– Кого-то узнаешь? – спросил Илья, потянувшись к бумагам.
Вовка перехватила его руку.
– Вроде да. Сейчас посмотрю. Чай там точно был, я видел какие-то пакетики. Уж они-то, наверное, не испортились?
Он, скорее всего, улыбался, но Вовка в его сторону даже не посмотрела. Подождала, пока его шаги затихнут в коридоре и не зашуршит, разогреваясь, чайник, и снова взглянула на фотографию.
Свое открытие она не хотела делить даже с Ильей.
На нечетком, причудливо окрашенном снимке улыбалась семья. Бородатый мужчина в отглаженной рубашке, женщина с копной тугих кудряшек – наверное, химическая завивка – и ребенок, мальчик лет четырех в синем комбинезончике с вышитым слоном. Мальчонка улыбался дыркой от переднего зуба, послушно смотрел прямо в объектив, а мужчина приобнимал женщину так нежно, что по одной фотографии было ясно, как сильно он ее любит.
Настоящая идиллия.
Сначала Вовка узнала цепочку с подвеской-Козерогом, потом – мамины глаза, а дальше и папу под бородой, которой он не носил никогда.
С фотографии на Вовку смотрели ее собственные родители. Совсем молодые, почти незнакомые, и все же – ее родители. А на коленях у папы сидела вовсе не Вовка, а чужой мальчишка.
И Вовка даже не знала, что хуже: то, что у нее в альбоме есть похожий семейный снимок из студии (мама с папой держат ее у себя на руках, у мамы – прямые волосы и морщинки в уголках глаз, а у папы – чисто выбритое лицо), или то, что правый глаз у мальчишки на фотографии закрыт бинтовой повязкой.
Глава 19. Звонок
Вовка уже и не помнила, как выглядел тот самый одноглазый мальчик, которого она видела сначала в заброшенном особняке, потом в скверике у дома и в третий раз – на заправке. Запомнилась только повязка – уж она-то была одна и та же, в этом Вовка не сомневалась. Тот же квадратный кусочек слоеного бинта, тот же грязноватый лейкопластырь по диагонали. И на снимке пластырь был точно такой же, серенький, чуть отошедший с уголка, как будто мальчонка до сих пор носил его же.
Только вот родители на фотографии были куда моложе, чем теперь. У мамы ни морщинки и эти безумные, модные когда-то кудри, а у папы – борода, как у какого-нибудь норвежского шкипера, только трубки и тельняшки не хватает. Нет, такими Вовка своих родителей никогда не видела. А может, это все-таки не они?
Вовка поднесла снимок поближе, силясь рассмотреть каждую детальку, каждую пуговичку, каждый волосок, но как ни старалась, увидеть чужие черты уже не смогла.
Нет, это они. Точно они.
Только мальчишка-то откуда и зачем он вместе с ними на фотографии? Кто он и почему все выглядит так, будто он… их сын?
А если все так и этот пацан без глаза – ее брат, то почему она с ним незнакома? Почему она ничего о нем не слышала, не видела никогда его фотографий, да и вообще всегда считала, что она у родителей – единственная?..
Вовка не без труда отложила снимок. Его вообще не хотелось выпускать из рук: все казалось, будто люди на нем исчезнут или поменяются, как знакомый длинноногий Федя – на капризного, нездорового коротышку Митю. Но как ни косилась Вовка на фотографию, картинка не менялась. Родители так и сидели, улыбаясь в камеру, а мальчонка у папы на коленях все таращился своим единственным глазом и таращился.
Вовка тряхнула головой, придвинула к себе шкатулку и перебрала бумаги. Должны же здесь быть какие-то ответы…
Ответы нашлись, но запутали Вовку еще сильнее.
Клеенчатый ярлычок на потрепанной бечевке, скорее всего, был биркой из роддома. Такая же с именем Вовки где-то хранилась у родителей. На этой же значилось другое: Ярослав. А рядом – знакомая фамилия: Янковский.
Вовкина фамилия.
Следующая находка оказалась свидетельством о рождении. В нем красивым каллиграфическим почерком было выведено все то же имя: Ярослав Янковский. В графах «отец» и «мать» – имена Вовкиных родителей.
Значит, все верно. Этот странный мальчонка – ее брат.
Вот только дата рождения в свидетельстве стояла странная: 1996 год. Значит, брат старший, и ему сейчас… Сколько? Двадцать два?.. А как же тогда все эти странные встречи с тем самым мальчишкой, заснятым на фотографии? Не мог же он за все это время не повзрослеть ни на год?
Мысли у Вовки путались. Она едва успела подумать, что появления мальчонки были такими странными, что считать их реальными, наверное, жутко глупо, как новая находка заставила ее содрогнуться.
Басисто бурля, на кухне щелкнул чайник. Звякнули кружки, зажурчала вода.
– Тебе черный или зеленый? – раздался голос Ильи. – Тут прямо есть из чего выбрать.
Вовка не ответила. Она рассматривала свидетельство о смерти Ярослава Янковского и ничего не понимала.
Дата: 2000 год. Год ее рождения.
Правда, месяц – декабрь, а Вовка родилась в сентябре.
Значит, старший брат у нее был. И умер он, когда Вовка была совсем маленькой – она и помнить его никак не могла.
– Я кинул тебе зеленый.
Рядом присел Илья и протянул ей кружку, над которой завитками змеился пар.
– Я посижу пока на кухне, если хочешь, – сказал он, но Вовка замотала головой.
Больше не хотелось разбирать все эти бумаги в одиночестве. Вовка разложила свидетельства, выудила какие-то листки с медицинскими заключениями и читала-читала-читала, а Илья просто сидел рядом и не говорил ни слова.
Она мало поняла во врачебных бумагах, но ясно было одно: Ярослава лечили долго, но спасти так и не смогли. Помимо прочего Вовка отыскала послеоперационную выписку и какие-то листки, датированные несколькими месяцами после. Мальчику делали операцию на мозге, но из-за осложнений он потерял правый глаз. Вот, значит, почему он носил ту бинтовую повязку. Только вот под ней, наверное, осталась совсем не та гладкая кожа, которую демонстрировал Вовке мальчик на заправочной станции.
– Хочешь поговорить? Или мне помолчать? – Илья тихонько тронул ее за локоть.
Вовка выдохнула, хотела было сказать, что ей нужно просто посидеть и подумать, но стоило только открыть рот, как слова полились, и остановить их никак не удавалось.
Вовка рассказала Илье все. Как получила сообщение от Риты, которая думала, что нашла способ побороть Джинна, как встретила ее брата в заброшенном бизнес-центре, а потом – у собственного дома. Рассказала и про мальчишку с какао.
– И на заправке тоже? – удивился Илья. – Ну, я-то его точно видел. Вполне себе настоящий, никакой не призрак. Там же еще эта занавеска была из бус, помнишь? Он в нее просунулся, и бусы звенели. Если бы он был привидением, он бы просто-напросто через них проходил, как воздух.
– И какао он пил по-настоящему, – кивнула Вовка. – Взял у меня стаканчик, держал его, пил. Призраки же нематериальны. Они… они же просто так не могут!
– Это если они вообще существуют, – заметил Илья.
– Вот именно, – кивнула Вовка. – А что такое этот пацан – я
