Сделав несколько глотков, Наташа шумно выдохнула, вытянув губы, и сказала:
– Надо поставить памятник тому, кто придумал холодное пиво.
– А я слышал, что в Киеве стоит памятник салу.
– Это что – свинье, что ли?
– Нет, не свинье, а именно салу. Правда, я сам его не видел, но мне говорили, – я тоже взял из ящика со льдом банку пива и, открыв ее, вернулся к основной теме: – Так что это за человеческий фактор такой?
– Мне очень не нравится, что вокруг дворца вертится Надир-шах.
– Мне тоже не нравится, а что делать?
– Ну, что делать – как раз понятно, – сказала Наташа, откидываясь на спинку кресла. —
Хватать Коран и быстро сваливать отсюда. С этим все ясно. Меня больше интересует, что ему здесь нужно. Если Надир-шах пасется вокруг Корана – это одно дело. Пусть себе. Главное, чтобы не совался сюда. А если его интересуем мы…
– Что значит – мы?
– То и значит. Знахарь, например.
– А-а, вот ты о чем… Я тоже думал об этом. Но не получается. Если бы он знал, что этот самый Знахарь едет к Аль Дахару, то самым верным было бы напасть на нас по дороге в какомнибудь ущелье, а не устраивать беспредел со стрельбой в доме уважаемого человека.
– Мы, между прочим, хоть и видели уже на конкурсе этого уважаемого, а также жирного и противного человека, но кто знает, может быть они вместе с Надир-шахом планируют тихонечко перемолоть нас всех на фарш и…
– Ну, Наташа, это ты уже поехала в какой-то кошмар на улице Вязов, – засмеялся я. – Перемолоть на фарш! Ну, перемолоть, а что дальше?
– Так ведь не всех! Ты-то им живой нужен, понимаешь? А всех остальных – на фарш. И меня тоже, между прочим.
– Не знаю, не знаю, – я с сомнением покрутил головой, – по-моему, тебя понесло. Не фантазируй лишнего.
Я встал и, потянувшись, сказал:
– Давай-ка спать. Уже первый час.
– С каких это пор первый час ночи стал для тебя поздним временем? – удивилась Наташа.
– А с таких, что завтра трудный день и нужно выспаться.
Я открыл дверь в ванную и, оглянувшись, увидел, как Наташа провожает меня своим специальным взглядом, говорившим о том, что сразу после меня она тоже примет душ, а потом…
– И знаешь, – сказал я, – давай сегодня обойдемся без… Ну, без, так сказать, интимной близости. Женщина воодушевляет на подвиги, когда она недоступна, а когда она прямо тут, при тебе, то наступает некоторая расслабуха, которая нам сейчас ну никак не нужна. Вот победим завтра войско Аль Дахара, тогда и расслабимся по полной.
– Да-а-а… – обиженно протянула Наташа, – а если тебе завтра яйца отстрелят, что я буду делать?
– Во-первых – типун тебе на язык, дура несчастная, а во-вторых, ты обратила внимание, как на тебя Майкл пялится?
– Обратила, конечно, – самодовольно ответила Наташа, – как же не обратить, такой видный мужчина!
А Майкл и на самом деле был видным мужиком.
Выше меня ростом, тонкая талия, широкоплечий, мощные руки в татуировках, а лицом – вылитый Антонио Бандерас.
– Вот с ним и утешишься. Все, я пошел в душ.
И я шагнул в ванную, едва успев увернуться от летевшей мне в голову пустой банки из-под пива.
* * *
Я лежал на спине и смотрел в потолок.
В комнате была почти полная темнота и почти полная тишина, которую нарушало лишь тихое сопение спящей Наташи, лежавшей на другой кровати.
По потолку медленно полз какой-то светящийся слабым зеленоватым светом жучок, похожий на летящий в ночном небе космический корабль с инопланетянами. Он вдруг остановился, сделал несколько нелепых поворотов то в одну, то в другую сторону, потом тихо зажужжал и вылетел в узкое, как щель между гаражами, стрельчатое окно, открытое мною на ночь.
Час назад меня разбудило тихое поскребывание ногтем по двери.
Я встал и, стараясь не разбудить Наташу, открыл дверь, за которой в неярком свете дежурного ночника оказался озабоченный Генри. Кивнув ему, я натянул на голую задницу просторные спортивные портки и вышел в коридор. Генри направился на улицу, я за ним, и только там он шепотом предложил мне прогуляться по парку, чтобы посмотреть на кое-какие любопытные вещи.
Я кивнул, а он, окинув меня взглядом, посоветовал надеть что-нибудь темное и завязать лицо темным платком. Сам он тоже был голым по пояс, но, как известно, увидеть негра в темноте не так просто, как белого, так что я спросил, не принести ли ему темные очки, чтобы глаза не блестели. Генри усмехнулся и, развернув меня лицом к двери, дружески пихнул в спину.
Когда я вернулся в комнату, то сразу же почувствовал ствол пистолета, в темноте упершийся мне прямо в нос.
– Это я, – торопливо прошептал я.
– Твое счастье, – ответила в темноте Наташа, убирая пистолет от моего носа, – а то бы я тебя пристрелила.
Ее логика была весьма оригинальной, но я не стал заострять на этом внимание, а только сказал:
– Дай мне что-нибудь темное и еще платок на морду.
– Сейчас, – ответила она и, включив ночник, зашуршала в чемодане.
Через десять секунд я получил темную рубашку с длинными рукавами и ее камуфляжную косынку.
Когда я нацепил это все, Наташа уже стояла передо мной тоже полностью одетая и с завязанным лицом.
– Ну что, пошли? – спросила она.
– Вообще-то… – начал я, но тут она меня прервала.
– Если мы не идем вместе, я подниму крик и визг и скажу, что ты хотел меня изнасиловать.
– О, Господи… – только и сказал я, представив этот бред, – ладно, пошли, только тихо.
– Не учи ученого, – парировала Наташа, и мы вышли на улицу.
Увидев ее, Генри вопросительно посмотрел на меня, а я только и смог, что развести руками.
Парк был освещен луной и звездами, и все, что окружало нас, самым романтическим образом походило на кадры из черно-белого фильма ужасов. Деревья протягивали к нам скрюченные руки, в мрачных провалах теней шевелились еще более мрачные и страшные тени, и только узкий серп луны напоминал о том, что сейчас вовсе не полнолуние и можно не опасаться нападения какого-нибудь вышедшего поразвлечься оборотня.
Генри тихо крался впереди, за ним следовал я, а сзади нас прикрывала Наташа, которая держала в руке «Люгер». Мы шли медленно, то и дело натыкаясь на черные стволы деревьев, едва различимые во мраке ночного парка, но Генри уверенно придерживался какого-то одному ему известного направления, и наконец впереди забрезжил свет.
Между деревьями показалось освещенное окно, а рядом с ним – открытая дверь, из которой на улицу падала ровная полоса желтоватого электрического света, освещавшая находившиеся в нескольких метрах от сторожки ворота.
Наташа приникла губами к моему уху и зашептала:
– Это сторожка около главных ворот, про которую я тебе говорила.
Я кивнул, а Наташа, лизнув меня в ухо, отстранилась.
Вот сука, подумал я, вот ненасытная дырка! Неужели опасность возбуждает ее еще и в этом смысле?
Я тряхнул головой и уставился на освещенную дверь.
На улицу вышли двое гвардейцев Аль Дахара.
Один из них, глубоко затянувшись сигаретой, задержал дыхание и передал ее другому. Тот тоже набрал полную грудь дыма, и они, напыжившись, замерли.
Потом, одновременно выпустив дым, оба одобрительно закивали, поджав губы, и тут послышался негромкий стук. Один из них торопливо подошел к воротам и задал вопрос на своем языке. Раздался ответ, и страж, отодвинув массивный засов, с усилием приоткрыл высокую тяжелую створку, покрытую бронзовыми узорами.
В открывшуюся щель вошли шесть вооруженных до зубов бородатых типов, и выглядели они посерьезнее, чем тот сброд, который считался гвардией великого и прекрасного шаха Аль Дахара.
Остановившись возле сторожки в луче света, падавшего из двери, они негромко заговорили с хозяевами, и среди мешанины незнакомых звуков я снова услышал имя Надир-шаха, повторенное несколько раз.
Мы с Наташей переглянулись, а Генри, наклонившись к нам, прошептал:
– Это уже четырнадцать. Может быть, пока я ходил за тобой, пришел кто-нибудь еще… Не знаю.
Я согласно покачал головой, и мы продолжили наблюдение.
Чурбаны каргачили на своем языке, но из их мимики стало ясно, что пришли уже все, кого ждали, а когда один из стражей решительно запер ворота, еще и навесив на них замок величиной со школьный портфель, то сомнений в этом уже не могло быть.
Пришедшие тихо направились в сторону дворца, а мы, дождавшись, когда охранники убрались в свою конуру и закрыли за собой дверь, пошли обратно в караван-сарай.
Вернувшись в номер, мы с Генри посмотрели друг на друга, а Наташа спросила:
– Ну и что скажете, господа заговорщики?
– А ничего не скажем, – ответил я и добавил по-русски. – Утро вечера мудренее.
Генри непонимающе посмотрел на меня, и я, улыбнувшись сказал:
– Русская пословица. Утром голова работает лучше, чем вечером.
– Это смотря сколько принял вечером, – поразмыслив, ответил Генри и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.
Наташа разделась и через три минуты тихонько засопела, а я, погасив свет, вот уже полчаса пялился в потолок, следя за светящимся жучком, и никак не мог уснуть.
