— Ну, мое. А что?
Следователь вытащил из папки листок бумаги.
— Вот заключение эксперта, — произнес он, демонстрируя мне документ. — Согласно ему, на внутренних стенках колбы твоего термоса обнаружены следы растворенного в воде сильнодействующего снотворного под названием сибазон. Скажи мне, пожалуйста, как оно могло там оказаться?
— Не знаю, — ответил я.
— Не знаешь? — воскликнул Николай Иванович. — Очень жаль! Тогда другой вопрос. Вот заключение эксперта о содержимом желудка твоего друга Вишнякова. Из него явствует, что в нем также обнаружены следы растворенного в воде сибазона. Причем в такой же концентрации, как и в твоем термосе. Вишняков выпил его незадолго до своей смерти. Как ты можешь это объяснить?
Я недоуменно пожал плечами.
— Опять не знаешь? Вот незадача! — в голосе следователя отчетливо улавливалась едкая ирония. — Хорошо, третий вопрос. В кустах, недалеко от избушки, в том месте, где ты охотился на зайцев, мы обнаружили одну тяжеленную деревяшку. Наши эксперты нашли на ней следы крови Ширшовой. Очевидно, именно этой деревяшкой ее и огрели по голове перед тем, как подвесить на дереве. Но самое интересное заключается в том, что помимо крови Ширшовой на ней еще остались и твои пальчики. Что ты на это скажешь?
— Не знаю, — пролепетал я, чувствуя, что холод сковывает меня все сильнее и сильнее.
Николай Иванович пристально смотрел на меня. Его взгляд словно пронизывал меня насквозь. Я не выдержал и отвел глаза. Майор достал из своей папки опломбированный полиэтиленовый пакет. В нем лежала та самая бечевка, с помощью которой я охотился в лесу. Откуда она у него? Я же выбросил ее в мусорку в самый первый день своего пребывания в больнице.
— Узнаешь? — спросил следователь.
Я помотал головой.
— Твоя, твоя. Не отпирайся.
Он достал новый листок бумаги.
— Так вот, наши эксперты установили, что именно этой веревочкой были задушены Вишняков и Попов.
В моих глазах потемнело. В коленях появилась дрожь.
— Послушайте, — возмутился я. — Что Вы хотите этим сказать? В чем Вы хотите меня обвинить?
Я постарался придать своему голосу грозные нотки, но не смог. Мой голос предательски сел, и в нем больше звучало паники, чем угрозы. В глазах майора появилась насмешка.
— Обвинение тебе предъявят потом, — спокойно произнес он. — А сейчас мы осмотрим твой рюкзак, который лежит у тебя под кроватью. Мы к нему не прикасались, и ничего подкинуть туда не могли. Понятые это видели.
Следователь кивнул на врача и медсестру. Я растерянно посмотрел на них. В их глазах явственно читался страх. Я нервно сглотнул слюну.
В этот момент в палату вбежала моя мать.
— Ну, что же ты не идешь? — обратилась она ко мне. — Поезд уже скоро… А, здравствуйте, Николай Иванович! А я думаю, чего это он все не выходит? Термос принесли? Вот спасибо. Я про него совсем и забыла.
Ответом ей была напряженная тишина. Мать оглядела всех, кто находился в палате. На ее лице появилось беспокойство.
— Что здесь происходит? — с волнением спросила она.
— Здесь происходит обыск, — кряхтя, ответил майор, вытаскивая из-под кровати мой рюкзак.
Мать недоуменно посмотрела на него.
— Что случилось? Дима, объясни, что им от тебя надо?
Следователь тем временем вывалил содержимое рюкзака на покрывало. Его внимание сразу же привлек внушительный бумажный сверток. Он взял его в руки и развернул. Виктор Михайлович изумленно присвистнул. Моя мать громко ахнула:
— Дима, откуда у тебя этот самородок?
Я обреченно закрыл лицо руками.
— Гражданин Лю Ку Тан, — сурово обратился ко мне Николай Иванович. — Вы обвиняетесь в убийстве пятерых своих товарищей. Вот постановление о Вашем аресте. Ознакомьтесь.
Я дрожащими руками взял протянутую мне бумагу и попытался прочесть. Но буквы беспорядочно запрыгали у меня перед глазами.
— Игра закончена, Дима, — добавил следователь…
ЭПИЛОГ
Тяжелая дверь тюремной камеры с лязгом захлопнулась, окончательно изолировав меня от остального мира. А может, наоборот, остальной мир от меня? Не знаю. Я чувствовал себя бесконечно несчастным и одиноким, и отчаянно метался в поисках ответа на вопрос: что со мной произошло? Как меня, совершенно нормального, вроде бы, человека, вдруг угораздило превратиться в убийцу? Что это, бессмысленная случайность, или апогей законов моей души?
Раскаяние! Религия представляет его, как проявление силы духа, а житейство, наоборот, как результат осознания своей слабости. Так что же это все-таки такое, благо или вред? И не есть ли оно просто следствие душевного авитаминоза, то-есть душевного голода, достигшего своей максимальной силы? Стоит ли им мучиться, или следует просто покориться ему, как неотъемлемой данности?
Когда все это началось? Когда я впал в тот самый бред, коим сейчас горько каюсь? В тот момент, когда увидел золотой самородок в руках Вишнякова, или все же значительно раньше? Наверное, все-таки, второе.
Будучи ребенком, я совершенно не задумывался о несправедливости, царящей в этом мире. Но постепенно, с возрастом, я стал все острее и острее реагировать на окружавшее меня неравенство. Во мне стала развиваться лютая ненависть ко всем тем, кого принято называть баловнями судьбы, — к своим ровесникам, не сделавшим ровным счетом ничего для приобретения достатка, в котором я видел главное жизненное счастье, а лишь просто унаследовавшим его от своих родителей. Терпеть их снобизм, высокомерие, откровенную снисходительность, а то и просто ничем не прикрытое пренебрежение, было невыносимо. И тогда я решил, что сделаю все, что смогу, дабы подняться выше их уровня. Я был готов расшибиться в лепешку, лишь бы испытать тот краткий миг торжества, когда ты с высоты своего положения насмешливо смотришь на того, кто когда-то считал тебя ничтожеством по сравнению с собой. Я откровенно завидовал тем ребятам, для кого жизненное счастье заключалось не в материальных возможностях, а в чем-то другом. Но я был не такой. Я не мог жить так, как они. У меня был не тот менталитет личности. В этом, наверное, и заключается моя главная беда.
Закончив школу, я смог поступить в престижный ВУЗ. МГУ! Куда еще престижнее? Кто скажет, что это не так? Я этого страстно желал. Я долго и скрупулезно к этому готовился. И когда после вступительных экзаменов я увидел свою фамилию в списке зачисленных, я был буквально на седьмом небе от счастья. На первых порах меня жгла эйфория. Мне казалось, что я из категории "никто" теперь прочно перешел в категорию "кто-то". Но, повращавшись в среде своих сокурсников, я снова стал ощущать раздражение. Здесь тоже хватало баловней судьбы, и гораздо фартовее, чем те, которые учились со мной в школе. Сколько раз я тешил себя надеждами, что у меня все будет хорошо, и что я обязательно достигну желаемых высот. Нужно только подождать. Но время — штука долгая, а блага хочется прямо сейчас.
Когда Вишняков продемонстрировал найденный им самородок, во мне взыграла лютая досада. Вот он, еще один счастливчик! В одночасье, без всякого труда, стал обладателем целого состояния! Ну почему удача снова улыбнулась кому-то другому, а не мне?
Это была последняя капля, которая переполнила чашу моего терпения. После этого в меня словно вселился бес. Все глубоко заложенные, а потому остававшиеся доселе во мне невидимыми, пороки в одночасье вылезли наружу, полностью завладели мной, и стали определять все мои мысли и действия. Я целиком оказался в их власти. У меня не нашлось сил, чтобы хоть как-то противостоять своему "мистеру Хайду".
Завладеть самородком! Любой ценой! Именно это стало моей главной целью. Моя мысль лихорадочно работала, выискивая подходящий план. И он был найден. План коварный, дьявольский, преступный. Но меня это не смутило. Его отправной точкой стал момент, когда мучимые черной завистью Тагеров и Ширшова демонстративно отвернулись от Сергея, а Попов и Патрушева последовали за ними. Вишняков был удручен. Его это шокировало. В нем вспыхнула лютая обида. А в таком состоянии человек невольно тянется к любому, кто проявит к нему хоть какое-то дружеское участие. Этим-то я и воспользовался. Сергей очень быстро проникся ко мне доверием. Мне оставалось только убедить его сделать так, как мне было нужно. Это не составило большого труда.
— Нет, ты видишь, что они делают? — бушевал он, когда мы отправились на охоту. — Ты видишь? Носы отвернули! Не разговаривают! Бойкот мне объявили! Бойкотчики хреновы!
Думают, я сломаюсь! Щас! Фигушки! Не на такого напали!
— Как бы они чего не замыслили, — озабоченно покачал головой я. — Что-то их поведение мне сильно не нравится.
— А что они могут замыслить?
— Взбешенные завистью люди способны на многое. Вот, например, проснешься ты завтра утром, а самородка нет. Спрашиваешь: ребята, а где моя находка? Все только плечами пожимают. Мол, не знаем, и все тут.
