Бенет сама должна была проявить инициативу, прежде чем Джон Арчдейл спросит: «А как там мальчик?»
Он как раз задал этот вопрос, но так небрежно, что Бенет поняла — отец делает это только из приличия. Значит, ему ничего не известно о горе и трудностях, постигших ее.
Ей нужен был кто-то, кому она могла исповедоваться. Каким-то странным образом Мопса сохранила, не порвала ниточки, связывающие Бенет с людьми, которые проявили к ней доброту.
После Антонии единственным человеком, позвонившим ей, был доктор Иэн Рейборн. Он пригласил ее где-нибудь вместе перекусить.
Бенет колебалась. Встреча с ним на улице, когда она везла лошадку для Джейсона и он увидел мальчика, могла вызвать у него опасные подозрения. Но это можно было как-то объяснить или вообще не затрагивать эту тему, а свидание в ресторане, на нейтральной почве позволит ей узнать этого человека лучше. Она сама удивилась, как ей этого хочется. Но Джейсона нельзя было оставлять одного, и некого было попросить или нанять посидеть с ним. Это было оправданием, почему она отказала Иэну. Бенет сказала почти правду, что каждый вечер у нее занят.
— Может быть, в другой раз? На следующей неделе?
Она охотно дала согласие, подобно ребенку, откладывающему что-нибудь вкусненькое про запас.
И вот неделя прошла, и Бенет ждала, что Иэн позвонит. Если он напомнит о себе, она примет какое-то решение насчет Джейсона.
Лежа в постели без сна в три часа ночи — самое время размышлять логически — она решила во вторник сбыть с рук Джейсона, а в среду поужинать с Иэном. Утром, одевая мальчика и кормя его завтраком, толкуя о планах на сегодняшний день, она уже растеряла всю свою решимость. К ней вернулось щемящее чувство жалости к мальчику и ответственности за его судьбу.
Она ждала звонка от Иэна, как девчонка от своего первого возлюбленного. И когда он не позвонил, разочарование было не тем словом, какое могло выразить ее чувство. Она не притрагивалась к телефону, пока не выяснила, что Джейсон принял аппарат за игрушку и сломал его уже два дня назад.
Бенет сдержалась и не стала его наказывать.
Она даже отперла шкаф с запрятанными там игрушками Джеймса и вывалила их грудой, отдавая во владение Джейсону.
Он исследовал, словно обнюхивал, каждую игрушку. Палитру с красками, которую Джеймс никогда не трогал — видно, она была ему еще не по возрасту — Джейсон взял в руки первой. Вряд ли он понимал, какие цвета содержатся в этих маленьких коробочках и как их использовать. Вероятно, он просто любовался пестротой. Но на Бенет это произвело впечатление.
Джейсон отличался разборчивостью во всем, даже в еде. Сейчас он взял кисточку, провел ею по худой ручке, где еще не выросло ни единого волоска. Он проверял, а проверив, улыбнулся ей своей неприятной для нее улыбкой. Еще немного, и он запечатлел на листе бумаги радугу — все семь цветов.
Вдруг ожил дверной звонок Бенет устремилась к двери — взглянуть, кто пришел. Может быть, отчаявшийся дозвониться Иэн? Но на пороге могла быть полиция… Во рту у нее стало сухо.
В шесть вечера уже наступили сумерки, и Долина Покоя не так ярко освещалась, как весь старый Хэмпстед. Она посмотрела в дверной глазок
Там маячила одинокая фигура, искаженная толстым волнистым стеклом.
Она не сразу узнала посетителя.
Вечер сулил ей разные варианты: от неприятного разговора с полицией до объяснения с Иэном.
Но перед ее дверью стоял Эдвард.
Нотариальная контора, согласившаяся обслуживать Теренса, располагалась в Криклвуде. Он издалека заметил золотые буквы на целой веренице окон первого этажа громадного приземистого здания. Криклвуд был безопасней, чем Хэмпстед.
Забрав из машины папку с документами, он, сдерживая нетерпение, направился к дверям. К тому времени Теренс уже приобрел некоторый опыт и спокойно воспринял свое двойственное положение, направляясь в качестве мистера Фиппса, к эксперту по подписям, кажется, всю жизнь занимающемуся и получающему жалование только за исследование подписи Джона Говарда Фиппса.
Теренс ожидал, что на него обрушится куча вопросов, но юрист спросил у него только его фамилию и фамилию агента-посредника. Правда, законник выразил некоторое удивление скоропалительностью сделки.
— За оформление таких быстрых контрактов мы берем десять процентов от стоимости покупки. Вы вправе не согласиться с нашими расценками, но тогда процедура затянется, — предупредил он Теренса.
Сказанное ему Теренс перелопачивал и так, и этак в своем мозгу. Тринадцать тысяч и двести девяносто пять фунтов комиссионных. Величина комиссионных действовала ему на нервы.
Но если дело сорвется, он потеряет гораздо больше. Не достойнее ли пережить такую потерю, подобно истинному джентльмену, у которого вытащили кошелек? При его аппетите хватит и остального. Эта мысль привела его в уравновешенное состояние.
Дома в почтовом ящике его ожидало письмо. Первое письмо от Фреды. Он узнал ее почерк
«Дорогой Терри!»
Обращение выглядело зловеще. Хотя он раньше никогда не получал писем от Фреды, он ждал обычного «моего любимого барашка».
Он стремительно прочитал письмо, в страхе, что она извещает его о своем возвращении. Но там ничего про это не говорилось.
Не очень-то она распространялась, что конкретно поделывает, зато на двух страницах описывала, как она счастлива, и в этих излияниях довольно часто проскальзывало имя какого-то Энтони.
Кто такой этот Энтони, объяснялось кратко в самом конце письма:
«Мой старый друг, которого я знала еще до своего замужества. Мы потеряли друг друга из виду много лет назад. У него здесь свой дом…»
Теренс сразу же просчитал ситуацию. Вот почему Фреда сорвалась с места и полетела туда! Получила весточку, возможно, даже приглашение от этого Энтони. Богатый старикашка, вот он кто! «Деньги тянутся к деньгам» — подумал Теренс. Очень похоже, что она готова выйти замуж за этого Энтони.
Письмо расстроило его. Фреда ясно дала понять, что ей безразлично его будущее. Весь тон послания был таков, будто она пишет сторожу:
«Отопительную систему следует отремонтировать к Рождеству, но предварительно подвергнуть тщательному осмотру. Позвони на фирму и договорись на определенное число; у меня с ними заключен контракт, так что тебе не надо беспокоиться об оплате».
Последняя фраза немного подняла его настроение. Значит, она пока не собирается возвращаться и совать свой нос куда не следует. Если б он только мог управлять своими нервами, сохранять хладнокровие, то и незачем ему торопиться, исчезать, теряя тринадцать тысяч фунтов, раз у него есть время в запасе.
Он позвонил в офис «Стейнера и Уальдвуда», чтобы сообщить Сойеру имя своего поверенного. В беседе выяснилось, что в обычных обстоятельствах они берут всего лишь три процента комиссионных.
Приятной новостью было то, что мистер и миссис Голдшмидт готовы приобрести дом 5 по Спринг-клоуз, не дожидаясь продажи своего прежнего дома.
— Вопрос о цепочке не встает, — сказал Сойер.
— Цепочке? — переспросил Теренс.
— Это означает, что мистер и миссис Голдшмидт не ставят условием покупки вашего дома предварительную продажу их собственного.
— Я понял. Великолепно. Просто замечательно!
Казалось, что появился повод отпраздновать такое событие. Теренс стал серьезно подумывать о продаже облигаций внутреннего займа, принадлежавших покойному Джону Говарду Фиппсу. Он был уверен, что способен в совершенстве подделывать его подпись. А ему нужно было подписаться лишь на одном бланке. Он узнал, что даже нет необходимости лично присутствовать в конторе для сверки подписей.
А пока на данный момент он имеет полное право промотать очередное пособие по безработице. Он позвонил Терезе и пригласил ее в кино. Они отправились в новейший кинотеатр на Холме и вернулись на Спрингклоуз вскоре после десяти. Впервые он воспользовался машиной Фреды в ее отсутствие. Теренс не сомневался, что вскоре станет обладателем не менее высококлассного автомобиля.
Он отметил, что машина застоялась, и требовалось хорошенько погонять ее, чтобы подзарядить аккумулятор. Он снова загнал машину в гараж, и они вошли в дом через заднюю дверь.
Тереза спросила, можно ли ей принять ванну? Роскошная ванная комната Фреды напомнила ей фото, виденное в последнем номере журнала «Дом и сад», когда она томилась в приемной зубного врача.
Теренс подошел к окну спальни и опустил занавеску из черного шелка с китайской вышивкой. Он не из скромности или стыдливости не включил свет, прежде чем отгородился от внешнего мира. Ему не хотелось привлекать внимание соседей. Вид голой парочки в спальне Фреды вряд ли приведет к немедленному звонку кого-то из соседей в офис «Стейнера и Уальдвуда» и не смешает всю игру, но вызовет подозрения насчет его поведения, что в данный момент — если цитировать Сойера — «крайне нежелательно».
