они бы гадили, наверное.
– Может, ребенок? – предположила я. – Есть у него дети?
– Опять же, не видела.
Ребятишки, игравшие в коридоре, выглянули у нее из-за спины.
– Вот думаю своих ему отдать, – съязвила женщина.
– Неееет! – закричала девочка постарше и захихикала. – Ни за что не буду жить с этим типчиком. У него вид такой разнесчастный.
Второй расхохотался. Я нагнулась, чтобы посмотреть на них поближе. У обоих были ямочки на щечках, оба были в шортах и футболках с нарисованными рожицами.
– Почему же он несчастный?
– Потому что у него нет детей, – предположил младший, парнишка лет четырех, насколько я в этом разбираюсь.
– Он вам так сказал?
– Не ртом, – ответила девочка. – Глазами.
Я выпрямилась.
– У вас умные ребята, – польстила я женщине.
– Только один из них мой.
– Но умные оба в вас. Спасибо, что уделили мне время.
Я повернулась и пошла к лифту.
– У вас тоже грустные глаза! – крикнула девочка мне в спину. – Вы что, забыли, как играть?
Ее вопрос был невинным и даже милым, но все равно отправил меня прямиком на ферму Фрэнка.
Август 2001
Евангелина
– Беги полем, бык на воле! – кричит Вероника так громко, как только может кричать, не привлекая внимания.
– А вот и я! – Я вылетаю из курятника, хихикая, сено застряло у меня в волосах. Один из Братьев разломал чистый тюк и оставил его прямо за дверью. Это обеспечивает идеальное укрытие.
– Ах ты хитрая ласка! – Вероника смеется, просовывая кончик языка в щель между зубами, но при этом оглядывается через плечо. Надо выкапывать чертополох, а не играть в прятки, но мы уже и так накопали большую кучу, а день стоит жаркий, и раз уж в пруду искупаться нам нельзя, то можно хоть немного повеселиться.
– Твоя очередь, – говорю я, выпутывая из косичек сено. Идеальные розовые губы Вероники обеспокоенно вытягиваются в линию.
– Мне кажется, нам пора вернуться к работе.
– Еще немножечко, – упрашиваю я. – Все равно все в поле или на кухне. Нас никто не заругает…
– За что вас никто не заругает? – спрашивает Фрэнк, выходя из-за угла. Он без рубашки, весь в поту, пахнущем горьким супом. В одной руке у него вилы – в той руке, на которой он носит, не снимая, серебряные часы. На нем соломенная шляпа от солнца, ставшая знаменитой благодаря нашим баночкам с желе, но сейчас он не похож на мужчину с этикеток. Он похож на злого медведя.
– Нас никто не заругает, если мы ненадолго оставим чертополох и принесем воды нашей семье, – не медля ни секунды, говорит Вероника.
У меня отвисает челюсть. Вероника самая умная из нас, самая красивая, но теперь я вижу, что она еще и самая смелая.
Она делает ставку на то, что Фрэнк услышит лишь последние слова и не заметит ни сена в моих волосах, ни беззаботного выражения на наших лицах. Если же он поймает нас не только на уклонении от работы, но и на лжи, крещения нам точно не миновать. Нам следует склонить головы в знак уважения, но я рискую взглянуть на Фрэнка. Он изучает Веронику из-под под соломенной шляпы. Ее голова опущена вниз, глаза закрыты.
– Ты такая добрая маленькая звездочка, мисс Вероника, – наконец говорит он. Его голос мягок, как хлопок. – Всегда думай о своей семье. Давайте, вы обе, принесите ведра и черпак, и когда все напьются, возвращайтесь к работе.
Он кладет руку на ее опущенную голову – высшая форма похвалы – и направляется к сараю. Вероника поднимает голову и подмигивает мне.
– Поверить не могу, что ты это сделала, – шепчу я, широко раскрыв глаза. – Ты храбрая, как бык.
Она смотрит в сторону Фрэнка, чтобы убедиться, что он находится вне пределов слышимости, берет меня за руку и тянет к колодцу.
– Когда-нибудь я тоже стану главной, – говорит она. – Как Фрэнк. Только я буду разрешать детям играть, на десерт давать сладости и никогда их не наказывать! Я тоже буду носить серебряные часы, как у Фрэнка, чтобы люди знали, что я большой босс. И все будут счастливы – уж я постараюсь! – Она крепче сжимает мою руку. – Все будет хорошо, Евангелина.
Я улыбаюсь. Это самые волшебные слова, что я слышала в своей жизни, они так приятны, что мне хочется ощутить их вкус на губах.
– Все будет хорошо, Вероника, – произношу я.
Она смеется, когда мы идем к колодцу.
Ван
Я припарковалась перед участком. По радио играла «Cat’s In The Cradle» Гарри Чапина [9] – самое то, чтобы подготовить меня к разговору с Комстоком. Нужно было сообщить ему, что я выяснила об алиби Кайнда. Это имело прямое отношение к его активному расследованию. Можно было бы и позвонить, но я решила, что если рискну явиться на личную встречу, это добавит мне очков, даже если Комстока не будет на месте и я передам информацию его секретарю. Последний вариант, если честно, был бы идеален.
Я всей душой надеялась именно на такое развитие событий, направляясь к двери участка. Теперь, когда я знала, где находится кабинет Комстока, я ни у кого не стала ничего уточнять, просто поднялась по лестнице и, к своему раздражению, увидела его за столом.
Столом Барта.
Накатившая волна ярости едва не сбила меня с ног. Я стиснула челюсти и приступила к делу.
– Комсток? У меня есть новости.
Он посмотрел на меня поверх очков.
– У меня нет времени. Если только ты не пришла рассказать, что за чертов трюк провернула у Риты Ларсен.
– Забыла телефон, как я уже сказала.
Его рот изогнулся в скрипичный ключ.
– Бред сивой кобылы.
У меня не было времени с ним пререкаться.
– У Чарльза Кайнда нет алиби. Операцию в тот день делал его отец, доктор Куинси Кайнд.
Комсток выпрямил спину, в его глазах вспыхнула эмоция, которую я не смогла определить.
– Уверена?
Я кивнула.
– Я заехала в больницу, где он в то время работал. На стойке регистрации это подтвердили. Агент Камински выясняет, где еще мог быть Кайнд, когда пропала Эмбер. Можем ли мы координировать свои действия?
Комсток нахмурился. Это было ни «да», ни «нет», и волна ярости вновь вернулась. Мы взаимно ненавидели друг друга. Ну и что? Мы не развлекаться собрались, а выполнять свою работу. Мне до смерти надоело ходить вокруг него на цыпочках.
– Кстати, – спросила я, – а у вас какое алиби на тот день?
– Что, прости? – Его вопрос прозвучал как
