Защищенность?
Пусть тюбики пока останутся у них.
— Upstairs.
Свен Сундквист опять поднялся, глянул по сторонам и снова жестом показал на лестницу:
— Now.[4]
Они молчали, не двигались. И лишь мальчик, который лежал перед ним, что-то бормотал, выдавливая на ладошку новую дозу и вдыхая пары клея.
Потом он скорчился и замер.
— Ему нужна помощь, Сундквист! Искусственное дыхание!
Свен пощупал пульс на шее у мальчика, поднес руку к его рту — дышит ли?
Маленькое тело вдруг ожило.
Руки инстинктивно взметнулись в воздух, стараясь оттолкнуть расплывчатое чужое лицо, Свен почувствовал, как ему обожгло щеку.
Мальчик продолжал биться, и группка детей двинулась было к нему, но полицейский в форме не пропустил их, а Свен силой перевернул мальчика, сел на него верхом и прижал его руки к полу.
Так он сидел несколько минут, потом мальчик задышал ровнее, худенькое тело слегка расслабилось. Девочка лет пятнадцати, с грудным младенцем на руках, вышла вперед, что-то сказала на непонятном языке, кивнула на лестницу. Затем обратилась к одному из старших мальчиков — видимо, попросила последить за остальными, — и шагнула к лестнице. Кивнула еще раз, повторила только что сказанное, и дети неуверенно пошли за ней.
Свен Сундквист встал, и мальчик с тюбиком тут же исчез.
Свен провожал их взглядом.
Никогда он не видел ничего подобного.
Безмолвная вереница детей с пустыми глазами покидала вестибюль, оставляя после себя запах мочи и растворителя. Токсикоманы. Сорок три ребенка в желто-синих комбинезонах. Большинство шли сами, самым младшим помогали. Маленькие ребятишки помогали тем, кто еще меньше.
Некоторые уже спали.
Беспокойный сон на холодном линолеуме.
Остальные сидели тут же, Свен Сундквист шел мимо них по коридору, и все та же сильная неловкость охватывала его, когда взгляд погружался в их бездонные глаза.
Четверо полицейских в форме стояли на посту в длинном коридоре оперативного отдела, в девяти метрах друг от друга. Свен мимоходом кивнул им, они явно устали, эти славные парни, толком не понимающие, кого они охраняют. Дети без имени.
В коридоре полицейского управления.
У всех у них были сумки. Коричневые, полиэтиленовые. Свен помнил, с такой сумкой, сложенной вчетверо, его мама ходила за продуктами в магазин «ИКА» в двухстах метрах от дома. Приносила в ней молоко, маргарин и продолговатые пакеты с соком, из экономии она старалась не покупать каждый раз новый пакет. Он покачал головой. Такие сумки не попадались ему уже тридцать лет. И вот сейчас валяются на полу в коридоре.
Сорок три штуки, у каждого своя.
Он уже подошел к своему кабинету, но вдруг передумал и миновал еще две двери. Кабинет Эверта. Он постучал, осторожно заглянул внутрь. Эверт сидел на стуле, как и прежде, с телефонной трубкой в руке.
Он ни с кем не говорил. Просто держал ее перед собой.
— Их комбинезоны.
Эверт Гренс возвысил голос:
— Синие с желтым, Свен. Синие с желтым.
Свен Сундквист вошел, шагнул к дивану, где, он был уверен, совсем недавно спал его начальник. Они работали вместе без малого тринадцать лет. За эти годы он неплохо узнал комиссара, которого многие в управлении предпочитают избегать, и давно уже привык к его громким проклятиям. Это не со зла, тут что-то другое, чуть ли не отчаяние.
— Ты что-нибудь понимаешь? — Комиссар встал, принялся беспокойно расхаживать по кабинету. — Свен… ты понимаешь, какого дьявола никто их не ищет?
Эверт Гренс сновал взад-вперед между письменным столом и диванчиком для посетителей, неуклюже поворачиваясь и едва не наступая Свену на ноги. Оба молчали, Эверт все пытался заговорить, но ему что-нибудь да мешало: то сквозняк из окна, то кашляющий в коридоре ребенок — охраннику следовало бы дать ему воды.
— Социальная служба будет с минуты на минуту. — Он встал перед Свеном. — Но я хочу, чтобы ты быстро организовал переводчика, нам не удалось с ними связаться. А иначе с детьми не поговорить.
За дверью снова послышался кашель. Свен Сундквист уже направился к выходу, но Гренс его остановил:
— Подожди, еще одно дело. — Комиссар огляделся вокруг, словно проверяя, что их никто не слышит. — У меня нет детей. Но… как ты думаешь? По-моему, они голодные…
Свен остановился на пороге. Выглянул в коридор.
Напряженные взгляды, худые, изможденные лица.
Он кивнул:
— Думаю, да.
Эверт Гренс тщательно запер дверь. Ему необходимо минуту-другую побыть в одиночестве.
Совсем недавно они обнимали друг друга.
Сперва он распорядится, чтобы детей накормили. А потом вернется к магнитофону и закончит то, от чего его оторвали час назад.
Две минуты сорок секунд, «Сломай и брось» Сив Мальмквист.
Я не успел.
Сегодня утром Анни будет спать, под наркозом, поэтому важно дотанцевать до конца.
Я не успел затормозить.
Он снова включил песню. Тот же текст, тот же припев. А потом отпустил ее, когда музыка умолкла, он опять вспотел — и спина, и затылок.
Они лежали и сидели, как раньше.
Свен стоял возле мальчика, который все время кашлял. Один из полицейских в форме вел пятилетнюю девочку к туалету. Гренс оставил дверь кабинета открытой, вышел в коридор. Смотрел на них, на каждого по очереди, и они видели его, наверняка видели, хоть и пытались уклониться от его взгляда, будто им вообще нет до него дела. Он слишком мало знал о детях, собственно, никогда с ними не сталкивался, разве что иной раз допрашивал несовершеннолетних, расследуя преступление. Но ему было ясно: эти дети в беде.
Он остановился у кофейного автомата. Первый стаканчик черного кофе выпил залпом. Второй опорожнил до половины, а остатки выплеснул в мусорную корзину. Жуткая дрянь. Но он к ней привык, не мог без нее, едкое дешевое пойло приятно разливалось в груди, особенно после ночей, проведенных на диванчике в кабинете.
— Доброе утро.
Он не видел ее. Но обрадовался, услышав за спиной этот голос.
— Доброе утро. Ты рано.
— Эверт?
— Да?
— Что это?
Марианна Херманссон взглянула в конец коридора, положила руку на плечо комиссару. Он, по обыкновению, дернулся, поскольку никогда не знал, как вести себя в таких случаях.
— Приехали нынче утром.
Гренс вкратце объяснил ей ситуацию, она всегда понимала с полуслова. Она умница, эта Херманссон. Он научился ценить ее, а ведь два года назад резко возражал против ее временного назначения. Но случай с заложниками в одной из крупнейших стокгольмских больниц заставил его пересмотреть свое мнение.
— Почему ты выбрал меня?
— Это так важно?
— Я знаю твое отношение к женщинам-полицейским.
Она была молода, только что закончила учебу, но отличалась осторожностью и аналитическим складом ума и в том расследовании, которое волей случая началось в операционной отделения скорой помощи, пришла к выводам, какие следовало бы сделать ему самому.
— Городская полиция каждый год пополняется почти на шестьдесят человек. Что ты хочешь услышать? Что ты такая замечательная?
— Я хочу знать почему.
А спустя полгода он, наплевав на длинную очередь ожидающих, взял ее в отдел на должность инспектора.
— Потому что ты и вправду замечательная.
— А женщины-полицейские?
— Никуда не годятся. И твоя компетентность ничего не меняет.
Разговор происходил в этом же коридоре, в дверях его кабинета, и, казалось, время от времени оживал и стоял между ними.
Он так и не понял, хорошо это или плохо.
Херманссон показала на кофейный автомат, он посторонился, и она несколько раз нажала одну из верхних кнопок. Смесь порошкового молока и чего-то еще — любимый напиток молодых полицейских. Он с отвращением смотрел на ее пластиковую чашку, ему хватало бессонных ночей и тридцати трех текущих дел на столе, и без этого синтетического дерьма он уж как-нибудь обойдется.
— Думаю, надо попробовать поговорить с ними.
— Как раз этого они и не делают. Не говорят.
Но Херманссон уже направилась к детям. Шла медленно, стараясь не расплескать чашку, а другой рукой легонько делая знаки группе ребятишек. Вот она остановилась перед одной из старших девочек, снова сделала знак рукой, но ответа не получила. Немногим раньше Гренс видел, как эта девочка с младенцем на руках присматривала за остальными, и решил, что она тут неформальный лидер или, по крайней мере, пользуется их доверием, вот почему он уже два раза за это утро пытался поговорить с ней.
Оба раза она отворачивалась, будто пренебрегала им. От Херманссон она хотя бы не уходила.
Он нажал на кнопку, решил выпить еще кофе.
Глянул в окно: чертова зима, год от года она все более отвратительна ему, мокрая, скользкая, бесконечно долгая.
