После четвертого удара Фуллер попытался достать меня слева, затем сполз с Эрба и устремился в дом.
Зашелся кашлем. Я пощупала горло напарника – вроде бы все в порядке.
Он что-то пробормотал, я не расслышала, переспросила:
– Что, Эрб?
– Беги. У него… – прохрипел он. И тут Фуллер выстрелил.
Пуля пролетела так близко от моей головы, что я почувствовала легкий ветерок. Я повалилась на крыльцо, поверх Эрба, и заглянула в дом.
Фуллер стоял в холле в быстро расплывающейся луже собственной крови. Кольт в его руке был нацелен на меня.
Эрб поднял левую руку. Он все еще сжимал «зиг», но никак не мог направить дуло на Фуллера.
Я схватила руку Эрба, пытаясь навести оружие.
– Я – бог, – сказал Барри Фуллер.
– Ни хрена, – ответил Эрб и спустил курок. Пуля попала Фуллеру прямо между глаз, и мозги из его больной головы разлетелись в разные стороны.
Алан нашел меня у машины «скорой помощи», где мне W перевязывали ребра. Его лицо блестело от слез.
Он не бросился обнимать меня. Лишь негромко сказал:
– Я не могу так, Джек. Я не могу так жить. Сначала твоя мама, потом ты.
Я подумала, не сказать ли ему о том, что я ухожу, что я уже не полицейский.
Но любовь не принимает условий.
– Прощай, Алан.
Алан снял замшевый пиджак и положил рядом со мной.
Медсестра со «скорой» закатала мне рукав, намереваясь вколоть дозу демерола.
Я покачала головой, спросила:
– Детектива Бенедикта уже доставили из хирургии?
– Еще нет.
Я уставилась в потолок машины, закрыла глаза – и меня повезли в больницу.
Пришли полицейские, чтобы задать мне несколько вопросов. Я велела им убираться к черту. Навестил меня и капитан Бейнс. Он сказал, что для меня всегда найдется место в полиции, если я захочу вернуться.
Я рассмеялась ему в лицо.
Через пять часов Эрба вкатили в палату интенсивной терапии. Я сидела рядом, пока он не очнулся.
– Привет, Джек. – Голос у него был сиплый – результат повреждения связок.
– Привет, Эрб. Мне сказали, что все прошло нормально. Ты будешь владеть рукой, как раньше.
– Значит, с нами все хорошо?
Из моих глаз невольно хлынули слезы, но я постаралась улыбнуться:
– С нами все нормально, дружище.
– Ты же моя напарница, Джек. Ты должна говорить мне, когда я веду себя по-идиотски.
– Возможно, мы оба вели себя по-идиотски.
Он кивнул:
– Не могла бы ты оказать мне услугу?
– Конечно, Эрб.
– Можешь позвонить моей жене и сказать, что я уже не осёл?
Я снова улыбнулась сквозь слезы:
– Думаю, что смогу.
– Скажи ей, пусть принесет пончиков.
– Скажу.
– Две коробки.
– Скажу.
Пришло Рождество. Затем наступил Новый год. Потом День святого Валентина…
Бейнс отказался принять мое заявление об отставке, поэтому я получала скромный еженедельный чек. Потребности у меня были довольно умеренные. Я справлялась.
Эрба повысили до сержанта, и когда он заходил ко мне, то велел называть его не иначе как «сержант». Он поменял «камаро» на «крайслер», они с Бернис провели двухнедельный отпуск в Напа-Вэлли, навещая старых друзей.
Состояние моей мамы улучшалось очень медленно. Она еще не вышла из комы, но уже, казалось, слышала меня. Я говорила с ней каждый день. Даже тогда, когда мне не очень хотелось разговаривать.
– Помнишь, что ты сказала мне, мам? Что нет медалей за хорошо прожитую жизнь? Я думала об этом. О том, что никто не выигрывает. Как ты сказала, выиграть невозможно, потому что финиш – это смерть.
Я погладила мамину руку:
– Так в чем же смысл? В чем цель жизни? Почему мы все так упорно боремся друг с другом в забеге, который никто никогда не выигрывает? И все же ты сказала: мы должны бежать как можно лучше. Смысл не в победе. Смысл в беге. И ты знаешь, мам… я думаю, ты права.
На следующий день я забрала заявление об отставке и вернулась на работу в полицейское управление Чикаго.
И – побежала дальше.