Нередко случалось, что кто-нибудь из знакомых являлся в гости без предупреждения, тогда их не впускали в общежитие, поскольку пропуск заказывался заранее. Но на этот раз меня ждал совсем незнакомый мне мужчина лет пятидесяти. Причем ждал на улице, хотя, как сообщил дежурный, он предлагал подождать внутри.
Незнакомец был очень импозантно одет: как-то неуловимо "не по-нашему", с очень уж очевидным вкусом, и от него приятно пахло чем-то заграничным.
- Вы Виктор Доценкофф? - спросил мужчина с легким акцентом.
- Нет, я просто Виктор Доценко, - пришлось поправить его.
- Возможно, так, - кивнул щеголь и протянул мне запечатанный конверт, явно не советского производства. - Это вам просили передать... - Он понизил голос и почему-то с опаской обернулся.
- Кто просил? - насторожился я.
- Стоит прочитать, чтобы все понять! - сказал он. - До свидания. - Мужчина повернулся и пошел прочь.
- Простите, но я хотел бы знать... - воскликнул я ему вдогонку, пытаясь задержать его, но тот даже не обернулся.
Удивленный и несколько взволнованный, я вернулся в комнату. К счастью, ребят не было. Я осмотрел конверт, он был девственно чист. Дрожащими руками осторожно вскрыл его: внутри оказались два машинописных листа, а между ними пять стодолларовых банкнот. У меня внутри все похолодело.
Во время "оттепели" - в конце 50-х - начале 60-х годов - появилось много фарцовщиков, так называли спекулянтов иностранными тряпками, жвачкой, валютой. Пресса уделяла им очень много внимания.
Увидев доллары, я тут же бросился к двери и закрыл ее на засов. Потом стал лихорадочно думать, куда бы спрятать этот опасный подарок, а параллельно в голову лезли разные мысли: "Что это? Провокация? Кто подстроил? Зачем? Кому я помешал? Чем? Господи, если это провокация, то нужно срочно избавиться от этих денег! Может сжечь? Да, но если это провокация милиции или органов, а я их сожгу? А потом они спросят: куда я дел доллары? И никто не поверит, что я их сжег! Боже, что же делать? Письмо! Может быть, оно прояснит ситуацию?" Я стукнул себя по лбу и развернул листы.
Письмо было написано по-русски, но с такими чудовищными ошибками, что сразу стало ясно: писал человек, не очень владеющий русским языком. Письмо было написано моим настоящим отцом.
Помните, я говорил ранее, что история моего рождения и фамилия родного отца является версией мамы?
Полковник Доценко на самом деле существовал, но он не был моим отцом: полковник просто усыновил меня.
А вот реальная история моего зачатия, изложенная моим настоящим отцом и постепенно восстановленная мною с помощью разных лиц, которые по крупицам выдавали информацию, - так отдельные кусочки мозаики в конце концов складываются в целую картину.
Более чем за год до моего рождения командование направило мою маму в Ригу. Цель задания мне установить не удалось, но это задание явно носило конспиративный характер. Для легализации своего пребывания в Риге мама устроилась горничной в богатый дом. Это и был тот дом пятьдесят четыре по улице Мейера, в котором я когда-то жил ребенком.
Сын хозяйки дома едва ли не с первой встречи влюбился в маму. Дальше все произошло стремительно. Мама ответила взаимностью, и они обвенчались, но вскоре советские войска вошли в Латвию, и Зигарду пришлось бежать из Риги, оставив беременную жену на попечение своей матери. Он планировал вызвать ее к себе, как устроится в какой-нибудь стране. Мама, если родится мальчик, пообещала выполнить его просьбу и дать сыну имя - Виталас.
Поскитавшись по Европе, он осел в Америке и сразу же позвал маму к себе. Но мама находилась на восьмом месяце, и лететь в ее положении было опасно: комфортабельных лайнеров тогда не было. Вскоре родился я, и с грудным младенцем о таком длительном путешествии нечего было и мечтать.
А в сорок восьмом году Сталин опустил "железный занавес" - вышел указ, запрещавший выезд за границу даже к близким родственникам...
Дальше вы уже знаете: мама знакомится с полковником Доценко, который настолько влюбляется в нее, что не только предлагает выйти за него замуж, но и готов усыновить меня. Выбирать не приходилось, и мама согласилась, но когда любовный угар прошел, и полковник, бравый вояка, стал ей изменять, к тому же и сифилисом заразился. Этого мама не могла простить, и они разошлись.
Потом знакомство с Иваном Чернышевым и так далее, о чем я писал.
Когда рижская бабушка Лайма уговорила маму прислать меня к ней погостить, мама согласилась при одном условии: я не должен знать правду об отце. Для меня родной отец - Доценко.
Вероятно, мама боялась, что правда о моем рождении может причинить мне вред, и она оказалась права...
В письме ко мне Зигард писал, что впервые узнал о моем существовании от своей матери, - к сожалению, тогда я уже был довольно взрослым парнем, и он долгие годы пытался найти меня, но это было очень и очень непросто. И только сейчас, когда Хрущев чуть приоткрыл границы, он нашел меня с помощью знакомых.
В Америке у него свое дело - фирма по производству парфюмерии. Он безмерно рад, что наконец-то отыскал меня, и не теряет надежды, что мы когда-нибудь встретимся. В письме он посылает мне небольшую сумму только для проверки: дойдет ли она до меня? Зигард очень надеется, что я получу его послание, и с нетерпением будет ждать от меня ответа. Он называл меня странным именем Виталас, от которого пахнуло чем-то знакомым. Далее шел почтовый адрес в Лос-Анджелесе.
Можете представить мое состояние, когда я прочитал это письмо? У меня вновь возникли мысли о провокации, но я никак не мог понять, от кого она исходит. Откуда им известно о моих рижских знакомых? О Зигарде? Неожиданно я понял, почему мне показалось знакомым странное имя: именно так меня иногда называла рижская бабушка Лайма.
Из письма своего настоящего отца я узнал свое первоначальное имя Виталас, серьезно полагая, что коль скоро Доценко меня усыновил, изменив фамилию и изменив имя Виталас на Виктор, то справедливо называться все-таки Виталием. Мне пришло в голову, что Виталас и Виталий - производные от одного корня: "вита" - "жизнь", а имя Виктор означает "победитель". К своему паспортному имени я вернулся после возвращения из Афганистана, впервые очнувшись на больничной кровати.
- Как вас зовут? - спросила миловидная медсестра.
- Виктор, - прошептал я пересохшими губами.
- После такого ранения выживают только победители! - с улыбкой заметила она и рассмеялась. - Но вы, вероятно, еще не оправились от ранения: по документам вы же Иван...
События прошлого так причудливо переплетаются, что опять занесли меня вперед, и позднее вам станет ясно, почему меня одно время звали Иваном. Но слова медсестры показались мне важным знаком свыше, и потому я вернулся к имени, которое вписано в паспорт...
Прочитав письмо еще раз, я почувствовал: что-то здесь не так! Кому мог понадобиться обыкновенный бедный студент? А вдруг это связано с МВТУ? А вдруг кто-то из "врагов" узнал о моем реферате в семинаре академика Кристи?
Дело в том, что на всех листках, где делались наброски рефератов, не говоря уже о расчетах, в нашем студенческом научном кружке стояли грифы: для "служебного пользования", либо "секретно", или "не подлежит огласке", и все записи сдавались в секретный отдел кафедры. Более того, для зачисления в научный кружок все кандидаты заполняли специальную форму подписки о "неразглашении".
Моим давним волнениям сегодня нечего удивляться: в то время вся страна жила в атмосфере шпиономании и каждый советский человек твердо знал - "враг не дремлет"...
Весь день я проходил в смятенных чувствах, решая самый "важный" вопрос моей жизни: должен ли я пойти в Органы и доложить о полученном письме?
Во мне боролись два чувства: душа протестовала против визита в столь страшное заведение, а вдолбленное воспитание "гомо советикус" убеждало в обратном. Долго мучиться мне не пришлось. Ранним утром следующего дня ко мне приехал мужчина в штатском. Вероятно, чтобы не дать мне заранее подготовиться к будущим вопросам, он представился работником спорткомитета и попросил поехать с ним, чтобы заполнить документы для моего допуска на всесоюзные соревнования.
По природе я очень доверчивый человек и от этой доверчивости довольно часто страдаю: до сих пор жизнь ничему не научила. Несмотря на свой возраст и опыт, я продолжаю оставаться доверчивым, и этим нередко пользуются нечисто-плотные люди. Сколько раз люди, близкие мне, которых я считал даже друзьями, предавали и обманывали меня! А сколько моих должников, которые брали взаймы на день, на неделю, на месяц, и годами не возвращающих долги! Вернись ко мне эти деньги - жил бы гораздо лучше, чем в настоящее время...
Появление "представителя спорткомитета" меня не насторожило - с такого рода бесстыдной ложью я еще не сталкивался. Почему-то мне и в голову не пришло, отчего такая честь оказана именно мне? Ведь для заполнения документов меня можно было вызвать через тренера или деканат.
