Он знал это чувство...
...Карательную команду, в которой он был, доставили к месту расстрела, когда первая уже устала. Над яром, где были вырыты ямы, стоял душераздирающий плач и стон - кричали раздетые женщины и дети. Их поливали свинцом из автоматов. Детей живыми бросали в ямы...
Даже его потрясла эта картина. Но беззащитность жертв, запах человеческой крови, всеобщее озверение - все это мгновенно затуманило сознание.
Ощутив, как черная туча окутывает мозг, он вскинул автомат и, уперев его в живот, тоже яростно застрочил, не разбирая, в кого стреляет - в женщин, в детей - все равно!..
Так было и этой ночью. Только потом понял, что убил свою Еву.
Хотя в тот момент ему некогда было разбираться, нужно было бежать! Им овладел безраздельно инстинкт самосохранения. Полминуты порывшись в шкафу, где лежали деньги и ценности, он выскользнул из дома. Помчался к дороге на Ужгород, чтобы попутной машиной вернуться в гостиницу...
Ева... А какой она была, его Ева?.. Он ведь оставил ее младенцем, а теперь Катарин только на какое-то мгновение пустила его в спальню и при слабом свете ночника показала девушку, что спала, раскинув руки: это Ева.
На второй кровати под одеялом спала младшая, и он понял: Илона.
Ева! Она подняла такой крик, такой шум! Ему показалось, что уже сбегаются люди!
Зачем же она закричала?!
Он ударил ножом дитя, которое встало на его пути.
Но зачем было Еве кричать?! Он ведь не собирался ее трогать. Нет, нет, не собирался!..
Если бы она не проснулась! Он все делал так тихо и аккуратно! Но Ева все-таки вскочила с кровати и, судорожно замахав руками, закричала...
И тогда он ножом прервал этот крик.
Локкеру чудилось, что и сейчас в поле какая-то огромная фигура размахивает руками, словно мельница. Он даже начал было отбиваться. Но фигура оказалась мягкой, и его нож свободно пронзал ее, а она по-прежнему витает перед ним, неуловимая, как призрачное сияние наполовину укрытой тучами луны.
Неожиданно для себя он побежал, размахивая руками. Вскоре наткнулся на железный столб с гудящими вверху проводами и больно ударился об него. Он не стал размышлять, что это - его поразила мысль, что он уже ничего не знает на этой земле, на которой пролил столько крови, что все здесь изменилось и стало непонятным, враждебным. Кард Локкер ощутил на лице слезы. Он опустился на землю у бетонного подножия столба и вытер глаза рукавом.
То напряжение, которое держало его на ногах в течение всей туристической поездки, уже прошло. Ему ничего не хотелось - только бы не двигаться, не думать, не вспоминать. Он свое сделал и теперь имеет право отдохнуть, никуда не бежать. В конце концов, какое это имеет значение проживет он еще несколько лет или его схватят сейчас.
Время шло. Прошла и эта слабость, и беглец снова стал Карлом Локкером, который умел цепко держаться за жизнь. Нет, он не желает быть покорной скотиной, которую ведут на убой, - он может еще за себя постоять!
Бывший тержерместер вскочил и пошел, быстро, почти бегом, снова спотыкаясь о кочки и комья твердой земли, не обращая внимания на боль в ноге, которую так ушиб, прыгая с поезда.
Вскоре выбрался он на широкую полевую дорогу. Далеко впереди мелькнул огонек. Один, другой... Нет, это не село, это какое-то отдельное строение. Чтобы обойти его, Локкер сошел с дороги и побежал по полю.
Не сразу понял, что попал на табачную плантацию. Бежать по ней было трудно. Большие, как лопухи, листья били его по ногам и мешали.
Неожиданно он наткнулся на велосипед, лежавший прямо среди листьев. У велосипеда была спущена камера. Да и на кой черт ему велосипед! В воздухе уже был ощутим запах влаги, тины: близко Латорица.
Кажется, в последние дни дождей в горах не было, а значит, Латорица не разлилась, и перебраться через нее нетрудно.
Преодолев насыпь, Локкер попал в густые заросли ивняка. Рубаха его мгновенно порвалась, он исцарапал руки и лицо, но не почувствовал этого: за ивняком была Латорица, а за ней граница, спасение, жизнь.
3
На границе было тихо и мирно, если не считать далеких гудков бессонной станции Чоп. Ущербная луна то и дело пряталась за тучи, и черное небо казалось совсем близким: протяни руку - и достанешь.
Рядовой Павел Онищенко занял свое место над рекой. Спрятался под молодым буком, увитым диким виноградом, и слился с ночью. Обзор отсюда был не очень хороший, но ведь все равно в темноте ничего не увидишь, и Павел больше полагался на слух, который у него за недолгое время пограничной службы значительно обострился.
Появление пограничников сперва встревожило лесных жителей. Но вот все успокоилось. И снова стало так тихо, что слышалось, как набегают на берег Тиссы легкие волны.
Вскоре над головой Павла тяжело пролетел фазан. Потом где-то совсем недалеко запищала мышь.
"Лисица охотится", - подумал он.
Павел уже отлично знал азбуку пограничной жизни, научился ориентироваться в звуках, распознавать скрытое от глаз поведение ночных птиц и зверей.
- Пойду позвоню на заставу, что прибыли на место и ведем наблюдение, - тихо сказал старший наряда Пименов и исчез в темноте, направляясь к старому дубу, в дупле которого стояла розетка.
То, что сержант спокойно пошел докладывать обстановку, означало, по мнению Павла, что готовность номер один снова объявлена с учебной целью.
И, как всегда, Павел мысленно перенесся в Киев, к Тане. И, вероятно, все свое дежурство думал бы о ней, если бы внезапно не уловило его ухо странный звук. Собственно, даже не звук, а нечто невыразимое, словно над ним кто-то тихо зевнул.
Павел поднял голову и не увидел неба - его заслонил едва очерченный силуэт человека...
Потом, вспоминая это первое мгновение, он признавался себе, что не сразу почуял опасность. Просто удивился, что силуэт не похож на сержанта Пименова с автоматом. Но уже секунду спустя в воздухе запахло опасностью. Он вдохнул этот воздух, как нашатырный спирт, и, едва не задохнувшись, вскочил на ноги.
Это был первый нарушитель в его жизни!
- Стой! - Он думал, что крикнул, а у самого горло перехватило, и вырвался из него только грозный шепот: - Кто такой?
Неизвестный также негромко ответил:
- Заблудился. Местный.
Он говорил по-украински плохо, с акцентом, в самом деле так, как некоторые местные жители.
- Ложись! - прошептал Онищенко. - Руки в стороны! Стрелять буду!
Неизвестный покорно упал на землю, раскинув руки.
- Солдат, меня никто здесь не знает. Обеспечу тебя на всю жизнь. Пропусти. Ящерицей проскользну. А ты вернешься домой богатым человеком.
Павел все еще дышал острым воздухом тревоги, словно втягивал в легкие иголки, и от них немела вся грудь.
- У меня в кармане деньги, дорогие вещи. Не теряй свой шанс. Такое раз в жизни бывает. Вот оно, золото, - нарушитель потянулся к карману.
И вдруг Павел почувствовал, как гаснет в нем волнение, возвращается голос. Он набрал в грудь чистого воздуха и гаркнул на весь лес:
- Лежи, стрелять буду!
Голос его эхом разнесся над скалами, поросшими лесом, над крутым берегом реки и покатился по водной глади, по долине: "И-и... ять-уду!.."
Ночь застыла, замерла, притаилась.
- Все забирай, мне уже ничего не надо! - Неизвестный молниеносно подкатился Павлу под ноги, и выстрел, громом прогремевший в ночи, не задел нарушителя.
...Они катались по земле. Автомат Павла отлетел в густую траву, и, ошарашенный коварством, пограничник задыхался под тяжелым телом коренастого мужчины, который сильными руками, словно клещами, сдавил ему горло. Павел все-таки оторвал эти руки от горла и, отводя их все дальше и дальше, сумел вывернуться и подмять нападающего под себя. В голове его, в висках, в сердце, в крови, во всем его существе билось только одно слово: "Сволочь!"
"Сволочь! Сволочь! Сволочь!.." - повторял он беззвучно - это слово никак не могло сорваться с губ... Им одним выражал он свою ненависть к врагу и оправдывался перед собой за секундную растерянность.
Нарушитель боролся тоже молча, сцепив зубы. Один только раз с каким-то звериным хрипом вырвалась из его горла немецкая брань.
Для Павла Онищенко это была первая в жизни схватка. Для Карла Локкера - последняя. Бывший тержерместер понимал это и вкладывал в битву за жизнь весь свой палаческий опыт, все коварство и жандармскую сноровку все, решительно все силы, которые у него еще оставались.
Резким движением Локкеру удалось вырвать руку и ребром ладони ударить пограничника по шее там, где проходит сонная артерия. Павел на какой-то миг потерял сознание. Но вот он снова вцепился в нарушителя, ужом скользнувшего к берегу. Они опять покатились по траве, и Павел почувствовал, как враг толкает его к крутому обрыву над водой.
"Все равно не уйдешь! Нет, нет, не уйдешь! Ах, сволочь, какая сволочь!" - не переставая, пульсировало в его тяжелой голове. Он вцепился в Локкера, всеми силами стараясь придавить его к земле.
