что полежать ему там пришлось гораздо дольше, чем его другу. Лишь спустя месяц врачи сочли состояние Барчукова настолько удовлетворительным, чтобы выписать его из больницы, да и то отдали его исключительно под присмотр близких родственников и с условием, что он будет принимать прописанные ему препараты по меньшей мере еще полгода.
Дома Лиственница с родными тут же принялись отпаивать больного травяными чаями, от которых он чихал, пукал и почему-то постоянно требовал себе сала и водки. Все сочувствовали Барчукову, один дядя Коля находился в оппозиции к мнению большинства.
– Это же такой хитрый жук! – заявил он. – Он наперед все свои ходы продумал!
– О чем ты, дядя?
– Нас же с ним по очереди должны были поджаривать. Первым шел я. Думаете, не страшно мне было сидеть в том кресле и видеть, как полоумный ученый готовится пустить по моим жилам ток? По логике вещей, это мне нужно было бы ехать в психушку и целый месяц изображать там из себя жертву. Но нет, как видите, я бодр и здоров. А этот жук просто смекнул, что ему грозит за сообщничество с безумцем ученым. Как ни крути, а проводить эксперимент в Н…ске помогал именно Барчуков. Конечно, тогда Барчукова прикрывал Прохор. А теперь кто встанет на защиту Семена? Нет, что хотите со мной делайте, но я уверен, Барчуков понял, что раз Прохор мертв, то все шишки должны посыпаться на его ближайших помощников. Вот и придумал, как ему ускользнуть от ответственности за свои делишки. Прикинулся бедным больным, а на самом деле здоров, словно бык.
– Так Барчуков все это время был заодно с Прохором?
– Ты этого еще не понял? – поразился дядя Коля наивности своего племянника. – Даже после того, как узнал, что это именно он увез меня из психушки?
– Я думал, что он тебя спасал!
– Спасал! Как же! Что у тебя в голове? Каша или кисель? Чем ты думаешь? Мозгами или опилками? Как ты себе это представляешь? Барчуков сам подстроил дело так, чтобы выставить меня сумасшедшим и упечь в дурку. А потом стал бы меня оттуда спасать?
– Ну, я думал, что он раскаялся.
– Он-то? Да никогда в жизни! Отвез меня прямехонько к Прохору в лапы! Сказал, что поступил так, потому что ОНИ угрожают жизни его семьи.
– Значит, таинственные ОНИ, которых ты так опасался, это люди Прохора?
– И я, и Барчуков, мы оба ИХ опасались. Только я просто боялся, а Барчуков со страху последнюю совесть потерял и решил снова выслужиться перед Прохором. Врал, что действует в интересах своей семьи, но по факту, я в этом просто уверен, он надеялся, что Прохор его поощрит. А Прохор возьми да и засунь нас обоих в одну клетку. Вот тогда Барчуков смекнул, что дело плохо. Да только поделать уже ничего не мог. Не приди твои друзья нам на помощь, поджарил бы нас сумасшедший Прошка. Одни угольки бы остались.
– Ну, Барчуков! Ну, дядя Сеня! А как заливал о своей любви к племяннице и ее семье!
– Он такой. Всю жизнь только о себе, любимом, и думает! Гад ползучий! Никогда ему не прощу, что он втянул меня в эту историю.
– Но он и сам мог пострадать.
– Мог! Но пострадал в итоге я один! Это меня хотели живьем поджарить на электрическом стуле. А он просто стоял рядом.
– И ждал, когда придет его очередь.
– Да ведь не пришла.
– Но могла же!
Дядя Коля все равно считал, что история сослагательного наклонения не знает, абы да кабы в ней не работают. И раз уж вышло так, что прямой угрозы жизни Барчукова не было, так нечего и изображать из себя жертву.
– Все эту историю со своим умственным помешательством он затеял с одной-единственной целью, чтобы его не отправили под суд, – упрямо твердил он. – А теперь у него и справочка из психушки имеется, что судить его нельзя, а нужно, наоборот, жалеть и лечить. Уверен, что он там сунул на лапу врачам, чтобы они нужный диагноз бы ему накатали!
Возможно, в словах дяди Коли была своя правда. Все-таки он лучше всех прочих участников этой истории знал особенности характера Барчукова. И, наверное, мог судить о нем лучше, чем кто-либо другой. Ведь во многом дядя Коля был прав. И Барчуков оказался единственным из всех тех, кто сотрудничал с безумным ученым, кому удалось избежать судебной ответственности и тюрьмы. Вместо того чтобы отправиться в места не столь отдаленные годиков этак на «дцать», как отправились все прочие, Барчуков провел месяц в относительно комфортных условиях городской психиатрической клиники, где ему было предоставлено трехразовое горячее питание, удобная чистая постель и медицинское обслуживание по лучшему разряду.
Да, впору было согласиться, что Барчуков – это хитрый жук, который заранее все просчитал и умело использовал ситуацию в свою пользу. За свое коварство и подлость он не получил даже минимального наказания, отделавшись тем страхом, который ему довелось пережить, пока он стоял вторым в очереди на «эксперимент».
И все же многое было в этой истории Саше непонятно. Он считал, что это неправильно. И Герман с Лиственницей тоже так считали. Эти двое вообще в мнениях не разделялись, как все влюбленные, они повторяли друг за другом. Ходили, держась за руки. Заглядывали друг другу в глаза. И выглядели просто непозволительно счастливыми. Так что к их мнению можно было бы и не прислушиваться. Как известно, счастливый человек глупеет от своего счастья.
Но тут и без влюбленных любому даже со стороны было ясно, что не для того они все трое рисковали своими жизнями, чтобы теперь остаться не у дел и с кучей вопросов.
– Грибков точно нам расскажет. Он же твой друг.
Вот только, чтобы ответить на все их вопросы, одного Грибкова оказалось мало. Потребовалось еще присутствие дяди Коли. А также их знакомого следователя из особого отдела, чье настоящее имя никому из участников этой истории так и не стало известно. Следователь велел им называть себя Кондратием, но всем было ясно, что это только для них он Кондратий. И вздумай они разыскивать следователя с таким именем, им попросту укажут на дверь или поднимут на смех.
И, как ни странно, для полной ясности всем потребовались показания самого Барчукова. Этот хитрый тип в очередной раз переметнулся на сторону тех, кого раньше помогал обманывать и преследовать. Теперь он прекратил симулировать помешательство, «выздоровел» и вовсю давал показания против своего бывшего куратора и покровителя, не стесняясь поливать его грязью. Барчуков сообразил, что смерть Прохора дает ему
