но и мылом, чистыми рубахами и свежим воздухом. Однако отец его внезапно умер и пришли другие заботы.
Поначалу сын хотел продать фирму, доставшуюся ему от отца, чтобы поселиться где-нибудь во Флоренции или на Капри, купив уединенную виллу. Но потом ему показался соблазнительным комизм его положения. Ученый человек, важный господин, непонятый поэт, а вот взял да и засел в купеческой конторе. И, ко всеобщему удивлению, он продолжил работу своего отца, ограничиваясь, правда, лишь подписанием чеков и получением доходов. Действительное руководство фирмой он оставил осуществлять тем людям, которые делали это еще при старом Лайне.
Торнтон составил воззвание к своим трем тысячам служащих, напечатал это воззвание на бумаге верже античной формовки с изумительно красивыми заставками и широкими полями. Там цитировались Сенека, Аристотель, Марк Аврелий и вставлено было также несколько строф из «Илиады» Гомера.
Это издание было отрецензировано газетными критиками с такой важностью, будто это книга.
Торнтон получил, казалось, новый смысл жизни, — сам себя он воспринимал как весьма интересного человека, так как многие из его восторженных друзей, удивленно разводя руками, то и дело спрашивали: «Как можете вы, Торнтон, человек таких способностей, такого характера, ума...»
Жизнь и продолжала бы оставаться для него такой же приятной и увлекательной, если бы все окружающие считали его полубогом. Но были по крайней мере двое, на которых великолепная личность Лайна и его миллионы не производили никакого впечатления. Это омрачало жизнь...
В то хмурое апрельское утро на улице царил ощутимый холод. Тем приятнее были тепло и уют лимузина, отапливаемого электрической печью. Пошел легкий снег, и дрожащие женщины, стоявшие на почтительном расстоянии от тюремных ворот, плотнее закутывались в свои платки и шали.
Вскоре все вокруг покрылось белым налетом, и первые весенние цветочки выглядели довольно жалко в окружении снега.
Тюремные часы пробили восемь. Тотчас отворилась небольшая дверь, и из нее вышел человек. Он наглухо застегнул куртку и поглубже надвинул кепку на лоб. Лайн выпустил из рук газету, открыл дверцу авто, выскочил и поспешил навстречу выпущенному арестанту.
— Ну, Сэм, —любезно сказал он, — на сей раз вы меня, наверно, не ожидали?
Человек вздрогнул, остановился и уставился на фигуру в дорогой шубе.
— Ах, это вы, мистер Дайн, — ответил он усталым голосом. — Мой милый господин!..
Больше он не мог говорить, слезы покатились по его щекам, и он обеими руками схватил протянутую ему руку.
— Ведь не думали же вы, Сэм, что я брошу вас на произвол судьбы?
Лайн был в восторге от собственного благородства.
— Честно говоря, я решил, что на сей раз вы совершенно откажетесь от меня, сэр, — хрипло ответил Сэм Стей. — Вот истинно благородный джентльмен! Я должен стыдиться себя...
— Чепуха, Сэм, чепуха! Пойдемте скорее в мой экипаж, садитесь сюда, мой мальчик. Пусть люди думают, что и вы миллионер.
Сэм вздохнул, бессмысленно ухмыльнулся и сел в автомобиль, опустился на мягкое сиденье, обитое дорогой сафьяновой кожей бархатистого коричневого цвета.
— Бог мой, подумать только, что на свете еще водятся такие люди, как вы... Воистину поверишь в ангелов и чудеса!
— Не говорите глупостей, Сэм! Вы поедете теперь ко мне, накормлю вас досыта после тюремной баланды, а потом подумаем, с чего вам начинать новую жизнь.
— Да, да! Я, наконец, почувствовал, что действительно хочу начать все заново, стать порядочным человеком, — сказал Сэм, подавляя рыдания.
Чтобы не согрешить против истины, надо сказать, что мистер Лайн, в сущности, вряд ли интересовался тем, поведет ли Сэм честный образ жизни или нет. Скорее всего, он ужаснулся бы, случись Сэму и вправду стать на путь истины.
Он держал у себя Сэма примерно так же, как другие держат редкую птицу или породистых собак; и гордился им не меньше, чем иные люди гордятся коллекциями почтовых марок или китайского фарфора. Сэм принадлежал к предметам роскоши, которые Торнтон Лайн мог себе позволить иметь и которыми любил похвалиться. В своем клубе он охотно рассказывал о знакомстве с этим преступником, весьма известным взломщиком несгораемых шкафов, ничему другому не обученным. Привязанность Сэма являлась для Лайна некоей приятной щекоткой нервов. Обожание, с которым уголовник относился к Лайну, было и в самом деле необычайно. Сэм без малейшего колебания отдал бы жизнь за этого человека с бледным лицом, дал бы разорвать себя на куски за своего благодетеля, если бы тому грозила опасность. Лайн для Сэма был богом, сошедшим с небес, не меньше. Дважды Сэма осуждали на краткосрочное заключение, один раз он сидел гораздо дольше, и после каждой отсидки Торнтон брал вора к себе домой, закатывал ему отменный обед и, снабдив целой кучей высокоморальных, но, увы, бесполезных советов, отпускал с десятком франков в кармане. Этой суммы как раз хватало Сэму на покупку нового набора фомок и отмычек.
Но никогда прежде Сэм не выказывал столько благодарности, а Торнтон Лайн — так много внимания гостю, как в этот раз. Прежде всего освободившемуся из тюрьмы была предложена горячая ванна, после которой подан вкусный завтрак. Сэм получил новый костюм, в жилетном кармане которого на сей раз шуршали не две, а четыре пятифунтовые бумажки. После завтрака Лайн обратился к Сэму со своею обычной душеспасительной речью. Но Сэм остановил его откровенным признанием:
— Ах, сэр, это не подходит для меня! Я не раз делал попытки зажить по-честному, но вечно что-то мешало... Когда я вышел из тюрьмы в прошлый раз, вы же помните, я стал шофером и целых три месяца работал таксистом. Ну и что из этого вышло? Один из этих проклятых сыщиков пронюхал, что у меня нет шоферского свидетельства, и моему честному образу жизни пришел конец. Какой смысл начинать мне другую жизнь, хотя бы даже вы предложили место в вашем деле, если все равно этому быстро придет конец. Да я уже и привык к жизни на вольном воздухе, где я сам себе господин. Наверное, я уродился таким...
— Искателем приключений? — сказал Лайн и тихо усмехнулся. — Да, да, похоже, что так, Сэм. Что ж делать... Но я и сам на сей раз хочу предложить вам одну довольно авантюрного свойства задачу, может, она будет вам по сердцу...
И он рассказал ему историю бедной девушки, которой он помог, спас от голодной смерти, но которая обманула его самым низким образом.
Торнтон Лайн был не только поэтом, но еще и отменным лжецом. Лгал он так же легко, как и говорил правду. И правда,
