— Эй ты, там! — тихо позвала она кого-то, и кто-то гулко ответил ей с черного «экрана».
Она вдруг резко отстранилась, подумав: «Зачем поганить воду?» — и медленно побрела к сараю, где вечером доила корову…
Корова Зорька оглашала округу одиноким протяжным рыданием.
— Че это, Ген, Зорька наша мычит? — всполошилась среди ночи Серафима Ивановна.
— Покойника чует, — не просыпаясь, ответил зоотехник Буслаев, а через минуту вдруг вскочил и бросился в сарай…
Их разбудил телефонный звонок.
— Кого? — не поняла спросонья Полина Аркадьевна, потом позвала: — Юра, тебя.
— Жив еще, курилка? — услышал он в трубке знакомый голос Блюма.
— Сам ты курилка! — ответил Соболев, протирая глаза. — Как ты узнал, что я здесь?
— Очень трудно было догадаться! — с наигранным притворством воскликнул Михаил и заговорщицки добавил: — Тебя можно поздравить?
— С чем? — не понял Юра.
— С Днем мелиоратора, дурья башка! Я ведь по голосу слышу, что дело уже сделано.
— Ах, вот ты о чем? Ну, допустим…
— Юрик, я даю тебе пятнадцать минут, чтобы собраться с мыслями, одеться и позавтракать. — Соболев понял, что Миша уже не шутит. — И скажи «своей», чтобы хорошо тебя накормила, мы уедем на весь день
— Куда?
— На Кудыкину гору! — отрезал Блюм, и Юра вспомнил, что телефон могут прослушивать. — Без меня больше ни шагу! Понял? И «свою» предупреди, чтобы поменьше шастала. Мы их здорово напугали — они заметают следы. Вчера убили Преображенскую.
— Не может быть! — не поверил Соболев.
— Теперь все может быть, Юрик… Короче, я через пятнадцать минут подъеду с ребятами Жданова, жди!
Полина успела только разогреть вчерашнюю утку, как ворвался взъерошенный Блюм.
— Ты готов?
— Сядь и успокойся! — приказал ему Соболев. — У тебя избыток активности — я так могу подавиться и умереть. Полечка, дай Мише утиную лапку.
— Да я сыт, — возразил Блюм, но было уже поздно.
— Ешь и молчи! — снова приказал Юра, а Миша только таращил глаза, не узнавая друга.
— Что вы с ним сегодня ночью делали, Полина Аркадьевна? Он будто неделю голодал!
— Бестактный вопрос, между прочим! — возмутился Юра, но тут же успокоился. — Впрочем, Михаил Львович у нас никогда не отличался тактом.
Полина Аркадьевна при этом загадочно улыбалась.
— Да что происходит, товарищи? — недоумевал Блюм.
— Ничего особенного, — объяснила наконец она, — просто мы решили пожениться.
— Когда?
— Сразу же после твоего звонка.
— Ага, — погрозил им пальцем Блюм. — А потом скажете, что я во всем виноват?..
Решили сначала заехать в лагерь. По дороге Соболев рассказывал свои вчерашние приключения. Как только он дошел до того места, когда увидел перед подъездом Маликовой гранатовые «жигули», Блюм его перебил:
— Ты разглядел, кто был в машине?
— Да.
— Лысый там был?
— Да.
— Фоторобот сможешь составить?
— Зачем? Я его и так прекрасно знаю.
— Кто он? — закричал Миша.
— Что ты так орешь?! — возмутился Юра.
— Прости. Это очень важно — он опасный преступник!
— Ты не шутишь? Ведь это Галкин шофер — Алексей Федорович.
— Черт! — Блюм хлопнул себя по лбу. — Ну конечно! Как я сразу не догадался? Постой-ка! Как, ты сказал, его зовут?
— Алексей Федорович.
Блюм достал из кармана свой блокнот.
— «Лузгин Алексей Федорович», — прочитал он.
— Фамилию я не знаю. Буслаева всегда звала его по имени-отчеству.
— Ребята, срочно свяжитесь по рации со Ждановым, — обратился Миша к двум сидящим в машине милиционерам. — Вадик! Слушай меня внимательно, — кричал Блюм. — Соболев опознал лысого. Это Лузгин Алексей Федорович, шофер Буслаевой, ранее шофер Максимова.
— Прекрасно! Значит, у нас в кармане его фотография, — сразу сообразил следователь. — А теперь слушай меня. В горисполкоме в 1988 году работали восемь человек с инициалами «А. А.», ведь мы не знаем точно, это имя и фамилия или имя и отчество. Из них только двое имели отношение к отделу культуры и к проведению Дня города, но вот незадача — один, Андрей Анисимов, умер два года назад, а второй — Аркадий Абрамович Закс — с девяносто первого года в Израиле!
— Значит, не там ищем, — заключил Миша. — Из дневника не следует, что он работник горисполкома.
— Согласен. Будут еще новости — выходи на связь.
Блюм отдал рацию старшему лейтенанту и наткнулся на удивленный взгляд Соболева.
— Ты что?
— Миша, при чем здесь День города?
— А что случилось?
— Ничего. Просто до девяносто первого года День города ставил Авдеев.
— Ставил? Его что, ставят?
— Здрасьте — приехали! Как и любое массовое зрелище.
— А как зовут твоего Авдеева?
— Арсений Павлович.
— Арсений Авдеев? «А. А.»! Юрка, ты — сокровище! Теперь все сходится! — Наступила очередь Блюма рассказывать.
— Ты можешь считать меня экстрасенсом, телепатом или еще каким-нибудь шарлатаном, — заявил вдруг Соболев, — но я знаю, что Авдеев показывал Максимову в июне 1988 года и чем так его огорчил.
— Что?
— «Ивана Купалу»!
— Не понял.
— Праздник «Ночь на Ивана Купалу», снятый им на пленку. Авдеев как-то по пьяной лавочке проболтался, что ставил «Ивана Купалу» еще в брежневские времена.
— Что из этого? Максимов-то чего испугался?
— Какой ты, Мишка, темный!
— Прости, не учился в Институте культуры!
— Это языческий праздник. Эротическое шоу. И в 1988 году он собирался поставить его где-то опять. Когда Авдеев раскололся, он упомянул какие-то «необитаемые острова на наших озерах».
Миша на минуту задумался, потом сказал:
— Ты меня не убедил! Не испугался бы Максимов эротики — не те уже были времена. А вот ответь мне, экстрасенс, зачем он ему это показал? И что хотел от него Авдеев, если не денег?
Юра сначала пожал плечами, но, немного подумав, предположил:
— Возможно, Палыч собирался вывезти это шоу за границу…
— Пленку?
— Зачем? Весь праздник в натуральном виде.
— Так, так, так… Эта версия мне нравится.
— Я, Миша, точно знаю, что Авдеев в те годы ставил несколько шоу для вывоза за рубеж. Мне об этом рассказывала тогда одна моя знакомая танцовщица, она сама принимала в этом участие.
— И куда их вывозили?
— В Болгарию. Она, правда, потом проработала десять месяцев в каком-то греческом кабаке…
— Где она сейчас?
— Последний раз я говорил с ней по телефону года два назад — она подписала контракт с итальянцами на восемь месяцев. Думаю, что и сейчас торчит где-нибудь на Западе. На Авдеева она просто молилась, говорила: «Если бы не Палыч, так и просидела бы всю жизнь в нашем Урюпинске».
— А не мог ли твой Авдеев заниматься порнобизнесом? — предположил Михаил.
— Стоп! — В глазах у Соболева запрыгали огоньки — таким, наверно, было выражение лица у Архимеда, когда он заверещал: «Эврика!» — Совершенно вылетело из головы! Ведь Палыч мне как-то предложил написать сценарий стриптиз-шоу, даже цену сразу назвал.
— Когда это было?
— Сейчас вспомню… — Он наморщил лоб. — Мы сидели в кафе, но не «У Ленчика» — «Ленчик» тогда еще не открылся…
— «Ленчик» открылся в девяностом году, — помог ему Блюм.
— Верно.
— Почему ты отказался? — задал ему наводящий вопрос Миша.
— Потому что Авдеев меня прокатил один раз — использовал в презентации, а денег не заплатил.
— А это когда было?
— После защиты диплома — в восемьдесят восьмом! Значит, стриптиз он мне предложил в восемьдесят девятом!
— И в том же году твоя знакомая ездила в Болгарию! Не так ли?
— Точно!
— После гибели Максимова путь на Запад был открыт! И на документах уже стояла подпись нового заведующего отделом культуры горисполкома! Вот чего добивался Авдеев от Максимова.
— Мишка — ты гений! Так наверняка оно и было. Палыч — великий комбинатор, он всегда переполнен новыми идеями.
