деньги дороже свободы?
– Смотря какие деньги. Если речь идет о миллионах евро, то Мягги может рискнуть. Ты не знаешь, Матрена Евсеевна сейчас дома?
– Должна уже вернуться из госпиталя. Вера Аполлоновна ее сменила, – удивившись столь резкой смене темы, ответила Глафира.
– Тогда иди домой и скажи, что через час я приду к вам по важному делу.
Как ни была Глафира готова к этому, все равно не справилась с собой: затрепетала и покраснела.
– Может, не сегодня?
– Именно сегодня. Я и так долго откладывал.
Долго? Да они только вчера объяснились.
Видя, что Глафира сбита с толку, Шведов повернул к себе ее зардевшееся от волнения лицо.
– Я в тебя с первого взгляда влюбился.
– Это когда Шарик нас чуть не слопал?
– Хорошо, что не слопал. Я ему за это в тот же вечер купил говяжьих костей. Очень он их уважает.
– Да, спасибо ему.
– Это тебе спасибо. – Он подтолкнул ее к выходу. – Иди.
Стоя в прихожей, Мотя как раз собиралась снять салоп, надетый по случаю наступивших «черемуховых» холодов. Глаша, появившаяся не с улицы, а из соседней квартиры, да еще с загадочным лицом, заставила ее насторожиться. Чего это она удумала?
– Мотя, – сказала Глафира и кашлянула. – Сергей Шведов просил предупредить, что зайдет… по важному делу.
– Какому еще делу? – уточнила та, продолжая стягивать салоп.
– Просить у тебя моей руки! – выпалила Глафира.
Мотя как стояла, так и села на табуреточку, куда обычно ставила сумку с продуктами. Неснятый салоп ошарашенно растопырился на плече.
Глафира замерла. Мотя молчала.
Ну не томи, родимая!
– А куда ты рушник вышитый положила, не помнишь? – вдруг спросила Мотя, поднимая голову.
У Глафиры отлегло от души.
– В комоде лежит.
– Доставай.
Когда принаряженный Шведов с букетом и бутылкой шампанского явился свататься, его встретила важная Мотя в газовом платочке и с иконой, обвитой рушником.
Шведов, никогда не участвовавший в подобных мероприятиях, заробел и заглянул за ее спину в поисках Глафиры. Никого не обнаружив, он понял, что остался с Мотей один на один. Сергей подобрался. Не оплошать бы!
Потом, вспоминая этот момент, он всегда покрывался мурашками – так ему было тогда страшно.
Запинаясь на каждом слове и постоянно сглатывая, потому что в горле пересохло, он попросил Глафириной руки. С торжественным и печальным лицом Мотя молча выслушала, а потом кликнула Глафиру.
Ты вышла из комнаты и встала рядом с Сергеем. Мотя благословила их «Казанской», затем поднесла икону каждому к губам и сказала:
– Благослови вас Господь, дети мои, на долгие лета в любви и согласии.
И заплакала, прикрывшись кончиком платка. Сергей покосился на Глафиру. Чего делать-то надо?
– Мотенька, спасибо тебе, родная моя, – дрожащим голосом проговорила та и кинулась обниматься.
Сергей переступил с ноги на ногу. А ему можно? Или пока нельзя?
Из-за Глафириной спины высунулась пухлая рука и, захватив рубашку на шведовском животе, потянула на себя. Качнувшись вперед, Сергей оказался притиснутым к Мотиному боку, обнял обеих женщин и прижался губами к теплым Глафириным волосам.
Постояв такой живописной группой несколько минут, они наконец решили, что можно выпить. Даже Мотя разговелась.
Когда все уже порядочно захмелели, раздался звонок телефона. Мотя, сидевшая к нему ближе всех, глянула на экран и протянула мобильник Глафире:
– Вот ведь ветрогонка эта твоя Ирка! Как чует, что без нее празднуют! Гляди, нарисуется – не сотрешь!
Глафира схватила телефон. Она же позвонить обещала! Вот растыка! Ирка не дождалась и сейчас устроит разгон!
– Фирка, – услышала она голос подруги, – я еду к тебе.
Голос у Ирки был странный.
– Что случилось? – испугалась Глафира.
– Даже не знаю… Я должна рассказать тебе… кое-что… Жди дома и никуда не уходи.
Ирка говорила так, словно слова выдавливала, схватившись за горло.
Глафира в панике посмотрела на Сергея. Тот сразу все понял и, поднявшись, спокойно сказал:
– Матрена Евсеевна, вы не против, если мы с Глашей прогуляемся? Приедет ее подруга, начнет вешать на нас свои проблемы, испортит всю обедню. Лучше Глаша на улице с ней поговорит. Заодно и хмель выветрит. Мы ненадолго. А когда вернемся, будем пробовать ваши котлеты. Или я ошибаюсь и это не они шкворчат на плите?
Мотя перевела взгляд с одного на другого.
– Прогуляться желаете? Отчего же не проветриться? Я как раз картошку пожарю.
Пулей вылетев во двор – Сергей еле поспевал за нею, – Глафира кинулась на улицу и, встав, чтобы ее было отовсюду видно, закрутила головой.
– Откуда она едет? – спросил Шведов, останавливаясь рядом.
– Не сказала. У меня даже мороз по коже. У нее что-то случилось!
– Что именно она сказала?
– Должна рассказать кое-что.
– Может, про то, что Тобик ее окончательно бросил?
– Нет, Сереж. Я Ирку знаю. Она говорила так, будто… не могу объяснить.
– Думаешь, это как-то связано с нашим делом?
– Сереж, я сейчас не могу думать! У меня от страха мозги отключились!
Они ждали больше часа, но Ирка так и не приехала. Раз двадцать Глафира набирала ее номер. Никто не отвечал.
Сергей сходил за теплой курткой и набросил ее на плечи Глафире, которая металась по улице до угла и обратно, повторяя, как заведенная:
– Почему она не едет? Как ты думаешь? Почему?
Шведов нервничал не меньше. А если речь действительно шла о раритетах, украденных у Бартенева? Тогда Иркино отсутствие наводит на мысль, что с ней могли расправиться. Как это выяснить? Начинать обзванивать больницы и морги?
Сергей посмотрел на серую от переживаний Глафиру.
– Глаша, иди домой и успокой Мотю.
– Не пойду. Вдруг Ирка сейчас приедет.
«Не приедет», – чуть было не сказал Шведов.
– Я буду здесь и дождусь.
– Ты же ее никогда не видел!
– Глаша, успокойся. Забыла, что ли, как мы фотографии смотрели?
– Ах да… Я буду звонить тебе.
– Не надо. Мотя услышит. Я напишу, если… когда Ирка появится.
Глафира собралась с духом и пошла домой. Нельзя беспокоить Мотю. Если она узнает, что с ее близкой подругой что-то случилось, не переживет.
Прошмыгнув мимо Моти в комнату, она села на кровать, положила телефон на колени и уставилась на него, прожигая взглядом. Время от времени ей приходилось выглядывать, чтобы Мотя ничего не заподозрила.
Не выпуская телефона из рук, она прохаживалась мимо кухни то в туалет, то в комнату, даже напевала что-то легкомысленное, а потом снова замирала на кровати. Она продолжала ждать, хотя с каждой минутой все очевиднее становилось, что стряслась беда.
Она не видела, как пристально Мотя провожает глазами каждый ее выход, не слышала, как та подходит к двери и стоит, прислушиваясь и беззвучно
