– Как он? Отец Авель? – Мура слегка покраснела.
– Благодарение Господу, здоров, на святой остров духовная чума не проникает.
– Так это вы преследовали нас в городе? – внезапно догадалась Мура.
– Простите великодушно, что напугал, – повинился инок Феофилакт. – Но одному Господу известно, где моя помощь могла понадобиться. Отец Авель написал мне, что вы девушка наблюдательная, сообразительная и проницательная, и не склонная верить на слово.
Мура облегченно вздохнула. Она не ошиблась в выборе надежного укрытия для карты. Два года назад в безумные святочные дни, когда безмятежную жизнь Муромцевых и Коровкиных нарушила история с таинственным младенцем, судьба свела ее с отцом Авелем. Он обещал свое покровительство в будущем, и обещание сдержал. Она подняла синий взор на инока Феофилакта и дружески улыбнулась.
– Простите мне излишнюю суровость, хотя я знаю, что в этих стенах не бывает людей, способных причинить зло. Вам известно, что лежит в этом бауле? – Она указала на потертый баул доктора Коровкина.
– Нет, – ответил инок, – но раз вы пришли сюда, на подворье Благозерского монастыря, предполагаю – то, что там находится, необходимо спрятать.
– Вы угадали, – кивнула Мура. – Там подлинная карта Российской империи из Екатерингофского дворца, которая принадлежала императору Петру. Ее хотят уничтожить, потому что на ней написано, что Александр Македонский на Амуре закопал пищаль.
– А вместо нее повесили подделку? – Глаза инока блеснули. – «Правильную карту»?
– Неужели Александр Македонский действительно жил в XV веке? И император об этом знал?
– Истина смущает только предвзятые умы, – ответил инок. – Мы не всегда можем правильно судить о дне вчерашнем. Вы очень молоды и не слышали, наверное, что во времена Александра III на помойку выбросили все секретные материалы из Министерства внутренних дел. Кто может сегодня сказать, какие тайны были сокрыты в них? Так что же судить о более отдаленных временах. Почему народ называл Петра «самозванцем», «антихристом»? На чем основывался слух, что истинного царя подменили за границей?
– Но если Петр самозванец, – испуганно сказала Мура, – тогда меняется вся российская история...
– В истории Петра много загадок. – Инок смотрел на растерянную собеседницу чуть насмешливо. – Почему он истреблял старую знать? Почему его не приняли стрельцы? Почему в его окружении было так много иностранцев?
– Но Петр был великим реформатором! – возразила с горячностью бестужевская курсистка. – Историки дают ответы на все вопросы!..
– Российскую историю в XVIII веке писали немцы, у каждого из них были свои религиозные и политические мотивы, личные пристрастия. – Инок ласково улыбнулся опечаленной девушке. – Как только мы покидаем утоптанные тропы учебников, нас ожидают странные сюрпризы. Быть может, непредвзятые историки будущего сумеют разобраться в династических войнах, которые шли на Руси в XVIII веке. А пока восславим Петра Великого, основавшего славный город Санкт-Петербург на Ижорском погосте Водской пятины, в местах, где кончался путь из варяг в греки... Карта великой и позабытой страны Тартарии, наводящей ужас на всю Европу, – бесценный документ, который уцелеет благодаря вашим заботам.
Профессор Муромцев негодовал: он не находил смысла в том, чтобы его дочери принимали участие во встрече Вдовствующей Императрицы. Откуда такой неожиданный интерес к чуждой великосветской жизни? Что они надеются увидеть на Варшавском вокзале? Чему научиться?
Елизавета Викентьевна пыталась успокоить разбушевавшегося супруга: она не находила ничего предосудительного в том, что девочки прогуляются с Климом Кирилловичем до вокзала. И погода располагает – прозрачно-голубое небо, ласковое весеннее солнышко, теплый ветерок...
Брунгильда колебалась, Мура упорствовала, Клим Кириллович терпеливо ждал, к какому решению придет семейный совет. Как это ни странно, последнее слово сказал Модест Багулин. Страховой агент пришел к Муромцевым с коротким визитом, цель которого они не совсем поняли, но зато отметили, что вместо мерзкого розового галстука он надел не менее вызывающий желтый, украшенный все той же булавкой с портретом Петра Великого. Внимание пухленького господина было явно приковано к старшей дочери профессора, концерт которой он накануне сподобился посетить.
– Брунгильда Николаевна, – говорил полушепотом толстячок, заискивающе заглядывая снизу вверх в лицо надменной красавицы, – я потрясен вашим искусством. Вчера вечером, верите ли, придя домой, плакал как ребенок.
– Насколько я знаю, Моцарт так действует на многих, – мягко успокаивал его доктор Коровкин, – размягчает волю, вызывает слезоточивость.
– Ваше искусство – нечто совсем другое, чем музыка в «Аквариуме», – бестактность страхового агента заставила пианистку бросить на него укоряющий взор, – то есть, конечно, я сравнивать не хочу, так с языка сорвалось... Но, думаю, вам следует все-таки застраховать свою жизнь... А вдруг завистницы и конкурентки захотят вас устранить со сцены?
– Что они со мной сделают? – спросила надменно Брунгильда. – Бомбу бросят?..
– О бомбах я и слышать не хочу, – испуганно заверещал Багулин, – но глядя на вас, я вчера думал, что было бы весьма дальновидно застраховать ваши удивительные пальчики. А вдруг какой злодей толкнет вас, упадете, пальчики сломаете?
– Что вы такое говорите, Модест Макарович! – негодующе воскликнула Елизавета Ви-кентьевна. – Нам и так ужасов хватает.
– Извините великодушно, не подумал, – повинился страховой агент, – а все от волнения беспричинного.
Узнав, что младшие Муромцевы и доктор Коровкин пребывают в раздумье, стоит ли ехать на встречу Вдовствующей Императрицы на вокзал, Багулин заявил, что был бы счастлив, если бы рядом с ним прошла живая Императрица, и предположил, что господин Формозов затратил огромные усилия, чтобы получить приглашения для барышень и доктора.
Чтобы хлопоты господина Формозова не пропали даром, Мария Николаевна и Брунгильда Николаевна в сопровождении доктора Коровкина отправились на Варшавский вокзал.
Столица встречала Марию Федоровну чудным весенним дождиком. На улицах города стоял необычно острый запах талой земли, испарений от слежавшейся прошлогодней листвы и душистого аромата набухших и кое-где уже лопнувших древесных почек. Возмужавший, теплый ветерок опьянял весенней свежестью.
На протяжении всего пути молодые люди видели опрятных дворников, которые рассыпали деревянными совками желтый песок по мостовым, не вполне просохшим от талого снега; сияющих начищенными бляхами и сапогами городовых; околоточных с нафабренными усами. По мере продвижения к вокзалу толпа густела, становилось больше полицейских чинов и скучающих мужчин в характерных гороховых пальто и котелках.
Благодаря приглашению Формозова, их пролетка – с высоко посаженым кузовом, с блестящими лакированными крыльями, с раздутыми шинами – беспрепятственно преодолела полицейское оцепление и въехала на просторную площадь. Они оставили коляску и неуверенно направились в здание вокзала. Само здание и платформу наводняли офицеры Собственного Его Величества конвоя, лейб-гвардии кирасирского Ее Величества Государыни Марии Федоровны полка. На дебаркадере выстроился и оркестр воспитанников гатчинского сиротского института, во всеоружии сверкающих медных инструментов.
Профессорских дочерей и их спутника, несколько растерявшихся в чуждой им обстановке, – среди незнакомых людей в блестящих мундирах и изысканных дам в блинообразных шляпках с газовыми вуалями, – к счастью, быстро обнаружил господин Формозов, на тщательно подогнанном мундире которого сияли золотое шитье и начищенные сверх меры пуговицы с пеликаном. Он был бледнее обычного и думал о чем-то своем.
– А где нам лучше встать? – поинтересовался доктор, когда проявляющий понятную нервозность чиновник Ведомства Императрицы Марии подошел к ним. – Вы уж руководите нами, Дмитрий Андреевич, а то мы можем по незнанию нарушить этикет.
– Не беспокойтесь, вам не придется принимать участие в непосредственной встрече. Но я отведу вас туда, откуда вся церемония будет прекрасно видна, – пообещал Формозов. – Вы волнуетесь?
– Исторические события всегда вызывают волнение, – сдержанно улыбнулась Формозову Брунгильда Николаевна.
На мгновение глаза чиновника странно блеснули. Он скользнул темным, сумрачным взором по аккуратной фигурке младшей барышни Муромцевой, кивнул доктору Коровкину и отошел к другим гостям.
– Интересно, придет ли сюда господин Вирхов? – шепнула Мура на ухо доктору.
– Мне кажется, искать здесь Адриана Ураганова бессмысленно, – проронил доктор с изрядной долей скепсиса.
И неожиданно шагнул вперед. Серые глаза его загорелись, в уголках губ появились ямочки: Екатерина Борисовна Багреева, вся в светлом, с чудной маленькой шляпкой на белокурых волосах, с роскошным букетом роз в руках, приостановилась рядом с ними и приветливо улыбалась сестрам Муромцевым.
