Он обитал недалеко от монастыря, и я послала за ним. Я не сомневалась, что он меня вспомнит.
Это он помог мне разрешиться от бремени в четвертый день мая 1223 года. Я родила мальчика, крепкого и ясного, как его отец. Но я старалась сдерживать свои чувства. В этом огромном и все еще пустом доме ему не было места, а дело покаяния накладывало на меня иные обязанности, нежели обязанности матери. Через несколько дней после рождения я поручила ребенка заботам большого женского бенедиктинского монастыря в Лионе. Я сама оставила его у ворот, положив в пеленки сломанный меч его отца и то, чего хватило бы, чтобы воспитать его как принца крови.
Да простит меня Пресвятая Дева!
Мне было нелегко, но я думаю, мир еще долго не узнает того, в чем я признаюсь вам сегодня.
Верьте мне, о вы, читающие мою исповедь.
Брат Лоран, которым была я, занял место отца де Карлюса, так что никто никогда ни о чем не узнал. Я все уничтожила, все замуровала, все заменила, будто случившаяся драма была лишь ночным кошмаром, который забывается утром. Я заново написала историю, стерла все следы и вернула к жизни то, что уже умерло.
Я сочинила „Хронику“ безупречного монастыря, чтобы оставить будущим поколениям свидетельство образцового правления. Я дала каждому имени новое лицо, и никто из братьев, окружающих меня, не знает, что каждый день они своей пылкой верой искупают грехи проклятых душ. Моя совесть от этого не страдает. Я никак не нарушила их обеты и не отвратила их от их веры. Нет ничего преступного в том, что я скрываю от них тайну, которую они, быть может, не смогли бы вынести. Трагическая правда могла бы отвратить их от Бога, а я предпочитаю, чтобы они в молчании и неведении продолжали служить делу спасения.
И все же мне надо было решиться частично посвятить кого-нибудь в мою тайну, чтобы она меня пережила. Одна только наша жизнь вне мира и строгий устав ордена не могли сами по себе гарантировать, что тайна будет сохранена навечно. Мне нужен был наследник, которому я могла бы доверять.
По милости Божией судьба вскоре исполнила мое желание, и в первый же день, как я решилась набирать новых монахов, явился тот, кто должен был завершить начатое мной дело.
Я открыла своему последователю то, что ему следовало знать, и за прошедшие три года, кажется, убедила его в том, что его долг — исполнить мою просьбу. Его будут мучить сомнения, но он поступит так, как я велела. Я не просто надеюсь на это, я в этом уверена, потому что слишком хорошо его знаю.
Завтра этот человек, которому я дала имя Амори, возьмет и похоронит ключ от этой тайны, оставив Господа судить нас. Он послушно исполнит мою волю, не понимая зачем, так же как я собираюсь послушно выполнить волю другого.
Завтра я до конца исполню то, что мне было велено.
„Ты должна… сжечь… В тысяча двести двадцать шестом, иначе они узнают… Ты… Сжечь… В тысяча двести двадцать шестом…“
Это были последние слова Шарля, и я не смогу уклониться от последнего жертвоприношения, которое он велел мне принести. Я не знаю, почему он так сказал, но если это необходимо, не стану подвергать опасности то, что с таким трудом восстановила. Я тоже умею слепо повиноваться.
Потому что моя разбитая жизнь не значит ничего по сравнению с необходимостью спасти будущее святого храма Господня.
Сегодня я поручаю Пресвятой Деве Марии передать вам мои слова. Я не нарушаю обет молчания, доверив ей эту истину. Отныне она одна будет ее хранительницей, потому что я не имею права сомневаться в том, что в будущем она приведет сюда людей, наделенных бесконечной мудростью, которые смогут все понять.
Таких людей, как вы, уверенных в том, что любовь — это дар Божий и что тот, кто выносит ей смертный приговор, Его враг.
Да будет угодно Господу, чтобы ваше царствие когда-нибудь настало.
Матильда де Вальден».
Бенжамен взглянул на величественную и прекрасную статую, ставшую соучастницей этой драмы, а потом повернулся к большому монаху. Не произнося ни слова, они долго и напряженно вглядывались друг в друга, словно братья, которые давно не виделись.
— Не понимаю, — нарушил молчание молодой человек. — Почему он хотел, чтобы она сожгла себя в 1226 году?
Брат Бенедикт покачал головой:
— Несчастный, он этого не хотел! Он умирал, и ему не хватило времени выразиться более ясно. На самом деле Шарль просто просил Матильду сжечь свои тайные записи, которые могли повредить их делу… Тот самый невидимый рассказ, спрятанный в счетной книге и начинавшийся на чистой странице, у которой уже был заголовок: год 1226-й.
— Невозможно.
— Возможно, мой мальчик. Страшно, чудовищно, но возможно.
Долго они сидели в молчании, не отводя глаз от золотой статуи Богоматери. А потом Бенжамен задал вопрос, который давно висел в воздухе:
— Есть ли теперь смысл спрашивать, откуда вы узнали, что это была женщина?
Брат Бенедикт колебался.
— Мне хотелось бы ответить «да»! — проговорил он, пристально глядя на собеседника. — Хотя, наверное, вам мой ответ и не нужен… Не забывайте, мой мальчик, — тотчас же уточнил он, отвернувшись, — хотя я и знал, что обвиняемый — женщина, я и понятия не имел, что она скрывалась за бородой брата Лорана! Об этом мне стало известно одновременно с вами. Надеюсь, что одновременно.
Бенжамен вздрогнул, ему показалось, он что-то упустил, но большой монах не дал ему возможности задать вопрос.
— Должен признаться вам кое в чем, друг мой. Я никогда не верил, что вы не знаете, какого пола наш осужденный. Вот уже много недель я подозреваю, что вы знаете об этом ровно столько же, сколько и я.
Послушник широко раскрыл удивленные глаза:
— Что это вы такое несете?
— Что я несу? — жестко переспросил Бенедикт. — Ничего особенного. Разве вы никогда не прятали от меня документов? Так почему же вам было не попытаться направить меня по ложному следу с помощью знаменитой версии о кастрате? Я знаю, что вы умны, мой мальчик. Такая хитрость вполне вам по силам.
— Но… — пробормотал Бенжамен, — почему вы так подумали?
— Это вы — выдающийся латинист, брат мой, а не я! Так объясните, почему даже я знаю, что обозначает этот средний род… а вы не знаете?
— Что? Хотите сказать, что только на основании этого вы… Клянусь вам! — стал протестовать послушник, выйдя из себя от возмущения. — Я и сейчас не понимаю, каким образом средний род может обозначать женщину!
Брат Бенедикт украдкой бросил на него странный тяжелый взгляд.
— Не просто женщину, мой дорогой, — уточнил он, помолчав немного. — Только беременную женщину.
Бенжамен ошеломленно замер.
— Откуда вы взяли это правило? — спросил он подавленно.
— Из знаменитого трактата по латинской грамматике камальдолийского ордена, ни больше ни меньше. Только не говорите мне, что не знакомы с этим справочником по латинской грамматике Средних веков!
— Конечно, знаком! — удивился послушник. — И даю голову на отсечение — в этой книге нет того, о чем вы тут мне толкуете!
— Так проверьте лучше, прежде чем рисковать головой. Потому что в четырнадцатой главе черным по белому настоятельно рекомендовано употреблять такую исключительную форму при упоминании о беременной женщине… потому что она, цитирую по памяти, «возможно, нося в себе ребенка мужского пола, должна при таком подозрении потерять, вплоть до разрешения от бремени, род, обычный для ее пола, и именоваться в среднем роде».
— Но как такое возможно? — выдохнул Бенжамен, словно разговаривая сам с собой. — Разве что я работал с дефектным экземпляром. Другого объяснения я не нахожу.
— Неужели вы не знали, что у нас есть оригинал, датируемый 1160 годом?
— Знал… — едва слышно прошептал послушник. — Но я так тщательно штудировал его в годы учебы, что почти туда не заглядывал. Не думал, что он может меня еще чему-нибудь научить!
Большой монах поморщился и покачал головой. Только теперь растерявшийся Бенжамен начал понимать, почему тот ему никогда не доверял.
Вдруг он встрепенулся.
— Подождите! — воскликнул он. — Вы же слышали, как я спрашивал о том, что могла бы означать такая форма, у брата Рене перед самой его кончиной? Вы ведь там были! И что? Зачем мне было спрашивать умирающего о том, что мне и так давно известно?
Брат Бенедикт остался холоден, как мрамор.
— Это и в самом деле могло бы послужить вам оправданием, — ответил он, помолчав. — Но, мальчик мой, поставьте себя на мое место. Я и представить себе не мог, что вы могли не знать этого правила. Понимаете? Вы не могли его не знать! Мне кажется, я привел достаточно причин, по которым я просто вынужден был так думать. Согласитесь со мной хотя бы в этом! Что там еще? Почему вы задали вопрос, ответ на который знали заранее? Не знаю, но вы и раньше задавали подобные вопросы. Может быть, по привычке? Не правда ли, это самый лучший способ проверить сведения, не показывая, что все знаешь? Не идеальный ли это способ разведать, что известно твоим соперникам, чтобы обмануть их? Заставить себя недооценивать — это, поверьте мне, тактика, к которой мне самому пришлось прибегнуть при общении с братом Рене. Разве он не называл меня «варваром»?
