замолчал. Настроение его менялось мгновенно. Было видно, что он встревожен и напряжённо размышляет. В тишине прошло минуты три. Ворон знал, о чем он думает. Если сына признают ссучившимся, то ответ придется держать и отцу. А может, и матери. Было слышно, как яблоко ударилось о крышу дома, скатилось по шиферу и шлёпнулось в траву.
Из дома вышла мать с подносом. Поставила на стол чайник, чашки, тарелку с бутербродами. Но не ушла, как обычно: уперла руки в бока, требовательно рассматривая провинившегося сына.
— Это ведь она, сука, меня беременную на зону отправила за соучастие! — зло сказала мать, как будто участвовала в предыдущем разговоре.
— Ее тогда еще на свете не было, — заметил Ворон.
— Какая разница! Значит, ее мамаша, или другая мусорская тварь! А ты теперь с ними снюхался!
— Дай мне с сыном поговорить! — перебил Молот.
— А меня ваши разговоры не касаются? — Мать поджала губы. — Или я так — сбоку припека?
— Твое дело третье — тебя на сходняк никто не потянет! — повысил голос отец. — Потому иди и займись своим бабьим хозяйством! А нам спокойно перетереть нужно!
— Ладно, раз я вам мешаю! — Мать резко развернулась и, не оглядываясь, ушла в дом.
— Ну, давай дальше, — кивнул Молот. — Каким боком тут кустовики появились?
— Не знаю. После суда вывез ее на левбердон, грохнуть хотел… Только она сама мне пушку в живот уперла… Не знаю, чем бы кончилось. Может, друг дружку бы и завалили, а тут эти козлы… Бревно под задние колеса бросили, окружили машину, с волынами… Она первая шмальнула, мне жизнь спасла. А потом я завалил остальных…
— А почему прокуроршу не грохнул, как собирался? — поинтересовался Молот. — Как раз удобно — можно было на кустовиков все списать!
Ворон молчал. Он знал: то, что он скажет, Молот не поймет. Да и никто из блатных не поймет. Лучше вообще не говорить такого, чтобы не прослыть лохом. Но перед ним сидел отец…
— Батя, она не какая-то баба! Я на ней жениться хочу! — Слова прозвучали дико и неестественно. Он не мог их произнести. Да и никто из знакомых тоже. В их кругах это не принято.
Молот долго молчал.
— То, что ты накосорезил, никак не объяснить, — наконец сказал он. — Крест, Север, Валет — любой, скажут, что это голимое фуфло! Никто даже за твои сказки не почешется! Обсуждать будут другое — ссучился ты или нет. И все уже знают ответ заранее, поэтому сходка никогда не ошибается!
— Да, как в кино про американскую мафию, — кивнул Ворон.
— Кино — такая же фуфель. А вот Гангрена копытами землю роет, чтобы найти дятла, который Пашку Бузу сдал. И ему твоя любовь с прокуроршей очень на руку!
— Я про Бузу ничего толком не знал. Оскаленный знал, но мне не сказал. И Гангрена это проверял!
Но Молот пропустил его слова мимо ушей. Он снова впал в глубокую задумчивость, машинально играя финкой. Казалось, что это живая рыбка прыгает у него в руке — ложась то прямым, то обратным хватом, то выскакивая между пальцами, то перепрыгивая через тыльную часть ладони…
— Надо серьезный сбор собирать, союзный… И крёстного твоего подтягивать! — сказал наконец он. — Пит Лисица — вор серьезный, и кореша его тоже… Правда, и враги у него не пальцем деланые. А выход тут один — переломить сходку под себя. Доказать, что не ты на прокуроршу работаешь, а она на тебя. Значит, она нашему обществу пользу приносит. Мол, потому ты на ней и женишься… Для общего блага! Тогда…
— Что «тогда»?
— Ничего. Никто не скажет заранее, как сходка повернется. Это ведь не суд: что сверху скажут, то и напишет… Тут иногда такие решения проскакивают, что их десятки лет вспоминают… Кстати, в пятьдесят пятом году уже была схожая ситуация. Участковый на блатнячке женился. Вопрос на сходку выносили.
— Ну, и что?
— Сделали разбор, приняли решение. Как положено. — Отец взглянул на часы и встал. — Иди, приручай свою ментовку. Я с матерью поговорю, успокою ее.
Отец проводил Ворона до калитки, крепко пожал руку. Мать из дома не вышла, но незаметно выглядывала из-за занавески.
— Так что та сходка про мента и блатнячку решила? — спросил Ворон на прощание. Но Молот только похлопал его по плечу.
— Тогда время другое было, — сказал он, повернулся и пошел к дому.
* * *
Летняя жизнь в Тиходонске шла, как обычно. Было жарко, ярко светило солнце, дул порывистый ветер, плюясь колючими снопами степной пыли, которую по утрам смывали неуклюжие, похожие на жуков поливальные машины. На тротуарах спешили по делам тысячи легко одетых людей: шорты, майки, открытые сарафаны, шлепанцы… Толпились очереди на трамвайных и троллейбусных остановках, у бочек с квасом и автоматов с газводой, в которых вечно не хватало стаканов, уносимых вечерами для употребления более крепких напитков… Изредка попадались чиновники в костюмах с галстуками — сразу видно: эти из обкома, облисполкома и других солидных учреждений, где имеются кондиционеры, а костюм — такая же принадлежность службы, как военная и схожая с ней форма. У блатных и приблатненных, ни формы, ни знаков различия, а все равно выделяются — развязностью манер, опасной шустростью, карябающими встречных взглядами…
У всех дела, заботы, проблемы, — у всех важные и значимые, только разные. Простой люд думает, как семью прокормить: зарплаты задерживают, штаты сокращают, вон, завод «Аппарат» — вообще закрыли… Чиновники поосведомленней, и думы у них масштабнее: оказалось, что Великий и Могучий Советский Союз не такой великий и могучий, как казалось — зашатался, растрескался, вот-вот развалится… И что тогда будет? Никто не знает! А у блатарей главная новость — в Тиходонске намечается большая сходка союзного уровня, такой уже лет сорок не было! И вроде она ради Шамана собирается, который в воровское сообщество так лезет, что кожу сдирает, как змея во время линьки… Только усиленно поговаривают, что из-за Ворона все затеялось, который с прокуроршей связался — мол, был бы он обычный парень, его бы просто-напросто на нож поставили, и дело с концом… Но у него отец в авторитете, да вроде сам Лисица за него вписывается, а он вроде как вор всех воров… Но
