отсюда».
— Оленька. — Он прижал ее ладони к щекам. — Давай я отвезу тебя домой. Что уж теперь поделаешь? Ты же сама говоришь… Ведь у нас с тобой и не было ничего. Ты знаешь… Я женат был, и ты… О господи, как глупо! Да почему же, черт возьми, я должен был брать тебя с собой? Я ведь не в рай ехал. Я два года ночным сторожем в Москве работал. С музыкальным училищем! Я все зубами рвал и не видел ничего вокруг себя. Что бы ты там со мной делала? Я еле-еле выбился в люди.
— Ну а теперь, — спокойно сказала Ольга и отняла руки, — теперь же ты тоже не возьмешь меня с собой?
Сергей поднялся. Из зала уже доносился тот волнующий шум, который всегда будоражит перед концертом. Он погладил ее плечо и прижался к темным волосам.
— Знаешь что, — бодро сказал он, беря гитару. — Ты подожди меня здесь. Я отработаю, и мы с тобой все обсудим. Только обязательно подожди.
Она вжалась в кресло и обхватила руками плечи.
«Театральный жест», — подумал он и, еще раз потрепав ее по плечу, быстро вышел в коридор. Худенькая до прозрачности ведущая Галя уже ждала его у выхода к сцене.
— Сергей, — с кокетливым упреком проговорила она, взглянув на часы, — с публикой вы общаетесь куда охотнее, чем с нами.
На это нечего было ответить… Он слушал шум зала и думал, что Ольга, конечно, уйдет. Не может быть, чтоб не ушла. Он подстроил гитару и внимательно посмотрел на Галю.
— Там, в комнате, женщина, — сказал он, глядя ей в переносицу. — Последите, чтобы ее никто не обидел, когда она будет уходить.
— Может, вызвать ей такси? — с готовностью отозвалась Галя, кивнув в сторону двери.
— Нет, спасибо, Галочка, — он внутренне передернулся от явной фальши своего голоса. — Ни к чему.
Он снова прислушался к залу. На секунду ему представилось, что однажды этот зал не наполнится и наполовину. Он будет петь, глядя на пустые кресла, потом вернется в темную уборную, снова ляжет щекой на холодную гладь стола и долго-долго будет ждать скрипа двери.
Сергей провел вспотевшей рукой по лицу и вышел вслед за Галей на сцену. Зал был полон».
* * *
Он прочел Сашкин рассказ, растянувшись с Моникой на траве под цветущей липой, аромат которой действовал умиротворяюще. Она уже привычно положила голову ему на плечо и блаженно закрыла глаза. Когда они лежали так, никто из собак не смел к ним приблизиться. Почему — Артур не мог объяснить. Возможно, им казалось, будто у Моники появился настоящий хозяин, а они все просто перекочевали из одного приюта в другой?
От таких мыслей становилось не по себе, но Логов даже подумать не мог о том, чтобы отстранить Монику и подозвать кого-то другого. Слишком долгий путь они проделали навстречу… Артур не сомневался: в мире полно энтузиастов, готовых одолевать подобный путь снова и снова. Выискивать новизну, приручать, очаровывать. И он даже был согласен, что в этом есть определенный кураж…
Но его самого путь завоевателя не привлекал никогда. Не только из-за работы, отнимавшей львиную долю времени и сил. Скорее, причина была в том, что он и сам привязывался слишком сильно — к человеку ли, к собаке… Они врастали в него стремительно, а уходили медленно и трудно. За год, прошедший после убийства Оксаны, ему ни разу не захотелось впустить другую женщину ни в свою постель, ни тем более в душу.
Старый Дики спокойно наблюдал за ними, улегшись поодаль, в тени. Иногда он задремывал, потом, очнувшись, с достоинством обводил взглядом доступное пространство: ничего тут не стряслось без меня? И какое-то время пытался держаться…
Неугомонные Друлл с Бутчем носились кругами, прыгая через препятствия, которые чаще сами себе придумывали. А Мари пыталась цапнуть за лапу то одного, то другого, когда они пробегали мимо нее. Может, обижалась, что ее не позвали в игру?
Сидевшая рядом с нею Вишенка, которую Логов забрал из дома убитой Бочкаревой, дрожала всем тельцем, наблюдая за ними. Ей внове было оказаться в такой шумной собачьей компании, она привыкла к тишине наедине с хозяйкой, и Артур не знал, как объяснить малышке, что такого больше не будет. Теперь она всегда будет с ними, придется с этим смириться, ведь других желающих взять Вишенку не нашлось. Сын Татьяны Андреевны прилетел из Владивостока, но тащить с собой йорка через всю страну отказался:
— Да вы что?! Она же не выдержит перелет.
Логов подумал, что дело, скорее, в другом, и сын, наверное, не очень был привязан к матери, чтобы принять заботу о собачке в память о ней, но читать нотации было неуместно. Проще забрать Вишенку с собой.
Тем более она была ценным свидетелем! Ну, по крайней мере, Логов рассчитывал на нее, когда явился с Вишенкой на руках в тот же зал, где после закрытия банка собрали всех участников ограбления. Многие клиенты ворчали, им не хотелось переживать заново худший день их жизни… Но Логов так обворожительно улыбался каждому, встречая на пороге, что роптание быстро стихло.
Ложиться их на пол он, конечно, не заставил, но попросил всех занять те места, которые они указали на допросе. Никите Ивашину выпала честь исполнить роль убитого Шмидта, на что он буркнул:
— Вот спасибо!
От Артура не укрылось, как запаниковал Игнат Наумов, обнаружив, что с одной стороны от Никиты-Шмидта встала Мария Владимировна Высоковская, а с другой — Марго. Заметался растерянно, силясь вспомнить, где же находился, растерянно уставился на свой мизинец, который вспомнил окровавленным, попытался как-то примериться, но Высоковская легонько оттолкнула его:
— Ступай себе… к Валерию Сергеевичу. Он тоже не помнит, где находился.
Игнат уныло побрел в угол к Афанасьеву, а Логов мысленно отметил, что этого парнишку можно убедить в чем угодно.
Самым интересным оказалось то, что место слева от Бочкаревой, которое Артур с Вишенкой на руках занял сам, осталось свободным. Никто не желал признаваться, что находился напротив директора и занимал самую удобную позицию для стрельбы.
Но в этом Логов как раз и не сомневался. Разочаровало другое: дрожащая от волнения собачка ни на кого не среагировала как-то особенно. Она готова была лишиться сознания, когда к ним с Артуром приближался любой человек…
— Толку от тебя, — проворчал он добродушно и почесал трясущийся подбородочек.
Так Вишенка и оказалась в безумной компании огромных собак, впервые наслаждавшихся жизнью. Их улыбки говорили сами за себя, и даже невозмутимость Дики была проявлением умиротворенности, которая в старости становится синонимом счастья.
И только Монике ни до кого из них не было
