Ознакомительная версия.
— У тебя бледный вид, — усмехнулся Андрей. Под глазом у гения красовался синяк, на щеке — огромная свежая царапина. Одна нога неестественно вывернута в сторону: то ли сломана, то ли вывих.
— Это не ты, — хрипло сказал Бакрин, усмехнувшись в ответ. И увидев, что Андрей не понял, о чем он, добавил: — Это ведь не ты понял про Энгра? Это та девочка, что приходила ко мне в дом инвалидов.
Андрей поглядел на него исподлобья и готов был уже настоять на своем авторстве, когда Бакрин приветственно улыбнулся кому-то за его спиной:
— А вот и она. Милости просим, стажер!
— Какого черта ты тут делаешь?! — в раздражении обернулся Андрей. И никогошеньки не увидел. Зато услышал шорох и, повернувшись обратно к Бакрину со словами: — Что за бред? — не увидел и Бакрина.
И тут раздался хруст и грохот где-то там внизу, в почти непроницаемой тьме. Андрей лег животом на достающую ему почти до пояса обвалившуюся стену колокольни. Он прыгнул! Бакрин прыгнул, как прыгал на спор с соседской девчонкой в детстве! Он опять обвел его вокруг пальца!
— Маша! — заорал Андрей не своим голосом. — Он спрыгнул, стреляй!
И услышал — о нет! — как она, спотыкаясь, бежит вниз по лестнице. Он со злостью ударил кулаком по старым кирпичам: ну, когда в конце концов она научится его слушаться?! Хотя бы в том, что касается работы?! Переломает он тут и ноги, и голову! И Андрей, больше не размышляя, сгруппировавшись, прыгнул вниз, приземлился на крышу сарая, покрытую слоем гниющих листьев, и соскользнул на землю. Вся операция заняла не более двадцати секунд. Руки были ободраны, ребра болели, но это все ерунда, потому что он увидел, как убегает, припадая на одну ногу, Бакрин. Андрей вскочил и помчался за ним. Бакрин забежал за сарай, капитан повернул за ним и вдруг получил сильнейший удар под дых и упал на колени.
Она выбежала из колокольни и в нерешительности остановилась: никого. Она дважды услышала грохот, будто кто-то уронил с колокольни тяжелый мешок на строение рядом. Но теперь вокруг стояла тишина, нарушаемая только каким-то шорохом чуть подальше, рядом с деревянным сараем, притулившимся под колокольней.
Маша сделала несколько осторожных шагов в ту сторону, вытащила из-за пазухи фонарик и направила туда, откуда слышались хруст, сухие звуки ударов и странное пыхтение.
Андрей и Бакрин катались по земле, молча, яростно, отчего было еще страшнее. Тут же, почти у своих ног, Маша увидела и — подняла — пистолет. Но как его теперь передать Андрею? «Нужно стрелять», — ужаснувшись, поняла она. Напугать тут никого не получится. И судорожно попыталась вспомнить, чему ее учили на лекциях по воинской подготовке. Итак. Снять с предохранителя: она аккуратно щелкнула флажком вниз, стараясь не отвлекаться на катающиеся по земле тела.
Теперь следует нажать на спуск: она перехватила пистолет обеими руками, сунув фонарик в рот. Первый выстрел, говорят, требует большого усилия, а на второй ее не хватит. Поэтому имеет смысл хорошенько прицелиться. Ладони резко вспотели. Перехватывая пистолет, она вытерла их о джинсы. Луч фонарика выхватывал из темноты то одного, то другого: Бакрин — в светлой дубленке, Андрей — в черной куртке. Белое, ей нужно целиться в белое! Маша пыталась сосредоточиться, но рука начала предательски дрожать. Идиотка! Почему она никогда не интересовалась спортивной стрельбой? Она внутренне сжалась и — выстрелила. Бакрин вскрикнул, и она увидела черное пятно на белом. Кровь. И тогда она выстрелила еще раз.
Андрей скинул с себя тело Бакрина. Встал, буднично отряхивая джинсы. Поднял на нее чуть-чуть безумные после схватки глаза.
— Я чего-то о тебе не знаю? — усмехнулся он. — Или ты отличница строевой подготовки?
Маша с облегчением выплюнула фонарик.
— Ты все обо мне знаешь. Стрелять я не умею.
— То есть ты легко могла меня пристрелить?
— Да, — Маша, нахмурившись, смотрела ему в глаза.
— Надо бы научить тебя стрелять.
— Я больше не буду этого делать, — упрямо сказала Маша.
Андрей хмыкнул, дотронулся до кровоточащей скулы:
— Еще как будешь, душа моя, еще как будешь.
Он склонился над Бакриным, послушал пульс:
— В отключке. — Расстегнул пропитанную кровью рубашку. Маша отвернулась. — Ты попала ему в бок, скорее всего, навылет. И в бедро. Но судя по количеству крови, артерия не повреждена. Жить будет.
Он достал рацию:
— Мы его взяли. Пришлите медиков — парень подстрелен.
Маша протянула ему пистолет:
— Что дальше?
— Дальше надо бы его перевязать, — задумался Андрей. — Рубашки только жалко.
Но под Машиным взглядом, полным молчаливого укора, стал со вздохом снимать куртку.
В комнате для допросов в тюрьме предварительного заключения все стены были выкрашены зеленой краской. «Жизнеутверждающе, — думал Андрей. — Говорят, зеленый успокаивает нервы». Потому ли, по причине ли полной уверенности в своей правоте, сидящий напротив них Бакрин был абсолютно невозмутим. Даже более того: снисходительно-доброжелателен. Он смотрел с эдаким ленинским прищуром на Машу, и Андрею очень хотелось приложить его с размаху наглой мордой об стол, но он держал себя в руках. И, чтобы успокоиться, смотрел на зеленое.
Полностью игнорируя Андрея, Бакрин произнес хорошо поставленным голосом человека, который привык, что его слушают, и внимательно:
— Послушайте, нас еще в советской школе учили, что искусство служит разумному, доброму, вечному. Впрочем, — он ласково улыбнулся Маше, а Андрей все старался не отрываться взглядом от стены и не сжимать сильно челюстей, — мы с вами, подозреваю, учились совсем в разное время: вы и цитат таких, наверное, уже не знаете. Но признайтесь, кому было плохо-то оттого, что в особняках толстосумов висят липовые Суриковы? Зато старики мои жили в тепле и холе… А не лежали вповалку в собственных экскрементах под окриками хамоватых медсестер. Или вы не в курсе, как у нас умирают бессемейные старики в госучреждениях? Наверное, нет. — Он вальяжно откинулся на колченогом казенном стуле. — Вы еще очень молоды.
Машины губы дрогнули, но она промолчала под пристальным взглядом Бакрина. А Андрей подумал, что планида у него такая: видеть, как все эти маньяки благоволят его девушке. «Это тебе не к Пете ревновать», — усмехнулся про себя он. Но все равно было обидно, что Маня им так интересна. А он — их вообще не занимает.
Маша произнесла наконец столь сухо, насколько могла:
— Да. Подозреваю, что совсем не так, как в вашем доме инвалидов. Но зачем убивать?
Бакрин пожал плечами:
— А зачем им жить? Только потому, что молоды? И что с того? Косные, бездарные, убогие. Что они сделали в своей жизни достойного? В ящик таращились и слюнявили портреты своих дешевых кумиров? Поверьте, все лучшее в жизни они уже исполнили, позируя для моей картины.
Андрей вдруг вспомнил слова Цыплякова о том, что юный Бакрин ненавидел молодых девиц. Похоже, есть черты характера, которые не меняются.
— Как вам удавалось незаметно провести их во флигель? — спросил он. Бакрин продолжал смотреть на Машу.
— Не проводил, — сказал он спокойно. — Проносил. Сначала встреча — где-нибудь на природе. Уединение, красота пейзажа, пикник: плед, птифуры, шампанское. Снотворное в шампанском. Потом — заворачивал в тот же плед и ночью перевозил во флигель.
Андрей кивнул, вытащил из портфеля художественный альбом. Открыл на нужной странице:
— Хорошо получились, Бакрин.
Тот неприятно улыбнулся и, наконец-то сделал милость — перевел на него холодные почти прозрачные глаза:
— Ого! Я впечатлен. Добрались аж до Харлема. Молодцы… Пинкертоны… — Он провел по глянцевой странице чуткими длинными пальцами. И вновь уставился на Машу. — А догадались, что эта картина — раскладка нашей маленькой ролевой игры? — И Бакрин вдруг совсем по-бабьи хихикнул фальцетом. — «Служанка» — это вы, полиция. Слуги закона. А «Фигляр», шут — мое альтер эго. Это я, ваш покорный слуга. — И Бакрин склонился перед Машей в глумливом поклоне.
* * *
На совещании, кроме их двоих, присутствовали еще и крупные чины: история вышла громкой. Так сказать — международный резонанс. На столе и на свободных стульях рядом стояли экспроприированные у Бакрина работы: Андрей ничего в живописи не смыслил, но и он смотрел на этот цветник с легким благоговением. Вон там, рядом с Анютиным, расположился явно Энгр. А прямо перед ним, Андреем, на столе лежал зимний пейзажик небольшого формата.
— Голландская живопись XVII века, — произнес он про себя, весьма довольный своими недавно приобретенными знаниями в искусствознании. — Предположительно — де Хох.
Полковник же не мог отвести взгляд от пары портретов, выставленных прямо перед ним.
— Это кто ж, батюшки? — Он пригляделся к подписи: — Репин?
Ознакомительная версия.
