в их понимании это истинная свобода, а без ограничений они быстро устают, их ничто не радует, многие не понимают этого, оттого бесятся.
Последние фразы она, глядя в надвигающуюся темноту за боковым окном, произнесла задумчиво, автоматически, даже Павел почувствовал что-то не то с ней, покосился на Тамару, спросив:
— Ты в порядке?
— Терпеть не могу эту фразу, дежурная, сухая и банальная, — немного раздраженно сказала она, повернувшись к нему лицом, и вдруг сразу: — У меня будет ребенок.
В подобных паузах, судя по остановившемуся взгляду дорогого Павлика, напрашивается музыкальное сопровождение — дробь барабанная, аккорды зловещие или тема «судьба стучится в дверь» из Пятой симфонии Бетховена. М-да, Тамара не заметила и тени радости на его перевернутом лице, конечно, она ждала другой реакции, но, как говорится, на нет и суда нет.
— Не пугайся, я не заставляю делать радикальных шагов с твоей стороны, просто ставлю в известность, что ребенок родится. Жить без смысла для меня — наказание, а не жизнь. Аня у бабушки, там лечение, общение для нее, здесь этого нет. Переезжать к ним не хочу, там ничего не осталось моего. Да и не смогу с бывшей свекровью сосуществовать, она не даст жизни нам с Аней. Она же меня винит в том, что произошло с ее сыном, и в состоянии Ани. Наркотик, который ей вкололи преступники, повредил центры мозга, а до свекрови не доходит, что сын имеет к этому прямое отношение. Аня легко поддается манипуляциям, к сожалению, деструктивным, а тут еще и я с ребенком приеду — этого свекровь мне не простит, загрызет. А здесь работа, которую люблю, друзья, дом…
Выговорилась. Легче не стало, но хотя бы набралась храбрости и сообщила, однако слишком много было слов и, кажется, больше оправдывалась. Наконец и у Терехова слегка восстановился разговорный жанр, но как он выговорил, словно его по башке стукнули, впрочем, похоже на то:
— Я пока не знаю, хочу ли…
Бедолага не знает, хочет ли ребенка, в переводе с русского на русский — не хочет. Трудно пережить момент от надежд до понимания, что тебя просто использовали, что ты временное, ни к чему не обязывающее физиологическое удобство. Его реакция вызвала у Тамары улыбку, она слишком много пережила, чтобы делать из данной ситуации трагедию, к тому же гордость имеет не последнюю роль, поэтому от нее последовало дополнение:
— Ты не понял, Павлик. Хочу — это имею, не хочу — не имею. Но от твоего хотения или нехотения ничего не зависит, ты можешь только принять или не принять данную ситуацию, но решаю я и никто другой — родиться ему или нет.
Ого, завернула! И упрекнула, и опустила ниже плинтуса.
— Я должен подумать…
— Не стоит, — беспечно сказала она. — Раз тебе надо подумать и понять, лучше этого не делать, а просто отойти в сторону.
— Почему? — еще больше удивился Павел.
— Не понимаешь? Думать — это подсознательно заставлять сделать то, чего ты не хочешь. Это насилие над собой, ты ставишь себя перед выбором, будешь просчитывать, насколько тебе будет дискомфортно. А все просто, как табуретка: если б ты любил меня, тебе не понадобилось бы думать и взвешивать, сколько неудобств доставит ребенок и я. У меня претензий к тебе нет, твое полное право не связывать себя. С моей стороны никаких обид не будет, никаких алиментов не потребую, денег у меня достаточно от мужа-негодяя осталось. Наоборот, я… счастлива и благодарна тебе. Я же взрослая девушка, ни на что не рассчитывала, когда у нас началось, меня можно напугать только романтизмом. А сказала потому… не хочу, чтобы ты чувствовал себя обманутым, когда станет очень заметно. Поехали? Я правда устала.
Павел завел мотор и тронул машину с места, выезжая с парковки, он покосился на Тамару, словно проверяя себя — что она для него. Не смог ответить на этот сакраментальный вопрос, поехал дальше, решив подумать позже, когда ничто не будет мешать. Ехать недалеко, через несколько минут он остановился у подъезда дома Тамары, понимая, что ему надо (черт, какое отвратительное слово — надо, когда не хочется следовать ему) подняться к ней. Но она вдруг его намерения изменила, открыв дверцу, сказала тоном, будто не было сообщения о ребенке, будто она не огорчилась его молчанию на этот счет:
— Слушай, а ты узнай у Инги, кто еще был подругой Майи. Неужели думаешь, будто она единственная, кто с вашей убитой дружил, общался, знал ее тайны? Инга жила далеко, а Майя была коммуникабельной, для нее круг знакомых — это выход на тех, кто способен ее содержать. Должны быть подружки или хотя бы приятельницы, я уверена, Инга их должна знать. Спокойной ночи, Павлик.
Спокойной ночи? Что ж, намек тонкий и недвусмысленный: Тамара не хочет, чтобы он поднялся к ней, но и Павел не горел желанием, новость его выбила, ее следовало осмыслить.
На этот раз совещание напоминало аутодафе.
Вот что интересно: раскрывается дело — раздаются от начальства скромные похвалы, собственно, за это платят зарплату, но можно же и больше дифирамбов пропеть, не говоря о премиях. А когда затягивается следствие, то как говорит мастер ведра и швабры баба Таня — ховайся, то есть прячься. Все любят победы, начальство привыкло к быстрым успехам группы Терехова, а когда дело идет со скрипом в сонном режиме, оно брюзжит. И бесполезно напоминать, что нередко следствие ведется годами, данная истина летит мимо ушей начальства, а потому, чтобы совещание быстрей закончилось, желательно молчать со скорбным видом.
Главным инквизитором выступила опять Ольга Коноплева, сначала она настучала на Павла, сунувшего ей абсолютно бесперспективные дела, которые нужно ставить на полку и забыть о них навсегда. Затем досталось снова Павлу, потому что он груб (бессовестная ложь), постоянно намекает ей, что она некомпетентна, при этом не дает возможности набраться опыта, удаляя от себя.
— Что касается убийства в Орехове… — разошлась Коноплева. — Текущие дела заброшены…
Ее перебил Валерий Семенович, глядя в сторону:
— Глухарей, обосновавшихся на полке нераскрытых, у каждого следователя достаточно, чтобы об этом не упоминать.
Почти незаметно Феликс ухмыльнулся, сочувствуя начальнику во главе стола, которому осточертели нападки Ольги на лучшую группу. Валерий Семенович крутой и принципиальный, не терпящий и намека на амикошонство, требовательный и грозный, почему-то позволял ей распушить облезлые перья. Можно было бы предположить, будто Коноплева его любовница, но нет, судя по его отношению к ней — смотреть на нее не желал, что скрыть не удавалось. Значит, над ним нечто довлеет. Феликс неплохой
