— И что, из-за одной строчки у тебя песня стоит?
— Не стоит, а лежит, — засмеялся Роман, — поверишь ли, иногда по несколько лет не могу закончить песню.
— По нескольку ле-ет… — недоверчиво протянул Лысый. — Ну вы, творческие работники, даете!
— Да уж так.
Роман взял кружку и, убедившись, что чай уже достаточно остыл, с удовольствием сделал большой глоток.
— Эх, хорошо, — сказал он и глотнул еще несколько раз.
Лысый задумался о чем-то, а потом спросил:
— А споешь нам, несчастным зэкам?
Роман поперхнулся чаем и удивленно посмотрел на Лысого:
— Что, прямо здесь?
— А почему нет? — Лысый пожал плечами. — Сам знаешь, и в тюрьме люди живут. И песни поют, между прочим.
— Так ведь… — Роман огляделся, — и гитары нет.
— Это сейчас нет, — усмехнулся Лысый, — а будет нужно — появится. Сейчас Тарасыча вызовем, и будет гитара.
Он повернулся к лежавшему на соседней койке молодому зэку и спросил:
— Слышь, Бекас, как насчет халвы?
— А что насчет халвы? — отозвался Бекас. — Гитара сейчас должна быть в тридцать восьмой, у Кренделя.
— Так здесь и гитара имеется? — поинтересовался Роман.
— Стыдно, товарищ певец, — ответил Лысый. — Поешь песни про зэков, уголовную тему знаешь, а таких элементарных вещей… Конечно, есть гитара! Как не быть. Тут много чего есть. И мобильники, и телевизоры, и видики… Все есть, главное — чтобы деньги были. Тогда — хоть оленью упряжку можно организовать.
— Да знаю я это все, — поморщился Роман, — просто… Ну, в общем, растерялся я малость, сам понимаешь.
— Понимаю, — кивнул Лысый, — вот сейчас постучим вежливо в дверь, придет Тарасыч, а мы его вежливо попросим, и он нам гитару из тридцать восьмой…
В коридоре послышались шаги.
Лысый навострил уши и недовольно нахмурился.
— Четверо идут, — уверенно сказал он, — и все — вертухаи. И гитару они нам точно не несут… Не нравится мне это.
По камере пробежал шепот.
— Цыть! — скомандовал Лысый, и снова настала тишина, нарушаемая только приближавшимися шагами.
— Значит, так, — торопливо заговорил Лысый, схватив Романа за колено, — это за тобой, точно. А раз так, значит — пресс-хата. Но ты не дрейфь. Повторяю, главное — не бойся. Покажешь страх — пропадешь. Прессовать тебя по полной не будут, потому что… Ну, сам знаешь. Но испугают серьезно. Держись.
В замке загремел ключ, и дверь со скрипом распахнулась.
На пороге стоял Тарасыч, который сразу же сделал Лысому какой-то незаметный знак, а за его спиной виднелись трое молодых вертухаев, и вид у них был весьма злорадный.
— Точно, в пресс-хату, — прошептал Лысый.
Роман кивнул и почувствовал, что ноги стали слабыми.
— Не ссы. Помни, что я тебе сказал, — торопливо добавил Лысый.
— Меньшиков, пошли, — спокойно произнес Тарасыч.
Роман сжал зубы и встал.
— А смотри, как живой, — подал голос один из вертухаев.
— Ага, — отозвался другой, — и румяный такой! Ну это ничего. Он скоро совсем побледнеет.
Выйдя в коридор, Роман повернулся лицом к стене, и третий вертухай усмехнулся:
— Смотри, знает, как себя вести! Ну что, певец, у мента, говоришь, шинель шершавая?
Он сильно толкнул Романа и приказал:
— Руки за спину!
Роман почувствовал, как на его запястьях защелкнулись браслеты, и с нехорошим чувством вспомнил, что когда в прошлый раз ему напомнили эту строчку из его песни, сразу же последовал болезненный удар.
— Эй, начальник, — раздался голос Лысого, — ты его без наручников боишься? А кандалы для ног прихватил? Может, он вас всех сейчас ногами уделает?
— Заткнись, — ответил вертухай, — а то и до тебя доберемся.
— Мне-то что, — засмеялся Лысый, — я человек привычный, я вас, уродов, и так видел, и сяк видел, и в гробу тоже видел.
— В карцер захотел? — вертухай угрожающе повернулся к Лысому.
— А ты меня не пугай, — пренебрежительно ответил Лысый, — я в карцере больше просидел, чем ты на бабах пролежал. Понял?
В камере засмеялись, и Тарасыч, мигнув Лысому, запер дверь.
— Вперед, — вертухай грубо дернул Романа за локоть и повернул его лицом в нужном направлении, — сейчас ты узнаешь, что такое тюрьма. А то, бля, песенки он пишет, мент, значит, собака поганая! Оборзел на воле, бля!
Роман почувствовал, как cлабость в ногах прошла, а под ложечкой образовался ледяной туман, который стал медленно подниматься к ушам.
— Ты не пасть раскрывай, — сказал он вертухаю, — а веди меня, куда ведешь. На воле я бы тебе быстро хлеборезку закрыл.
— Ах, какой смелый, — прошипел вертухай. — Ты ее сначала дождись, воли этой, а потом посмотрим, чем ты будешь ходить и ложку к рылу подносить!
Он больно пнул Романа в икру.
— А хочешь сейчас? — Роман поморщился. — Ты браслетики-то с меня сними, и мы с тобой по-честному, на кулачках.
— А ты что, и на кулачках умеешь? — усмехнулся вертухай. — А я думал, что ты только за струны дергать.
— Чем ты думал-то? — ответил Роман. — Печенкой своей распухшей? Ну что, хочешь проверить?
— Закрой пасть, — сказал вертухай и еще раз пнул Романа в то же место, — вот сейчас придешь в камеру и там можешь на кулачках. Сколько угодно.
Они завернули за угол, спустились по грубо сваренной лестнице и углубились в тускло освещенный коридор.
У одной из дверей вертухай грубо дернул Романа за наручники и сказал:
— Стоять!
Сняв с Романа браслеты, он усмехнулся и спросил:
— Ну что, будет последнее желание?
— А исполнишь? — поинтересовался Роман. — А то ведь я скажу какое, а ты потом откажешься.
— Закройся, — приказал вертухай и кивнул Тарасычу.
Тот с безразличным лицом отпер дверь и открыл ее.
— Заходи на эстакаду, — заржал вертухай и втолкнул Романа в камеру.
За спиной лязгнул замок, и Роман, остановившись у двери, огляделся.
У стен просторной камеры стояли всего лишь четыре койки, и на каждой из них сидел здоровенный татуированный мужик. Все они были голые до пояса.
Настала долгая пауза.
Наконец один из страшных обитателей прессхаты кашлянул и сказал:
— Ну, здорово, певец! Споешь нам?
Другой усмехнулся и добавил:
— Он и споет и спляшет, бля буду.
А третий осмотрел Романа и нежным голосом произнес нараспев:
— А ласковые песни у тебя есть?
В первой части трилогии, которая называется «Романс для вора», Романа обвиняют в убийстве Боровика.
