ни в коей мере не переигрывая.
– Я прекрасно его понимаю, – произнес Брунетти с явным одобрением, – ведь, учитывая нынешнюю стоимость лекарств, двадцать процентов – это…
Клаудиа перебила его, указывая на лицо синьоры Гаспарини с таким видом, словно она – фокусник, а старушка – кролик:
– И ваш цвет лица – лучшее доказательство того, что женщина должна покупать все самое лучшее!
При этих словах чело хозяйки дома затуманилось раздумьем, но вскоре она сказала:
– Дотторе Донато много раз извинялся передо мной, но у системы здравоохранения такие сложные правила: он не может вернуть мне деньги напрямую, иначе они узна́ют, что провизор выдал мне лекарства без рецепта. И в таком случае у него отберут лицензию. Я не могу рисковать, он ведь так мне помогает!
Гриффони и Брунетти закивали; получилась гротескная сцена с тремя мотающими головой болванчиками в замкнутом пространстве гостиной.
Участливым тоном Брунетти спросил:
– Может, вы вспомните, сколько раз это случалось за последнее время? Сколько раз вы забывали дома рецепт?
Сама забота и дружелюбие, он внимательно смотрел в лицо синьоре Гаспарини. Она медленно закрыла глаза, а когда они снова открылись, ее взгляд был слегка затуманен, как будто за эти несколько секунд внутренние декорации поменялись и на сцену вышел другой актер.
– За последнее время? Ох! – Ее удивленный возглас был подозрительно громким. – Простите, но я не помню.
Она глянула на Брунетти, потом на его спутницу, словно ответ написан у них на лбу и нужно лишь хорошенько присмотреться. Ее ожидания, увы, не оправдались.
В обычной ситуации Брунетти повторил бы вопрос, но было ясно, что синьора Гаспарини просто решила не вспоминать, поэтому он сменил тему.
– Прекрасно, что вам повстречался провизор, готовый рискнуть ради блага своих пациентов! – одобрительно сказал комиссар.
Хозяйка дома улыбнулась, довольная тем, что гость нашел этот внезапный провал в ее памяти убедительным и несущественным. Окончательно уверившись в порядочности визитеров, женщина снова подалась вперед и произнесла, понизив голос почти до шепота:
– То же самое сказала мне и синьора Ламон. Однажды вышло так, что она была у прилавка прямо передо мной и я невольно услышала их разговор. Она забыла рецепт, и дотторе Донато дал ей купон. А потом через пару дней мы встретились с ней в «Тоноло» [72] (я хожу туда за mini-bignе´s [73], самыми вкусными – с темным шоколадом) и я рассказала ей, что дотторе Донато делает это и для меня.
Синьора Гаспарини немного помолчала – так бывает во время долгих бесед, когда пытаешься вспомнить, говорил ли ты это. Наверное, память подсказала ей, что нет.
– А она отвечает, что и двум ее подругам он оказывает такую же любезность.
Старушка выразительно сложила руки перед грудью – такой жест сейчас редко увидишь – и сказала:
– Какой приятный человек! Так о нас заботится!
Тем же тоном, словно добродетель одного человека гарантирует благонравие окружающих его людей, Брунетти сказал:
– Для него большая удача сотрудничать с дотторессой Руберти. Уверен, она тоже прекрасный человек. – И без паузы, чтобы синьора Гаспарини не спросила, откуда ему известно имя ее врача, комиссар добавил: – Моя теща ходит к ней уже много лет и очень ее хвалит.
Гриффони с улыбкой покивала, подтверждая, – правда. Старушка увидела улыбку, но, кажется, успела забыть лицо, на котором она появилась.
– Вы правы, – сказала синьора Гаспарини. – Дотторесса Руберти такая же внимательная, как и дотторе Донато. Делает все, чтобы ее пациенты были довольны.
– Правда? – спросила Гриффони с живым любопытством, которое легко объяснялось ее молодостью. – И что же, синьора, она для вас сделала?
Хозяйка дома хотела было ответить, но внезапно задумалась: а что действительно доктор Руберти для нее сделала?
Эта паника в глазах… То же бывало с матерью Гвидо, на ранних стадиях заболевания, когда она не могла что-то вспомнить.
– Как давно вы ходите к дотторессе Руберти, синьора? – спросил Брунетти у пожилой дамы, как будто вопрос Гриффони вообще не прозвучал.
Наверное, ответить на это было проще, потому что синьора Гаспарини сказала:
– Последние десять лет. Наш семейный врач ушел на пенсию, и его практика перешла к дотторессе Руберти.
Гости синхронно закивали, и, ободренная, она продолжила:
– Она венецианка. Мой отец и ее дед учились в одной школе. – Старушка улыбнулась – возможно, радуясь тому, что смогла об этом вспомнить. – Это выяснилось через пару месяцев, когда я начала ее посещать. Думаю, именно поэтому мы так хорошо понимаем друг друга.
– Конечно, синьора, – тихо ответил Брунетти. – И вы можете быть уверены, что она искренне заинтересована в вашем благополучии.
– Именно! – воскликнула пожилая женщина и с гордостью продолжила: – Поначалу я ходила к ней очень редко, ну, вы же понимаете… В отличие от многих своих сверстниц. И только с годами, когда… когда в больнице мне сделали новые анализы, дотторесса Руберти выписала для меня лекарства.
Синьора Гаспарини умолкла, и Брунетти подумал, а не хочет ли она сама забыть о болезни, не нарочно ли игнорирует эти постоянные подергивания головы? Ему бы это не удалось.
Пальцы старушки оторвались от подлокотников, и она тут же переплела их на коленях.
– В старой аптеке, куда я ходила несколько лет, сказали, что у препаратов, выписанных дотторессой Руберти, есть… Как же это называется? – Она поднесла руку ко лбу. – Забыла слово! Что-то на букву «ж»…
Брунетти увидел испуг в ее глазах и то, как сжались ее губы.
– Может быть, дженерики, синьора? – подсказал он.
– Да, именно так! Конечно! Я как раз вспомнила.
Женщина улыбнулась, даже не пытаясь скрыть облегчения.
– Я сказала своему провизору, что мне надо поговорить с доктором. Дотторесса Руберти ответила, что не все лекарства одинаковы и то, что прописала она, стоит дороже, потому что дает лучший результат. – Она закрыла глаза, словно злясь на собственный возраст и беспомощность. – Вот что они с нами делают! Любыми способами экономят на нас, и не важно, если от этого кто-нибудь умрет.
Брунетти сочувственно улыбнулся, но промолчал.
– На следующий день я пошла в аптеку и сказала, что дженерики принимать не буду. – Синьора Гаспарини была очень довольна, что запомнила это слово. – А когда провизор не захотел меня слушать, ушла. Узнав об этом, дотторесса сказала, что не хотела настраивать меня против этого аптекаря, даже если он того заслуживает – профессиональная этика, вы понимаете. Но раз уж я сама во всем убедилась, она порекомендует мне провизора, который даст мне правильные препараты.
– Слава богу! – прошептала Гриффони.
– Да, слава богу! Они спасли мне жизнь! – Но вместо благодарности в голосе синьоры Гаспарини прозвучала тревога, словно эта ситуация лишила ее сил и мучит до сих пор.
– Так вы и стали клиентом доктора Донато? – спросил Брунетти с подкупающей непосредственностью, как ребенок в конце увлекательной сказки.
– Да, и это лучшее, что могло со мной случиться. Теперь у меня есть замечательный врач и фармацевт, которые пекутся о благополучии пациентов!
25
Когда полицейские вышли на улицу, день уже клонился к закату, а значит, скоро начнет холодать. Гриффони подняла воротник жакета и скрестила руки на груди – так она и шла до самого Риальто. Возле «Риццардини» Брунетти предложил ей зайти и чего-нибудь выпить, и она ответила: «Да, кофе». В крошечной pasticceria [74] они заказали две чашки кофе, а Клаудиа еще и порцию cannolo [75].
– Единственное место в городе, где я чувствую себя как дома. По крайней мере, в том, что касается сладостей.
Забрав свои чашки и десерт, полицейские передвинулись к концу барной стойки, ближе к двери.
Гриффони отпила из чашки и поморщилась.
– Что не так? – спросил Брунетти.
– Я не в Неаполе, вот что не так, – серьезно ответила Клаудиа, но тут же улыбнулась – шутка. Она надкусила трубочку; на жакет дождем посыпались
