Роман зажмурился и отрицательно покачал головой.
— Не понял, — нахмурился следователь, — не будешь рассказывать или не ясно?
— Я ничего не понимаю, — Роман потер живот и поморщился, — кого я убил? Когда? Как? Где?
— Смотри, Серега, — засмеялся один из следователей, — правильные вопросы задает! Ему бы самому в сыскари пойти…
— Возможно, — кивнул Серега, — а пока что он решил пойти в убийцы. Он раньше только пел в своих песенках про уголовную романтику, а теперь, видать, почувствовал себя крутым и решил попробовать ее в натуре. Что, артист, не так?
— Не так! — с отчаянием воскликнул Роман. — Может, вы хотя бы расскажете мне? Может, я и вправду что-то такое оттопырил, а если расскажете, то и вспомню. А сейчас — гадом буду — думаю изо всех сил, но в голове ничего такого нет.
— Эх, артист, — вздохнул Серега, — ладно, помогу тебе. Ты шел пьяный по темной улице. Увидел одинокого прохожего и подумал: а дай-ка попробую! Никого вокруг нет, свидетелей нема, все тип-топ… Достал ствол и шмальнул в этого самого прохожего два раза. Прохожий — мертвый, а ты живой, но сидишь здесь, и ждет тебя дальняя дорога и казенный дом, прямо как в твоих песенках. Кто-то жалостливый на тебя стукнул по телефону. Есть все-таки в гражданах сознательность. Вот так, артист!
Роман вытаращился на Серегу, потом недоверчиво оглядел остальных и прохрипел:
— Не-е, не годится… Какой еще пистолет?
— Какой пистолет? — Серега сузил глаза. — А вот этот!
И жестом фокусника вытащил из ящика стола полиэтиленовый мешок, в котором тусклой чернью сверкнул хищный красивый пистолет [1].
* * *
— Вообще-то есть некоторый опыт, — сказал Роман, глядя на согнутую спину Гнома, суетившегося в углу с угощением, — было дело, приласкали меня менты. По печени, по почкам, просто по рылу…
— Ну, значит, в случае чего не растеряешься, — кивнул Лысый, — а до настоящей пресс-хаты, я надеюсь, дело не дойдет.
— Как знать… — с кряхтением отозвался из угла пожилой зэк, закутанный в потертое одеяло, — они ж, падлы, те же беспредельщики, творят, что хотят.
— Это точно, — Лысый вздохнул, — хуже мента зверя нет.
Со стороны двери послышалось металлическое лязганье, и все повернулись в ту сторону.
— Не иначе как по твою душу, — с сочувствием произнес Лысый, — не дадут человеку освоиться…
В камеру вошел пожилой прапорщик в засаленном мундире, и Лысый сказал:
— Слышь, Тарасыч, вы там что — оборзели, что ли? Еще часа не прошло, как человека на шконку кинули, и сразу на викторину тащите? Козлы!
— Сам такой, — невозмутимо ответил Тарасыч, — мое дело маленькое — сдал, принял, по коридорчику проводил… А ты меня животным обидным называешь. Вот умру я от обиды, кто тебе будет гостинцы таскать? Сейчас молодые не такие, как я, они с тебя последнюю шкуру снимут.
— Да ладно тебе, — усмехнулся Лысый, — такие, как ты, долго живут.
— Ну что, артист, пошли, — совсем по-домашнему сказал Тарасыч, — там тебя следаки ждут не дождутся.
— Лучше бы они меня совсем не дождались, — Роман неохотно поднялся с койки, — на допрос, что ли?
— А то куда же, — ответил Тарасыч, — ты, это, руки за спину убери и в коридоре не шали. Там со мной еще двое молодых, они только и ждут, как кому-нибудь по почкам навалять. Что скажут — делай сразу.
— Ладно, — кивнул Роман, — со мной проблем не будет.
— Меньшиков, на выход! — казенным голосом приказал Тарасыч и угрожающе загремел ключами.
Роман заложил руки за спину и вышел в высокий сводчатый коридор, выкрашенный в тоскливый неопределенный цвет. Вдоль коридора тянулись два ряда тяжелых дверей, запертых грубыми засовами и коряво сваренными замками.
— Направо, — скомандовал Тарасыч.
Двое молодых вертухаев, стоявших у стеночки, подошли поближе, и один из них сказал:
— Допелся, артист… Ну ничего, тут тебя быстро жизни научат.
— Вперед, — сказал Тарасыч и подтолкнул Романа в спину.
Камера, в которую привели Романа, была совершенно пустой, если не считать надежно прикрепленных к полу железного стола и железного же табурета рядом с ним. По другую сторону стола стояли три обыкновенных стула, на которых сидели трое мужчин с недобрыми лицами.
Роману указали на металлический табурет, и он, оглянувшись на Тарасыча, который кивнул ему, опустился на холодное дырчатое сиденье. Тарасыч молча вышел из камеры и Роман, положив руки на стол, посмотрел на людей, сидевших напротив него. Те, в свою очередь, разглядывали его с любопытством и вроде бы даже с некоторым злорадством.
Повисла пауза.
Роман пошевелился и сел поудобнее.
Наконец один из мужчин, державший в руке папку для бумаг, улыбнулся и сказал:
— Говорят, все великие ученые делали опыты на себе, а писатели специально отправлялись в те места, о которых им предстояло писать. Ну, тут немножко иначе вышло…
Он оглянулся на остальных, и они заулыбались.
— Даже не немножко. Тут наверное, гражданин Меньшиков Роман… э-э-э… — он заглянул в папку, — Васильевич, даже совсем наоборот вышло. Пели вы песенки про нары да про колючку, вот и накаркали беду. А ведь тюрьма — она совсем не исправляет, это всем известно. Она человека портит еще больше. Можно даже сказать — калечит она человека. Правда?
Следователь снова оглянулся, и сидевшие чуть в стороне двое других согласно закивали.
— Да, Роман Васильевич, калечит, — с огорчением сказал следователь, — приходит, бывало, человек в тюрьму… Ну, он, конечно, не сам приходит, какой же идиот сам в тюрьму попрется, его привозят. Да… Приходит человек, а выходит полчеловека. Внутренние органы отбиты, кости сломаны и плохо срослись, туберкулез… Потом еще гомосексуалисты эти противные, кстати, товарищ артист, вы случайно не по этой части? Просто можно сразу вас к своим определить. Среди артистов ведь пидоров немало, так?
Выслушав все это, Роман почувствовал знакомый холодок под ложечкой и, выпрямившись на стуле, небрежно ответил:
— Да, среди артистов пидоров богато. Но я слышал, что среди следователей тоже.
Романа понесло на волнах ледяного упрямства, и сейчас ему было абсолютно все равно, к чему его приведут неосторожные высказывания.
— Смотри, Берзин, — засмеялся следователь, — смелый артист.
— Смелый, — согласился Берзин, сидевший слева от следователя, — он, наверное, думает, что у него весь криминал за спиной, что он герой народный. Может быть, и так, но тут…
— Простите, — прервал его Роман, — я чувствую, что у нас будет длинный разговор, так, может быть, вы скажете, как к вам обращаться? Просто для удобства. Неудобно как-то тыкать пальцем в человека и говорить ему — эй, ты.
— Для удобства… — следователь усмехнулся, — хорошо. Можно обращаться просто по фамилии. Мы справедливые и совсем не гордые. Моя, например, фамилия — Несторов, это, как вы поняли — Берзин, а тот — Уздечкин Роман усмехнулся, и Уздечкин сказал:
— Еще одна усмешка по поводу моей фамилии, и останешься без зубов. Понял?
— Понял, — охотно ответил Роман, — вы, значит, будете злой следователь, а Несторов — добрый.
— Нет, Меньшиков, — холодно сказал Несторов, — мы тут все злые. И в эти игры из американских фильмов играть не собираемся. Давай-ка ближе к телу.
— Давай, — прищурился Роман.
— Значит, так, — Несторов положил папку на стол перед собой, — спрашиваю сразу — сам признаваться будешь? Для ускорения процесса.
— В чем? — весьма натурально удивился Роман.
— Понятно, — кивнул Несторов, — не будешь. Но я на всякий случай подскажу, может, ты забыл.
— А закурить можно? — спросил Роман. — Надеюсь, добрую традицию угощать подследственных сигаретами не отменили?
— Не отменили, — Несторов кинул на стол пачку «Явы» и зажигалку, — кури на здоровье.
Роман закурил, и Несторов, задумчиво посмотрев в потолок, сказал:
— Во время концерта, проходившего во дворе «Крестов», был совершен побег. Бежал особо опасный преступник Чернов. Все указывает на то, что помощь в этом деле ему оказал популярный певец Роман Меньшиков. Другого варианта не остается. Поэтому я предлагаю Меньшикову добровольно рассказать, как все было.
— А этот Чернов, — Роман глубоко затянулся, — он что натворил-то?
— Это ты меня спрашиваешь? — Несторов засмеялся. — Ну ладно, я отвечу, только имей в виду, что все эти фокусы идут в зачет против тебя. Чернов — государственный преступник, он большой ученый и большой предатель. Продавал государственные тайны на Запад. Это я тебе по-простому объясняю.
— А я-то думал, что все государственные тайны уже давно проданы, и что продают их не ученые, а чиновники, — разочарованно произнес Роман. — Эх, кто бы у меня купил какую-нибудь тайну!
