оккама, — глухо сказала Маша.
— Он! — довольно подтвердил Андрей.
— Оккама не японец, — улыбнулась Маша, — а францисканский монах.
— Не один ли хрен? — философски заметил Андрей, возвращаясь к сооружению бутербродов.
— А у тебя в животе бурлит! — заявила Маша. — Предлагаю тебе еще и суп подогреть.
— Я-то подогрею. — Андрей достал из холодильника кастрюлю. — А ты пойди поищи термос для кофе!
Маша послушно пошла в сторону кладовки, а Андрей удовлетворенно оглядел две бутербродные пирамиды, обернутые фольгой.
Выследят они эту гниду сегодня вечером, и к Оккаме не ходи!
* * *
Вечер не обещал быть томным — и не был. Термометр опустился до минус восьми, им было холодно и противно, хоть и отлично видно с выбранного обзорного пункта за старой широкоствольной липой.
В доме постепенно стали гаснуть окна, из главного входа в пальто и меховых шапках группками выходил медперсонал и быстрым шагом устремлялся к метро. Маша прижалась к Андрею, и он без одобрения оглядел ее несерьезную, с его точки зрения, кожаную куртку.
— Не смотри на меня так, как будто у меня должен быть в гардеробе ватник! — зашептала возмущенно Маша.
— Подарю тебе, так и быть, один на 8 Марта! — усмехнулся он замерзшими губами и вдруг придумал, как их можно согреть: притянул Машу за длинные уши модной, но такой же черной, как и вся остальная ее одежка, ушанки. И поцеловал. Сначала коротко, несерьезно. И кинул быстрый взгляд на главный вход: не идет ли? А потом снова склонился, и тут уж ей было от него никуда не деться.
— Губы греешь? — догадалась она, отдышавшись после последнего, затяжного поцелуя.
— Не только губы, — довольно улыбнулся Андрей и вдруг замер.
Из дверей дома инвалидов в щегольской коричневой дубленке вышел Ниркабов.
— До свидания, Ниночка, — донеслось до них; Ниркабова обогнала молоденькая медсестра. — До завтра.
Он спокойно спустился по ступеням. Постоял, будто с удовольствием вдыхая зимний воздух, а на самом деле цепко поглядел по сторонам. И, быстро развернувшись, направился не в сторону оживленного, сияющего огнями проспекта, но напротив — в освещаемую редкими фонарями темную глубь парка. Андрей с Машей переглянулись, чуть-чуть подождали — и направились следом, стараясь держаться в жидкой тени голых деревьев.
Он шел по главной аллее парка ровным спортивным шагом, и тень его то тянулась сзади, когда он подходил к фонарю, то обгоняла его, когда он проходил зону света. Не дойдя половины пути до кованой ограды, он свернул на узкую аллею, в конце которой желтело какое-то приземистое здание.
Андрей и Маша замерли и подождали минут десять — выхода из парка там не было, да и флигель был, очевидно, единственным местом, куда Ниркабов мог отправиться.
Ознакомительная версия.
