Олстон посмотрел на часы.
– Пора перебираться в международную секцию. Надо предупредить их, что вы летите в Найроби через Лондон.
– Пошли, – Флетч ухватил Барбару за локоть.
– В Африке мы не сможем кататься на лыжах, – упиралась та. – А в нашем багаже только лыжные костюмы. Ничего, кроме них.
– Барбара, мы опаздываем.
– Куда?
– В международную секцию, – пояснил Флетч.
– К стойке «Бритиш эйр», – уточнил Олстон.
Они ускорили шаг.
– Мы летим в Лондон, – добавил Флетч.
– А вам еще надо пройти паспортный контроль, – напомнил Олстон.
– Потом в Найроби, – продолжил Флетч.
– Флетч! Я сказала маме, что позвоню ей из Колорадо.
– Нет времени.
– Сегодня вечером!
Флетч подтолкнул Барбару к вращающейся двери.
– В семейной жизни не соскучишься! – воскликнул он, вслед за Барбарой миновав вращающуюся дверь, отделявшую международную секцию аэропорта.
– Моя мама хотела лишь познакомиться с тобой. Ничего больше, – Барбара застегнула ремень безопасности.
– Мы с ней познакомились. На свадьбе.
– Но она-то хотела увидеться с тобой до свадьбы.
– Так оно и случилось. Она была в галифе, так? Помоему, она удивилась, увидев меня.
– Скорее, обиделась. Всю прошлую неделю она ждала нас к обеду. Ты не соизволил явиться. Ни единожды.
– Я работал. Разве я не говорил тебе, что у меня есть работа?
– А теперь ты тащишь меня на другой конец света повидаться с твоим отцом.
– Возможно.
– Что значит, «возможно»?
– Он славится тем, что исчезает в самый важный момент, – застегнув ремень, Флетч откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
– Ты что, собрался спать? – возмутилась Барбара.
– Барбара, у меня слипаются глаза. Я уже не помню, когда спал в последний раз.
Барбара вздохнула.
– И сколько лететь до Найроби?
– Два дня.
– Два дня!
– Две ночи? Может, и три дня.
– Флетч, проснись! Убери голову с моего плеча. Послушай, стюард объясняет, что нужно делать, если самолет рухнет на воду.
– Ничего особенного, – пробормотал Флетч. – Мы вместе попадем на тот свет.
– О мой Бог! Половина восьмого вечера, а он уже спит! В нашу первую брачную ночь!
– Дело в том, что я и представить себе не мог, что мой отец жив.
Много-много часов спустя, они сидели в ужасной тесноте в самолете, летящем из Лондона в Найроби. Ни одного пустого места. Сиденья узкие, прижатые друг к другу. Ручная кладь, торчащая из-под каждого сиденья.
– А твоя мать? Она знала, что он жив?
– Думаю, она убедила себя в его смерти. Чтобы сохранить чувство самоуважения. Чтобы не сойти с ума. Чтобы вновь выйти замуж, ей пришлось через семь лет после его исчезновения обратиться в суд, который и признал его умершим.
– Для того, чтобы обращаться по такому делу в суд, надо верить, что человек умер.
– Но наверняка-то она не знала. Когда я задавал ей вопросы о нем, ты понимаешь, в детстве, она всегда отвечала уклончиво, неопределенно. И убедила меня, что не следует тратить время на подобные разговоры.
– Может, и не следовало.
– Она говорит, что любила его.
– Что еще она рассказывала тебе?
– Она говорила: «Слушай, мы были женаты только» десять месяцев, и я никогда не понимала его».
– А что следовало после этого?
– »Как будет по буквам слово «лицензия»?»
– Это еще зачем?
– Видишь ли, она писала детективные романы. И не знала, как пишутся многие слова <Характерная особенность английского языка. Очень часто слова, разнящиеся по значению и написанию, произносятся одинаково.>. А потому просила, меня заглянуть в словарь. Таким образом ей удавалось избавиться от моего присутствия.
– И что ты знал о своем отце?
– Я знал, что он был летчиком. Я знал или думал, что знал о его гибели в авиакатастрофе, случившейся вскоре после моего рождения. Или перед самым моим рождением. Я знал, что при родах его рядом с мамой не было. Я не подозревал, что, родив сына, она ждала мужа, который так и не объявился. Ребенок верит тому, что ему говорят.
– И ты никогда не видел фотографию отца?
Флетч порылся в памяти.
– Никогда. Странно, не правда ли? Если б отец умер, в доме должны были остаться его фотографии.
– И их не было бы при малейшем шансе за то, что он жив и бросил вас обоих.
– Значит, мысль об этом никогда не оставляла мою мать.
– Скорее всего, так оно и было. Под сиденьями впереди них тоже что-то лежало. Вытянуть ноги они не могли.
Вместо того, чтобы поболтаться в Хитроу <Международный аэропорт Лондона.> восемь часов, ожидая рейса в Найроби, или снять номер в гостинице и поспать, Флетч и Барбара отправились в Лондон. Гардероб Флетча ограничивался лишь джинсами и рубашкой, а потому Барбара настояла на покупке свитеров. Перекусили они в какой-то забегаловке. Купили несколько книг. Заблудились. В аэропорт им пришлось возвращаться на такси.
– Тот мужчина подошел ко мне после того, как проповедник объявил нас мужем и женой и все, кроме жениха, целовали новобрачную, и протянул мне этот конверт.
– Я его не видела.
– Он приехал раньше меня, можешь мне поверить. Не произнес ни слова. Просто отдал конверт и ретировался.
– Может, он и есть твой отец?
– Будь он моим отцом, мать узнала бы его.
– Прошло столько лет.
– И все же... Они знали друг друга со школы.
– Твоя мать могла не заметить его. Много людей, плохая погода, он мог встать за кустами...
– И никогда не знаешь, кого видит мать – реальных людей или персонажей своих книг.
– Совершенно верно, – кивнула Барбара. – Должно быть, она очень обижена.
– И еще больше удивлена.
Барбара улыбнулась.
– Тайна, которую не может раскрыть Жози Флетчер. Лучше не будем говорить об этом ее поклонникам. И что было в конверте?
– Билеты, паспорта, десять банкнот по сто долларов и письмо.
– Ты не показал мне письмо.
– Не на что там смотреть, – Флетч сунул руку под сиденье и вытащил конверт. – Дождь смыл чернила.
Он протянул Барбаре изжеванный листок.
– Как грустно, – она смотрела на листок. – Твоя мать могла бы узнать почерк. А с чего ты решил, что оно от твоего отца?
– Там была подпись: «Флетч».
– А как его настоящее имя?
– Уолтер.
– Уолтер. Пожалуй, имя Уолтер-младший тебе бы подошло.
– С фамилией Флетчер сочетаются далеко не все имена.
– Так что было в письме? – Барбара вернула листок.
– Кстати, он проехался по моим именам, – Флетч убрал конверт. – Они ему не нравятся, ни Ирвин, ни Морис. Их дала мне мать, без его ведома или согласия, так что он не имеет к их выбору ни малейшего отношения.
– Что ты такое говоришь?
Флетч откинулся на спинку сиденья.
– В письме черным по белому написано, что моя мать дала младенцу, то есть мне, имена, которые ему не нравились, с которыми он не хотел иметь ничего общего. Ребенок стал больше ее, чем его, и он не мог заставить себя знаться с кем бы то ни было по имени Ирвин Морис.
– Ты тоже не можешь.
– Но я – то здесь. Никуда не исчез.
– Ты постоянно исчезаешь.
– Он написал, что ему «любопытно» повидаться со мной, и спросил, «любопытно» ли мне встретиться с ним.
– Так и написал, «любопытно»?
– Да. Но билеты в Найроби и обратно стоят недешево.
– Может, он богат?
– Может, он предлагает выход из этой щекотливой ситуации. Он написал, что я могу не приезжать, если на то не будет моего желания. Что я могу сдать билеты, получить деньги и купить тебе фарфоровый сервиз.
– Фарфоровый сервиз, – промурлыкала Барбара. – Я бы от него не отказалась.
– Сервиза ты не получишь, зато увидишь Кению.
– Может, письмо совсем и не от твоего отца, – Барбара попыталась усесться поудобнее. – Может, кто-то хочет, чтобы ты на некоторое время покинул страну. Из-за тех материалов, что ты опубликовал в газете.
– Полагаю, такое возможно.
– Кому-то нужно, чтобы ты не мог дать показания в суде или что-то в этом роде.
– А может, мои коллеги по редакции собрали деньги и купили авиабилеты в Африку, чтобы избавиться от меня. А обратные билеты окажутся фальшивыми.
– Может, мы никого там и не встретим.
– И это возможно.
– Но тебе «любопытно».
– Конечно.
Флетч продолжал смотреть на Барбару.
– Я пытаюсь донести до тебя одну мысль.
– Я знаю, – кивнул Флетч. – Какую?
– Я думаю, что ничего, кроме любопытства, от тебя и не требуется.
– Чтобы потом я не испытывал разочарования?
– Да. Именно к этому я и клоню.
– Jambo <Добрый день (суах.).>, – приветствовал их чиновник таможни в аэропорту Найроби. Он не отрывал глаз от двух пар укрытых чехлами лыж, которые нес Флетч.
– Jambo, – вежливо ответил Флетч.
– Habari <Могу я вам чем-нибудь помочь?>? – невысокого росточка, пухленький, лысеющий, в отглаженных рубашке и брюках, чиновник посмотрел на Флетча.
– Habari, – эхом откликнулся Флетч.
