помедлил.
— Полиция об этом знает? Убийцу нашли?
— Нет и нет.
— А ваши родители? С ними что случилось?
— Они оба умерли от чахотки.
Тут Фелдер воспрянул. Это проверить легко, в Нью-Йорке все случаи смерти от туберкулеза тщательно регистрируются.
— В какой больнице они умерли?
— Ни в какой. Где умер отец, мне неизвестно. Знаю только, что мать умерла прямо на улице и ее похоронили в общей могиле кладбища для бедных, на Харт-Айленде.
Констанс сидела, сложив руки на коленях.
— Вернемся к вашему рождению, — разочарованно продолжил Фелдер. — Вы не помните даже в каком году родились?
— Нет.
Фелдер вздохнул.
— Мне хотелось бы задать несколько вопросов о вашем ребенке.
Констанс молчала.
— Вы бросили его в море, потому что он — само зло. Почему вы так решили?
— Таким был его отец.
— А вы расскажете мне, кто он?
Никакого ответа.
— Значит, вы считаете, что зло можно унаследовать?
— В геноме человека существуют совокупности… наборы генов, которые отвечают за криминальные склонности, и они передаются по наследству. Вы, конечно же, читали о недавних исследованиях «черной триады» в человеческом характере?
С этим исследованием Фелдер был знаком; такой ясный и грамотный ответ его удивил.
— И потому вы решили убрать из генофонда его гены, бросив ребенка в Атлантический океан?
— Верно.
— А его отец? Он жив?
— Он умер.
— Каким образом?
— Был низвергнут в пирокластический поток.
— Низвергнут… куда, простите?
— Это геологический термин. Он упал в вулкан.
Доктору потребовалось время, чтобы вникнуть в ее слова.
— Он был геологом?
Никакого ответа. С ума можно сойти — вот так топтаться и топтаться по кругу и ничего не добиться!
— Вы сказали «низвергнут». То есть его туда столкнули?
И снова никакого ответа. Понятно: дикая фантазия, которую не следует поощрять и развивать.
Фелдер сменил тему:
— Констанс, когда вы бросили ребенка за борт, вы понимали, что совершаете преступление?
— Естественно.
— Вы подумали о последствиях?
— Да.
— То есть вы понимали, что убивать ребенка — неправильно?
— Напротив. Это был единственный правильный выход, единственный возможный.
— Почему единственный?
Последовало молчание. Со вздохом, чувствуя, что опять ловил черную кошку в темной комнате, доктор закрыл блокнот и поднялся.
— Спасибо, Констанс. Наше время истекло.
— Пожалуйста, доктор Фелдер.
Доктор нажал кнопку. Дверь немедленно отворилась, вошел полицейский.
— Я закончил, — сказал Фелдер. Он повернулся к Констанс Грин и вдруг сказал то, чего не собирался: — На днях поговорим с вами еще.
— С большим удовольствием.
Шагая подлинному коридору стражного отделения, Фелдер засомневался в верности своего первоначального вывода. Она, разумеется, не нормальна, но можно ли говорить о психическом нездоровье с точки зрения ответственности перед законом? Если отнять от ее личности все нормальное, все предсказуемое, присущее здоровому человеку, что останется? Ничего.
Только ее личность. То есть — ничего.
Батон-Руж
Лора Хейворд двигалась по второму этажу центральной больницы Батон-Ружа, стараясь не переходить на бег. Она все контролировала: и дыхание, и выражение лица, и жесты. Все. Уезжая из Нью-Йорка, она облачилась в джинсы и рубашку, волосы распустила, форму брать не стала. Здесь она — частное лицо, и только.
Мимо проносились врачи, сестры, просто служащие; Лора спокойно приблизилась к двойным дверям, ведущим в хирургическое отделение, толкнула створки, стараясь удерживать медленный и размеренный шаг. Справа была стойка администрации, но Лора, проигнорировав вежливое «Чем могу помочь?», шагала вперед. Она вошла в комнату ожидания; в другом конце поднялась одинокая мужская фигура и направилась к ней.
Лора плавно отвела назад правую руку и ударила Пендергаста в челюсть.
— Ублюдок!
Он отшатнулся, но защититься не пытался. Хейворд ударила снова.
— Ублюдок, заносчивый эгоист! Мало тебе было испортить ему карьеру, теперь ты его угробил, сукин сын!
Она замахнулась и ударила в третий раз, но теперь он поймал ее руку, слово в тиски, повернул Лору к себе и мягко, но сильно обхватил. Сопротивлялась она недолго. Гнев и ненависть растаяли так же быстро, как пришли. Лора обмякла в руках Пендергаста; она совершенно выдохлась. Он усадил ее в кресло. Она едва воспринимала окружающую суету, топот бегущих шагов, крики. Подняв голову, Лора увидела, что рядом стоят три охранника, что-то кричат, приказывают, не слушая друг друга, а за ними стоит сестра, закрыв ладонью рот.
Пендергаст показал всем свой жетон.
— Я сам разберусь. Не беспокойтесь.
— Но ведь на вас напали, — сказал охранник. — У вас кровь.
Пендергаст сердито шагнул к ним.
— Я справлюсь сам. Спасибо вам, что так быстро среагировали. Доброго всем вечера.
После некоторого замешательства охранники ушли, оставив одного, который встал у дверей комнаты, подозрительно глядя на Хейворд.
Пендергаст присел рядом с ней.
— Он уже несколько часов в хирургии. Как я понимаю, положение весьма серьезное. Я попросил известить меня, как только будет что-то ясно… О, вот и хирург.
В комнату с мрачным видом вошел доктор. Он перевел взгляд с Хейворд на Пендергаста, у которого по лицу текла кровь, но комментировать не стал.
— Особый агент Пендергаст?
— Да. А это капитан Хейворд из нью-йоркской полиции, близкий друг пациента. Можете говорить с нами совершенно откровенно.
— Понятно… — Врач посмотрел на планшет, который держал в руке. — Пуля вошла под углом сзади, задела сердце и застряла в ребре.
— Сердце? — переспросила Хейворд; она, хотя уже взяла себя в руки и привела в порядок мысли, едва вникала в слова доктора.
— Среди прочего пуля частично разорвала клапан аорты; поступление крови к сердцу ограничено. Мы как раз пытаемся зашить клапан и не дать сердцу остановиться.
— А каковы его шансы… шансы выжить? — спросила Хейворд.
Хирург замялся.
— Раз на раз не приходится. Хорошо то, что пациент не успел потерять много крови. Пройди пуля на полмиллиметра ближе — пробила бы аорту. Правда, сердце серьезно повреждено. Однако если операция пройдет удачно, у него будут все шансы полностью поправиться.
— Послушайте, — сказала Хейворд. — Я — коп. Не нужно топтаться вокруг да около. Я хочу знать, каковы его шансы.
Врач смотрел на нее светлыми запавшими глазами.
— Операция очень сложная и долгая. Пока мы говорим, там работает бригада лучших хирургов штата. Однако даже при самых благоприятных обстоятельствах — крепкий пациент, отсутствие осложнений… такая операция не часто проходит удачно. Это все равно, что ремонтировать работающий автомобильный мотор.
— Не часто? — Хейворд вдруг стало нехорошо. — Как это понимать?
— Я не знаю, существует ли статистика, но я, как хирург, дам в лучшем случае процентов пять… или меньше.
Последовало долгое молчание.
«Пять процентов или меньше…» — повторила про себя Лора.
— А как насчет пересадки сердца?
— Если бы у нас было сердце — подходящее
