Я посигналил снаружи, и ворота без лишних вопросов широко распахнулись — свойственная Виктору безалаберность ощущалась во всем его хозяйстве. Зато у Храповицкого подобное гостеприимство автоматически каралось увольнением охраны. Там парни на входе, согласно разработанной лично Храповицким инструкции, сначала долго рассматривали вас в глазок, потом осведомлялись, существует ли договоренность о визите. Получив утвердительный ответ, они вызывали по станции Олесю, которая докладывала Храповицкому; тот отдавал соответствующее распоряжение, и оно возвращалось по цепочке. Все это занимало минут пятнадцать, и исключение не делалось даже для его родной матери, вместе с которой я однажды торчал за оградой, слушая надрывный лай Храповицких собак.
Перепрыгивая через ступеньки, я вбежал в дом и — как камень в вату — попал в атмосферу безмятежности и покоя. На огромной кухне с зеркальным полом из черного мрамора сидела Анжелика в шелковом халате и ее старшая сестра, приехавшая в гости. У обеих были миловидные круглые лица с кукольными глазами и маленькими пухлыми ртами. Они напоминали ярких расписных матрешек, которые продаются в сувенирных лавках, только сестра существенно превосходила Анжелику объемами, так что если бы они и впрямь были матрешками, то в сестру вместилось бы не меньше двух Анжелик. Дамы пили чай и пробовали только что испеченный пирог с курагой.
Мое появление показалось им как нельзя более кстати. Несмотря на отчаянное сопротивление, я был тут же захвачен в плен и усажен за стол с чашкой в одной руке и куском пирога — в другой. Напрасно я твердил, что речь идет о жизни и смерти: меня не хотели отпускать, пока я не выскажусь о достоинствах теста.
Заслышав незнакомый голос, из своей комнаты примчался неугомонный Витюша, которого няня укладывала спать после обеда. Он был босиком, в пижаме и жаждал знать, к кому я пришел и зачем. Выпалив эти вопросы из-за няниной спины и не дослушав мои ответы, он перебрался на колени к Анжелике. Здесь, чувствуя себя в безопасности, он самовольно откусил пирог и тут же выплюнул его на стол, к ужасу женщин. Все бросились его стыдить, после чего он все-таки позволил себя увести, поведав мне на прощанье, что ему купили новую лопатку и санки, а снега все нет.
Наблюдая, как няня, держа его за руку, осторожно ковыляет по скользкому полу, я подумал, что в погоне за своим непоседливым воспитанником ей не раз приходилось здесь чувствительно наворачиваться.
Виктора я нашел в спортивно-банном комплексе, занимавшем целое крыло. К спортивным занятиям Виктор питал сугубое отвращение, но баню любил и сейчас с помощью сауны выгонял из организма остатки алкоголя. Когда я вошел, он красный, изможденный и мокрый лежал в халате на шезлонге возле бассейна и героически перемогался минеральной водой.
— Гляди-ка, живой! — обрадованно простонал он, увидев меня. — А я уж думал, ты за решеткой сидишь, прутья грызешь. Нет, по такому случаю я должен выпить, а то удачи не будет.
Кряхтя, он поднялся с шезлонга, босиком прошлепал к холодильнику, достал бутылку пива и залпом ее опустошил.
— Так и знал, что сегодня бросить не получится, — с сожалением заметил он. — Изломал ты мою трезвую жизнь! И зачем я только целый день мучился? Столько времени потерял! Мог бы уже пьяным быть!
Я принялся рассказывать ему о событиях сегодняшнего дня. Он сразу посерьезнел и слушал очень сосредоточенно. Когда я дошел до допроса Кабанковой, Виктор с похоронным видом снова просеменил к холодильнику, причем на сей раз не ограничился пивом, а хлопнул полстакана виски. Эту процедуру он повторил, когда я рассказывал об откровениях Сырцова. К концу повествования Виктор был на редкость мрачен, но его глаза заблестели.
— Мы должны немедленно спрятать наших директоров! — заключил я. — Нельзя, чтобы Лихачев до них добрался. Начинать надо с тех, кого заложила Кабанкова.
Виктор задумчиво почесался.
— Непростая задача, — проговорил он озабоченно. — Не вот вам нате. За нами всеми следят, куда тут спрячешься? Надо что-то придумывать. Придется Савицкого срочно вызывать. Представляю, как Лихачев взбесится, если мы это провернем.
— Пусть лучше бесится, чем радуется, — отозвался я.
— Как сказать! — проворчал Виктор. — Я все-таки надеюсь с ним договориться.
— Тебе легче будет с ним договариваться, если у него не появится новых показаний против нас. А в том, что они появятся после допроса наших ребят, можно не сомневаться.
— Да уж, — признал Виктор. — Слабоваты они в коленках. Не орлы. Ну ладно, давай рискнем. Может, заодно и Пахомыча подальше отправим? А то он, когда я его в последний раз видел, какой-то дерганый был.
— Боюсь, что с Пахомычем мы опоздали, — возразил я.
— Думаешь, он нас уже слил?— недоверчиво нахмурился Виктор. — Да когда же он успел? Во время ареста, что ли? Вы же с Немтышкиным его почти сразу вытащили.
— Не совсем так. Мы обо всем договорились с судьей, но Лихачев вдруг выпустил Пахомыча по собственному желанию, накануне заседания. Тогда я не стал в этом разбираться. Все были уверены в победе, и я решил, что Лихачев, не желая проигрывать в суде, сделал хорошую мину при плохой игре. Но сейчас я допускаю, что все обстояло иначе.
— А чего гадать?! — прервал меня Виктор. — Давай его сейчас выдернем да спросим. Вот смеху будет, если он Храповицкого вкозлил! Родственничек, мать его! Подожди меня здесь, я быстро.
Он появился минут через тридцать, одетый и выбритый. В руках он держал какую-то большую коробку. Уже в «Хаммере» он поставил коробку мне на колени.
— Гляди, чего я у Витюши раскопал, — похвалился он.
На коробке было написано «Юный радист», и в ней
я обнаружил детский набор, состоявший из больших пластмассовых наушников ярко-желтого цвета и такого же прибора, который имел отдаленное сходство с рацией. Наушники были бутафорскими и звук не пропускали, а прибор работал от батарейки и имел одну ручку. При ее повороте он начинал пищать, а огромная стрелка скакала по шкале.
— Зачем тебе это? — спросил я Виктора с недоумением.
— Так надо, — загадочно ответил Виктор. — Пытать Пахомыча будем. Я еще провода прихватил. Не одному же Лихачеву допросы устраивать.
Перспектива пыток Пахома Пахомыча явно вдохновляла Виктора.
— Кстати, о Лихачеве, — усмехнулся он. — Кажись, я догнал, почему они с Храповицким сцепились.
— Почему?
— Да потому что оба — рисовщики. Для них смысл жизни в том, чтобы понты колотить. Вот и зарубились, как два павлина, у кого хвост пышнее! Это ж надо, какое кино тебе Лихачев прокрутил! А зачем? Только для одного — для рисовки. Ему охота, чтобы им восхищались, говорили, какой он гениальный. Видать, он лишку в ЧК пересидел, там же работа тихушная, все засекречено, а теперь на свет вылез и славы ему захотелось. Эх, зря ты его отшил! Потерпеть не мог, что ли?! Нужно было втереться к нему в доверие. Он бы хвастал, а ты бы поддакивал — глядишь, мы бы что-нибудь и выведали.
— Как ты себе это представляешь? Он бы со мной откровенничал, а я бы тебе передавал?
— Ну, да. А как еще? Не наоборот же!
— Из меня шпион не получится.
— Вижу, — отозвался он с сожалением. — Поэтому у тебя и денег нет. С другой стороны, был бы ты шпионом, глядишь, и меня бы продал. Шпионы все рано или поздно перекручиваются. Уж я-то знаю.
— Потому что сам такой? — предположил я, раздраженный его замечаниями.
Он не обиделся.
— Наверно, — ответил он, потягиваясь. — И сам такой, и вокруг меня все такие.
2Пахома Пахомыча доставили к семи часам вечера в наш спортивный комплекс, в директорский кабинет, который заняли мы с Виктором. Чуть раньше мы провели здесь рабочее совещание с Савицким, обсуждая детали предстоящей эвакуации наших подчиненных.
Пахом Пахомыч был неузнаваем. Он сильно похудел, словно после тяжелой болезни, и объемная коричневая куртка, бывшая когда-то ему тесноватой, теперь болталась на нем кое-как, придавая неопрятный вид. Лицо его было нездорового желтого цвета, с темными кругами под потухшими глазами. Он непрерывно шмыгал носом, и его воинственные усы уже не топорщились с прежней агрессивностью, а безвольно свисали вниз.
Войдя, он моментально попал в тиски объятий Виктора. Пахом Пахомыч снес начальственную ласку безответно и лишь сдавленно хрюкнул.
— Ты нам не рад, что ли? — осведомился Виктор, отпуская его и делая вид, что обиделся.
— А чего радоваться? — буркнул Пахом Пахомыч.
Похоже, его дурные манеры лишь усилились под воздействием перенесенных невзгод. Впрочем, радоваться ему и впрямь было нечего.
— Садись, — указал ему на стул Виктор.
— Нет, — замотал головой Пахомыч, оставаясь на безопасной дистанции, поближе к выходу. — Я на минутку заскочил. У меня дел полно.
