случае – вас будет ждать уже тысяча пятьсот долларов. Идет?
Пожарный был человеком действия, не привыкшим долго раздумывать перед тем, как совершить тот или иной поступок. Он согласился сразу, после чего я налил нам обоим 12-летнего виски, чтобы отметить сделку – из бутылки, уже изрядно опустевшей после визита милиционера. Залезая обратно в машину, пожарный кивнул ожидавшим его коллегам: «Все документы в норме, можно ехать». Бывалый пройдоха, он и не думал делиться взяткой с подчиненными.
Мы включились в старую как мир игру, которую я хорошо изучил еще с тех времен, как торговал поддельными джинсами в институте. Игра называлась «Отстегни всем, и будь спокоен».
Следующим на очереди был Санэпидемнадзор. Женщина под пятьдесят, в сером костюме, с копной мелких кудряшек на голове подъехала на казенной «Волге». Я предложил даме вина – «Шабли», мадам?» – и пятьсот долларов. Этого, казалось мне, будет достаточно, чтобы распрощаться на полгода. Я улыбался ей загадочно, с московским шиком – засунув руки в карманы стильного плаща от «Burberry». Плащи, знал я, безошибочно действуют на женщин. Они внушают им благоговение и трепет, и заставляют вспоминать о настоящих мужчинах – тех, кого они никогда не видели, но чей образ навсегда остался в их памяти после просмотра фильма «Москва слезам не верит».
Однако всего этого оказалось недостаточно. «Шестьсот долларов, – объявила свою цену она. – И еще вы везете меня ужинать в московский ресторан». Мне пришлось согласиться. Я вручил ей деньги, а в один из вечеров повез ее в средней руки японский ресторан на московской окраине. Там я весь вечер заливался соловьем, одну за другой рассказывая небылицы из жизни фэшн-бизнеса. В моих рассказах Париж сменялся Нью-Йорком, Нью-Йорк Миланом, а имена великих произносились так, словно всех их я знал лично («И вот, значит, Коко заходит в этот магазин мехов и говорит: «Неужели только у меня одной такое ощущение, что я попала в пещеру к неандертальцу?»). Она смеялась – сначала тихо, будто стесняясь окружающих, затем – по мере выпитого, громче и развязнее. Она смотрела на меня с восхищением – немудрено, ведь я был обитателем фантастического, сверкающего и совершенно недоступного ей мира. Короче – я расколол деревенский Санэпидемнадзор как орех. Так запросто, что мне даже стало немного стыдно. Под занавес я получил от нее скользкий пьяный поцелуй и номер мобильного телефона. Она потребовала, чтобы я обязательно позвонил…
После Санэпидемнадзора приехало Бюро Технической Инвентаризации. Я не стал вникать, что им нужно, а просто дал пятьсот долларов, и мы распрощались навсегда.
Потом была инспекция по защите прав потребителей. Триста долларов.
Налоговая Инспекция. Две тысячи долларов, бутылка коньяка «Мартель» плюс мое обещание уладить все к следующему году.
Простые и честные лица проверяющих появлялись и исчезали, и вроде бы ничто не предвещало беды. Моя недавняя паранойя о том, что какая-то из этих проверок может похоронить наш бизнес, а нас самих засадить за решетку, теперь казалась надуманной и нереальной – настолько легко решались дела с государственными службами. И хотя отдавать деньги всем этим людям было жалко, я был вынужден признать – денег требовалось значительно меньше, чем я ожидал.
Для сравнения: в тот вечер, когда я ужинал с женщиной из Санэпидемнадзора (сумма счета – 70 долларов, включая спиртное), мой партнер при обстоятельствах, остающихся неясными, разбил хрустальную вазу в частном клубе для джентльменов (сумма счета перекрыла все наши расходы на государственных лиц).
Я успокоился, стал наглеть, и однажды даже позволил себе отругать проверяющих из ветеринарной службы. «Ребята, – заявил я им. – А вам не кажется, что вы пришли не по адресу?». Итогом их визита стал ноль долларов, потраченных мной на взятку. И как водится с большинством парней, которые теряют чувство реальности, жизнь быстро дала мне по носу.
Москва, отель «Марриот Аврора»
Кажется, что этот чудовищный молоток стучит прямо по голове. Бам. Бам. Бам.
Федор Глухов приоткрывает один глаз и силится понять, что происходит. Через секунду до него доходит: стучит не молоток – стучат в дверь, причем с каждым разом удары становятся сильнее и настойчивее. «Эй, вы там, – требует раздраженный мужской голос. – Открывайте, пока мы не вышибли все к чертовой матери!»
Выдирая себя из липкого похмельного сна, Федор Глухов панически пытается придумать объяснение этим настойчивым стукам. На ум приходит только одно: отвратительный психоделический зоопарк во главе с Карлом Лагерфельдом, вызванный к реальности его собственным воображением, вновь вырвался на волю. И сейчас банда буйных персонажей – которых, к тому же, никто кроме Федора даже не видит – окажется здесь. Будет размахивать удостоверениями сотрудников Интерпола, мутузить друг друга и кричать, что он, Федор Глухов, арестован.
Нет, нет, нет. Федор умоляет эту неизвестную ему силу оставить его в покое. Одновременно он заставляет себя принять горизонтальное положение и изо всех сил трет опухшие заспанные глаза.
Помещение, в котором он обнаруживает себя, ему незнакомо. С первого взгляда, оно напоминает номер отеля – когда-то несомненно очень респектабельный и дорогой, но сейчас явно находящийся не в лучшем состоянии. Можно было бы подумать, что тут ночевали сумасшедшие рок-звезды, и что дело происходит в те славные времена, когда считалось хорошим тоном оставлять после себя кучу пепла в отелях и выбрасывать из номеров телевизоры.
А что если? Черт. Лучше даже не думать об этом… Федор Глухов трясет своей украшенной модным чубом головой, чтобы прогнать наваждение. А что если… остатки ЛСД в его организме… отправили его в прошлое? Черт. Черт. Черт… Туда, где ошалевшие от наркотиков музыканты громили гостиничные апартаменты? После того, что происходило с ним в последние дни, Федор Глухов может поверить во все, что угодно.
Он озирается вокруг. Повсюду летает пух от разорванных подушек. Как снег он покрывает собой предметы, лежит на заляпанных вином подоконниках, на постели, на стульях, на столе – пушинки трепещут и движутся от невидимых дуновений. Сами подушки – вернее то, что от них осталось, искромсанные серые куски материи – прибиты гвоздями к стене на манер картин в зале современных искусств. На них черным маркером нарисованы рожицы привидений, ругательства, и все это покрывает толстый слой помады разных цветов – от кроваво-алого до нежно-розового – десятки отпечатков женских губ.
Неожиданно Федора Глухова озаряет первая вспышка – обрывочное, смутное воспоминание. Он – зажав в руках гвозди, безумно хохоча – прибивает наволочку к стене. «Это будет получше, чем Баския, детка!», – кричит он, в то время, как рядом хихикает молодая, одетая в одни только трусики, девчонка. Упругая
